«Мнимое время не имеет конца и начала, назад, на пять-шестнадцать-тридцать шесть!»
Хлоп!..
Вернулись и головокружение, и тошнота, и расфокусировка зрения. Но его все-таки хватало, чтобы увидеть призрачные светящиеся линии в недрах королевского кабинета, а не ночных вод. Я вернулся домой. В свое мрачное невеселое королевство.
И все-таки хорошо, что где-то было иначе!
Мы всегда знали, что время, как эволюция, движется всеми возможными путями. Знали, что, что бы ни случилось, где-то все было иначе, только это не имеет для нас значения. Но впервые я мог ощутить эту разницу так по-настоящему. И даже унес с собой часть воспоминаний о них, переживших тот самый день. Это было поразительно. Не так призрачно, как… как не был призраком этот призрак «Януса».
Какое-то время я просто сидел в кресле и вспоминал, несмотря на чудовищную головную боль, которая была как естественным следствием не слишком ювелирного переноса, так и нового морального напряжения. Вспоминал не произошедшие здесь встречи. Совместные радости, дрязги и ссоры. Интересно, вспоминает ли сейчас другой я то, что могло бы случиться и в его мире, но не случилось? Чувствует ли себя осчастливленным этим знанием? Или призрачная тень исчезла бесследно — я не мог бы сказать, насколько успешно прошло соединение, после того как помнил все случившиеся «помарки». Ни в чем не нельзя быть уверенным.
На сегодня точно достаточно. Я временно отключил все поддерживающие модель системы, как ни жаль было это делать, и наконец вспомнил, что в ночное время нормальные люди обычно спят. Наверное, об этом можно было не вспоминать. Как после такого уснешь? Разве что с волшебными белыми круглыми пилюльками из флакончика Вирема. Без них обходилось редко. Но теперь повод был волнующим не в самом скверном смысле. Это было возвращение целого мира. Самой возможности снова оказаться не здесь и не сейчас.
Правда, кое-что и беспокоило. Можно ли в самом деле что-то изменить, если даже при небольшом смещении можешь оказаться так далеко? Не то чтобы я всерьез на это надеялся, но… всегда втайне хочется нарушить законы, особенно если это законы мироздания.
Я расположился в смежной с кабинетом комнатке. Времени на сон оставалось немного, но хоть пару часов урвать стоило, так как любой другой следующий раз был жестоко сомнителен. Хорошо еще, что сутки на Леде длиннее земных больше, чем на час. Вернее, сами часы тут длиннее, и для удобства их по-прежнему двадцать четыре. Может, попробовать как-нибудь перенестись физически из конца ночи в начало, чтобы выспаться? Все же несколько сомнительный метод… И обычно отправление куда-то всегда предусматривало возвращение. Уж лучше не палить из пушки по воробьям, а перенестись куда-нибудь на пару-другую столетий назад в порядке поездки на курорт… откуда само возвращение может стать сомнительным. Как всегда — черт его знает, где окажешься, и как далеко это окажется от сознательно представляемой и предполагаемой картины. Как ни нездоров настоящий образ жизни, все же он куда здоровее того, что я могу придумать и осуществить с помощью машины времени, которая не совсем машина времени, а еще и адский исполнитель желаний. Сам процесс отправлений и возвращений не так уж прост и безобиден. И, скорее всего, сомнителен в случае чего-то посущественнее, чем электромагнитная копия сознания. С ней «призрак станции» еще мог справиться, как с чем-то с ним однородным.
Так что единственный пока выход — в том числе чтобы поберечься от подобных небезобидных идей — белые пилюльки. Пусть и их помощь штука разрушительная.
Но действенная.
Голова у меня раскалывалась после эксперимента. Несмотря на болезненную взбудораженность, я устал настолько, что пилюлькам понадобилось совсем немного времени, чтобы меня усыпить, должно быть, свою роль сыграло и ощущение, что я до сих пор нахожусь где-то между тысячей миров, и сон — только один из них, переход в него был естествен.
Я не помнил, что заснул, мне снились мои новые воспоминания, чужие и драгоценные, похожие на фантазии. Затем, без всякого перехода, я вдруг открыл глаза и обнаружил, что в комнате кто-то есть. На фоне бледнеющего окна, которого на самом деле здесь не было, но была его декоративная проекция, вырисовывался темный силуэт худощавого человека, довольно хрупкого. Старика, судя по особой неловкой едва уловимой сгорбленности. Волосы, легкие как паутинки, окутывали его голову прозрачным облачком.
Я подскочил на своей дежурной кушетке, стряхнув легкий клетчатый плед, и резко сев.
— Ты! — воскликнул я. Не то чтобы его появление вызвало у меня сильное чувство тревоги. Этот абрис был мне чем-то очень знаком. «Даже дважды знаком», — решил я. Какой же из вариантов я видел теперь?
