- Извините, я не расслышал: вам кого?
- Буршина, - сказал один молодой человек и зажег электрический фонарик. - Мы из уголовного розыска...
- Я Буршин, - сказал Буршин. - Что вам будет угодно?
- Будьте добры, - сказали оба молодых человека почти одновременно и притронулись к его рукавам.
Буршин покорно поднял руки. Его обыскивали. Он говорил растерянно:
- Не понимаю: в чем дело? Я не спросил у вас даже документов.
Документы ему были показаны. Сотрудники розыска вошли в квартиру и начали обыск.
Буршин отдал бы все, чтобы сейчас не зажигали свет в его квартире. Он безропотно пошел бы под расстрел, лишь бы дети не знали о его позоре. Он сделал бы что угодно. Он ведь нарочно оделся и вышел в тамбур, чтобы никто не услышал его разговора с сотрудниками розыска.
А сейчас проснулись все - жена, дети, зять.
В квартире шел обыск. В шкафу звенела посуда, посторонние люди перебирали в сундуке вещи, заглядывали под кровать, перебирали даже землю в большом цветочном вазоне.
Буршин в пальто и в калошах сидел на кровати и мрачно смотрел в пол. Сын подошел к отцу и растерянно спросил:
- Что это такое?
- Это недоразумение, Ваня, - ответил отец, не подымая головы.
Сын удивленно переспросил:
- Недоразумение?
- Вы поедете с нами, - сказали Буршину.
Он, кряхтя, поднялся с кровати и, по-стариковски шлепая калошами, пошел к выходу. Он был растерян. Он был стар. Он был глубоко несчастен.
Но в машине, на свежем воздухе, он вдруг окреп, собрался с мыслями. Перестал на какое-то время быть отцом, который любит своих детей. Снова стал вором-профессионалом, который знает, как вести себя на допросах, и которого ничем не удивишь.
Жур ждал его в уголовном розыске.
Перед Журом на столе лежало несколько фотографий Буршина. Буршин в молодости - в котелке, в красивом костюме, с тросточкой. Буршин в советское время, в годы нэпа, - в котиковой шапке, в длинной дохе.
Жур извлек в эти дни из архива много "дел", в которых были описаны и манера Буршина и его способ вскрывать шкафы.
Это Буршин всегда на месте преступления оставлял какие-то нелепые инструменты, не имеющие никакого отношения к взлому, но нужные, вероятно, для того, чтобы запутать преследователей. И всегда, для особого воровского шика, он любил выкинуть эдакий фортель - посмеяться над сторожем, положить в разрушенный шкаф арбуз, или сайку, или кусок колбасы.
Жур допрашивал его когда-то в Сибири. И вот довелось встретиться во второй раз.
В комнату вошел высокий пожилой человек в мохнатой кепке и в теплом поношенном пальто.
Жур пригласил его сесть.
- Ну-с, Егор Петрович, здравствуйте...
- Здравствуйте, - сказал Буршин и сел.
- Гора с горой, - улыбнулся Жур приветливо, - как говорится, не встречаются, а люди - они обязательно встретятся. Что это вас не видать было, Егор Петрович?
Буршин ответил что-то невнятное, пошевелился на стуле. Потом сказал:
- Закурить разрешите?
Ульян Григорьевич подвинул ему портсигар.
- Курите...
Но Буршин не притронулся к его папиросам, сказал:
- У меня свои...
И вынул из кармана коробку трехрублевых папирос "Дели".
Эти папиросы были единственной покупкой, какую он сделал самостоятельно на украденные деньги.
Из восьмидесяти тысяч он лично истратил всего три рубля.
Жур достал с подоконника бутылку с кефиром, открыл ее, налил в стакан.
Как бы извиняясь, он сказал:
- У меня с желудком что-то такое. Я постоянно в это время кефир пью... А вам, Егор Петрович, чайку заказать?
- Пожалуйста.
- А может, кушать хотите? Бутерброды можно.
- Нет, спасибо, - сказал Буршин, - я ночью ничего не ем. Чаю - это другое дело...
Подали чай.
Ульян Григорьевич размешал ложечкой кефир в стакане, отхлебнул немного и, хитро прищурившись, посмотрел на Буршина.
- Постарели, Егор Петрович... А? Седина...
- Немножко, - сказал Буршин, наклонившись над стаканом. - Да и вы, гражданин начальник, не помолодели...
- Это верно, - согласился Ульян Григорьевич. - Годы не те...
Помолчали. Ульян Григорьевич пил кефир. Буршин смотрел в стакан, где вертикально плавала чаинка.