— Зачем пришла?
Наталья подняла брови.
— В аэропорт едет автобус с остановки, которая у твоего дома, — угрюмо пояснил Петреску, — так что сюда ты пришла, именно для того, чтобы на меня посмотреть.
— Ну, может и так.
— Доставил удовольствие?
— О, лейтенант, во всех смыслах удовольствие…
— Шлюха.
— А может, я в тебя влюбилась, — спросила девушка, — а, Петреску?
Коллеги лейтенанта, проявив недюжинную тактичность, сделали вид, что увлечены охраной дороги. Это было очень мужественно с их стороны: в Молдавии никто никогда не нападал на кортежи.
— Зачем тогда все вот это, — поискал Петреску подходящее слово, и, не найдя, заменил его универсальным, — дерьмо?
— Любовь, Сережа, — пояснила Наталья, — может и пугать. Да и вообще, что это ты злишься?
— Я злюсь?
— Ты злишься. Свое-то ты получил, разве нет?
— Я, может, и не только этого… — растерялся Петреску, — ну, что, неужели трудно было нормально сказать: мне, мол, не только секс, но еще и…
— А трудно было догадаться? — Наталья злилась, и поэтому кричала.
— Ты… — затрясся от ненависти не любивший публичные скандалы Петреску, — ты как базарная торговка себя ведешь. А раньше, как шлюха. Слушай, ты нормальной бываешь?
— Нормальной, это как? Убогой, как ты?!
— Я убогий?!
— Ты убогий!!!
Петреску помолчал, отвернулся, и с яростью прошипел:
— Убирайся!
— До свидания, — прошипела Наталья.
— Чтоб тебе, — Петреску подумал, — … провалиться.
— Чтоб твой язык окостенел!
Лейтенант пожевал, хоть во рту у него ничего не было, и глянул на часы. Шагов за спиной слышно не было.
— Ну? — спросил он, и повернулся.
Наталья плакала. Она явно притворялась.
— Если ты, — уволакивая ее в сторону от дороги, будто диктовал лейтенант, — еще раз. Сделаешь. Нечто. Такое. Что. Сделала. Я. Тебя. Живьем. Зарою.
— В. Землю, — поддразнила она его. — Нет. Дай. Поцелую.
Когда Петреску открыл глаза, на дороге появился кортеж. Наталья снова его поцеловала.
— Куда ты собралась-то? — спросил Петреску.
— Хотела в Испанию.
— С ума сошла? Там взрывали метро. Вообще, в Европе уже бардак, — с жаром взялся разубеждать ее Петреску. — Острова тоже ни к черту не годятся. В Англии вот, к примеру, полно фундаменталистов и спецслужбы. В США и России — маразм. Везде если не террористы, то спецслужбы. Даже у нас, в Молдавии, теперь то же самое.
— Куда же податься? — спросила Наталья.
Петреску улыбнулся, и, сняв на ходу китель, и бросив его в клумбу, сказал:
— Любовь моя. Я знаю одно чудесное тихое местечко… А в дороге ты почитаешь книгу, которую написал о нас один чудак. Она так и называется. «Последняя любовь лейтенанта Петреску».
— В следующий раз положи больше перца, — попросил Осама, и положил нож на стол.
— О, да, величайший, — благоговейно сказал Саид, и поклонился.
Осама поморщился. С того дня, как он побывал на собрании в университете, знаки почитания ему оказывали в киоске все. Больше всех, как ни странно, молдаванин Сержиу. Афганца это утомляло.
— Что это на дороге? — мягко спросил Осама у Сержиу, поглаживая бороду.
— Какой-то американец приехал, — сказал Сержиу, опустив глаза, — из важных шишек.
— Аллах велик, — сказал Осама, взял со стола одну шаурму, и вышел из киоска.
За полтора года жизни в Кишиневе Осама выходил из киоска всего один раз. В университет. И вот, вышел сейчас. Саид встал на колени, и начал молиться. Бедняга горячо плакал.
— Мученик умрет сейчас на моих глазах, — бормотал он, — мученик умрет, но унесется в рай, а душа американца, которого мученик, без сомнения, убьет, попадет в ад. Ее будут глодать грязные псы.
Сержиу понял, что сейчас все закончится. Сумасшедший (еще бы, подумал Сержиу, сойдешь тут с ума от бездействия) Бен Ладен нападет на кортеж, его убьют, он, Сержиу, получит 25 миллионов долларов, разведется… От этих мыслей его отвлекли громкие причитания Саида:
— Мученик умрет, мученик сейчас отправится в рай, о…
— Заткнись, — пнул его Сержиу, и с гордостью добавил, — чурка чернозадая.
Саид, ушедший в причитания, не обратил на это никакого внимания. Сержиу взял его за ухо, повернул лицом к себе, и громко и внятно сказал:
— Заткнись, араб занюханный! Чурбан немолдавский!