Он неуловимо качнул головой в темноте. Это выглядело лишь как тень отрицания.
— Ты, — прошелестел произнесенный шепотом или эхом ответ.
Я мысленно нетерпеливо отмахнулся — вероятно, он имел в виду, что появился в ответ на какое-то мое действие, или еще что-нибудь, но все же это он прибыл сюда, а не наоборот.
— Оливье? Когда-то мы звали тебя так? — Если, конечно, он из подходящего измерения, и если для него эта наша встреча происходит позже предыдущей, а не раньше. Но был и другой вариант, и я не мог его не высказать: — Мерлин?
С Оливье мы встретились в шестнадцатом столетии. Он прожил бок о бок с теми людьми, что приняли на время наше сознание, многие годы, а затем удалился, сообщив, что отправляется в свое время, оставив этакий реверанс на прощанье — признание, что был наблюдателем из будущего, которое окажется весьма далеким от нашей версии развития событий.
А Мерлин, собственно говоря, не был никаким Мерлином — хотя мог сам и не подозревать об этом. То, что мы видели в пятом веке в Британии, мы в конечном счете сочли за особый сбой в работе станции, создавший нечто вроде время от времени материализующегося техногенного призрака. И раз уж только что в соседней комнате я имел дело как раз с честным техногенным призраком, не закономерен ли подобный отзвук? Это было бы даже правдоподобнее появления здесь Оливье. И кроме того… ах да, я же сплю, хотя обстановка, которую я вижу, соответствует реальности, или я сейчас только так думаю. В подобном сне не было бы ничего удивительного. Все ясно, во сне он может говорить что угодно, или так и не ответить вовсе. Сны, похожие на реальность, — сплошное переливание из пустого в порожнее.
— Отчасти, — он вздохнул, подошел поближе, кажущийся вполне реальным человеком, и присел на краешек кушетки. — И помимо всего этого, ты тоже.
— Как и все мои сны, — кивнул я, вполне удовлетворенный. Мне показалось, он тихо усмехнулся.
— Конечно, все мы всегда спим. Все наше существование только дрейф снов во снах. Инерция сознания, атавистическое стремление к единственной защищенной реальности подсказывает тебе, что проще считать меня сном, а не кем-то, кто так же легко, как ты, вторгается в чужие… реальности или сны — как угодно.
— Да, кто бы говорил…
— И правда — кто бы?
— Но если всерьез, если не считать всех людей какой-то версией себя, то ты не я, — заметил я. — Ты на меня даже не похож.
— Заберись поглубже в другие временные потоки, вот хотя бы как сегодня… — пожал плечами «Оливье» — мне все-таки было проще считать его человеком, а не призраком, — и увидишь, много ли останется сходства. Тем не менее, когда ты однажды возвращался на «Горгулью» и нашел бомбу совсем не там, где она должна была быть, это все еще был ты, и это все еще был тот самый корабль.
— Или не я и не тот же.
— Можно рассудить и так, — беззаботно признал он. — На самом деле, ты понимаешь, о чем я говорю, и знаешь, что я прав ровно настолько, насколько это имеет значение. Наших историй много. В том числе и та, которую ты помнишь мельком, — он неопределенно повел рукой, — о металлических стенах вокруг маленького узкого пространства, похожего на закрытый гроб.
— Ты хочешь сказать, это мое будущее? — спросил я после паузы, замкнутой и гладкой, как металлическая капсула. — И ты уже был там?
— Может и нет, почем мне знать? Это только одна из наших историй.
Я кивнул.
— А еще — это просто случилось, — заключил я, чувствуя, что меня это больше не беспокоит и не вызывает протеста. — Я все-таки сошел с ума. Это должно было случиться, я знал, чем рисковал, но меня это не останавливало, я должен был доиграться. Впрочем, знаешь ли, я даже не против — мир не стоит того, чтобы оставаться в нем в здравом рассудке. Не имеет значения, сон ты или нет — даже если нет, это уже в порядке вещей.
— Несомненно, — усмехнулся «Оливье». — Я ведь тоже сумасшедший. И не могу то и дело не заглядывать туда, где все началось… Одно старое лицо, одно молодое. Что-нибудь напоминает?
— Слишком просто даже для сна. Видимо, я уже на пороге пробужденья.
— Если оно существует, — рассмеялся он. — На деле, конечно, их тысячи — тысячи историй, а не только одна или только две. Но вместе они становятся одной, и у одной вещи появляется одно и то же имя, во многих ее версиях. То, что вблизи кажется крайне беспорядочным и случайным, в перспективе, с расстояния, в масштабе, выглядит монолитом. Как скала, по большей части состоящая из пустоты.
В какой момент Оливье исчез, я так и не заметил. Во сне не задаешься такими вопросами. К тому же сны — лишь отражение наших будней. Мы всегда на самом деле знаем, откуда берутся наши фантазии. Это было еще самое спокойное, что могло мне присниться в ту ночь, или что я предпочел запомнить из всего, что приснилось. Тем более что будни не заставили себя ждать, чем бы я ни занимался ночь напролет, дергая за плавники несчастных акул или пытаясь разрушить континуум — и в целом, и всего лишь свой собственный. Наступало утро, которому совершенно не было до этого дела, и которое, как любое другое, требовало внимания к себе, не спрашивая, крепко ли мы спим ночами, и есть ли нам хоть что-то, если положить руку на сердце, до дневных забот.
***
— Ваш терро! — весело возвестил появившийся поутру Вирем. — Конечно, вам лучше знать, стоит ли совершать по ночам бурные морские прогулки, но…
Терро — это кофе, который растет на Леде. С тех давних пор, как он был завезен с Земли, он успел здорово мутировать, приобрести «врожденный» привкус корицы, жженого сахара и сырой земли после дождя, но главное, что в нем содержался кофеин, и в куда больших количествах, чем в зернах его земных предков. Земные сорта тоже со временем в основном становились крепче, не считая специальных сортов почти совсем без кофеина. Экономика заключалась в том, что заваривалось это крепкое сырье, как правило, в значительно меньших количествах, чем считалось бы нормальным в старые мифически добрые времена. В честь чего кофе Леды приобрел название «терро», имелись расхождения — то ли от ностальгического древнего названия Земли, то ли от слова «террор» — а избыток кофеина и не до такого доведет, то ли от остатка слова «кафетерий», если отнять от него собственно «кафе».
С трудом продрав глаза, я разглядел, что гвардеец пристально меня рассматривает.
— А потом-то что было? Читали до утра? — недоверчиво продолжил он. — Выглядите так, будто вас только сейчас накрыло морской болезнью.
— А… ты совершенно прав. Не спалось…
Вирем осуждающе покачал головой.
— А снотворное? Пришло в голову принять только за час до того, как пора вставать? И почему здесь, а не в нормальной спальне?
— Чтобы поутру не пришлось далеко ходить. Кстати, Вирем, давай как-то более по-дружески. Мне не нравится говорить тебе «ты» в одностороннем порядке, так что если ты откажешься, я лучше перейду на твой стиль, нет проблем…
— Мм… сэр?
— Коммандер?.. — в чинах у нас случилась передвижка, как по печальным техническим причинам, так и потому, что лучших кандидатур на повышение на освободившееся место я не видел. Официально капитаном королевских бомбардировщиков теперь числился я. А более высокие должности в данной конкретной традиционно-сувенирной, по крайней мере в моем случае, гвардейской части не были предусмотрены. Обязанности Дона, разумеется, я бы сувенирными не назвал.
— Но…
— Начнем с неофициальных моментов. Не собираюсь смущать при всем параде, но уж когда ты приносишь мне терро и рассуждаешь о снотворном или накрывшей меня морской болезни…
Вирем подавил рвущийся наружу смех.
— Хорошо, сэр… — он наконец поставил маленький поднос с терро мне на колени, уверившись, что я не опрокину его на себя немедленно. — Могу я некоторое время подумать?
— Подумайте, прошу вас, — ответил я не менее церемонно и отхлебнул горячий терро. В голове будто с хлюпаньем просела трясина, разум немного прочистился. — О боже… — пробормотал я, получив одновременно с этим прояснением ощутимый удар невидимым молотком по макушке.
— Сегодня есть несколько неприятных дел, — напомнил Вирем. — Уж не хотели ли вы их избежать столь своеобразным манером — покончив с собой в «нейтральных водах»?
Я тихо хрюкнул, чуть не поперхнувшись терро.
— Нет. Не думаю, что это бы сильно помогло. Вирем, — обратился я, чуть помедлив, — а когда у нас завтра будет перерыв в делах?..
— Завтра? — слегка опешил Вирем.
— Да, завтра. Так чтобы мы могли собраться поговорить с экипажем «Горгульи». Как бывало. Посоветоваться по некоторым… общим проблемам?
— А-а, — понимающе проговорил Вирем. — Конечно, ведь сегодня речь опять должна пойти о них на переговорах с Солнечной Лигой. Она все еще требует выдать их. — Вирем выдержал красноречивую паузу. — Но только завтра? Значит ли это, что вам нужно время собраться с духом, чтобы сообщить им дурные новости?
— Не мелите чепухи, Дон!
— Конечно, сэр.
— Так-то мы переходим на доверительные отношения, — усмехнулся я. — Я просто еще не уверен, будут ли у меня новости — которые могут быть интересны. В этом нет ничего угрожающего.
— Совсем? — с невинным взором переспросил Дон.
— Абсолютно. — Как в мирном атомном реакторе.
***
Переговоры удались на славу.
Около полудня ко мне заглянул полковник Страйкер и передал кое-какие сведения о том, с кем из инженеров дворца я могу переговорить сегодня непосредственно, с кем по удаленной связи, если меня это устроит, а с кем, увы, не смогу встретиться никогда, потому что они уже скончались. Несмотря на последний факт, я затребовал их список и личные досье. В конце концов, у меня была, пусть пока не слишком хорошо и безотказно функционирующая, машина времени, так что, несмотря на факт чьей-то смерти, я мог при очень большой необходимости все же повстречаться с ним. Хотя придумать благовидный предлог было бы непросто, но есть же еще один способ: можно никого ни о чем не спрашивать — просто оказаться в его голове.
А потом полковник сообщил, что представитель Солнечной Лиги ожидает личной приватной аудиенции, о которой давно уже запрашивали, и на что наконец-то получили согласие, чтобы разъяснить некоторые детали непосредственно.
— Хорошо, впустите его в гостевую приемную.
Гостевая приемная — очень необходимая штука. Не каждого же стоит впускать в такое важное место, как рабочий кабинет. Что угодно может случиться, никогда не знаешь, какой именно секрет из кажущейся ничем не примечательной обстановки, утечет сквозь пальцы совершенно незамеченно. Даже если он никому особенно не нужен и не сделает никакой погоды — таковы правила игры. Это только нам то и дело кажется, что ничто частное на свете и в историческом процессе не имеет особенного значения, а «за всеми вещами мира стоит пустота» — что-то вроде профессионального заболевания.
— Прошу прощенья, ваше высочество, это не он, а она.
Я приподнял бровь, мгновенно заподозрив неладное. Что было несложно, раз у меня имелась всего одна яркая негативная ассоциация с Солнечной Лигой и всей текущей ситуацией, которую мы собирались обсуждать.
— Полковник Крейг? Я вроде бы видел его досье, хромосомный набор и личные убеждения ничего не говорят о том… — я многозначительно замолчал.
— Простите, полковник Крейг внезапно заболел. Непредвиденный приступ аллергии на местную пыльцу, с тяжелым побочным эффектом. Полковник в коме.
— Ого!.. — Да это похоже не просто на прагматичную рокировку, а на желание впечатлить и передать тем самым особое послание. Кто еще так поступает, кроме старых недобрых знакомых?
— Ему оказывают всю возможную помощь. Его непосредственная начальница вызвалась вместо него.
Меня разобрало желание расхохотаться. А заодно что-нибудь взорвать.
Это же настоящий театральный сценарий. Впрочем, я допускал, что полковник в самом деле может быть в коме, пусть даже из-за аллергии, если его попросту подобрали для миссии ввиду специфической непереносимости вышеупомянутой пыльцы.
— Кто же она?
— Генерал-лейтенант Лидина. — Разумеется, если уж впечатлять, то и имени лучше не менять, и заодно с интересом последить, как долго я не буду ее пускать, или не пущу вовсе.
— Кажется, я о ней не слышал. Но ее ведь мы не проверяли на благонадежность?
— Проверяли, — с чувством удовлетворения опытного бойца, которому есть чем поделиться с неофитом, ответил Страйкер. — Она не раз бывала здесь в составе делегаций.
— И все проходило гладко и без эксцессов?
— Разумеется. — На лбу Страйкера собрались изумленные морщинки.
— Начнем с первого из них. Насколько я помню, я утверждал список делегации. Почему я не помню, чтобы там было это имя?
— Оказалось, нам выслали неутвержденную копию по ошибке, произошли кое-какие перестановки, но нам прислали раннюю версию.
«Как удобно».
— И вам это нисколько не кажется подозрительным?
— Разумеется, вы можете ее не принять, сославшись на эту вопиющую небрежность… — Голос полковника стал задумчивым: один из членов делегации в коме, другого не принимают из-за бюрократической ошибки — формально все правильно, но как это может выглядеть со стороны, в общественном мнении… а какие из этого могут последовать дипломатические выводы?..
— Знаете что, — проговорил я, старательно изобразив озабоченность, — я хочу лично посетить полковника Крейга, чтобы удостовериться, что он будет в порядке. Можете пригласить эту… его начальницу на совместное посещение госпиталя.
— Он не в госпитале. Он в медицинской капсуле на их корабле. Поэтому Лидина просит о встрече как можно скорее, чтобы они, не откладывая, могли отбыть домой.
— Как удобно, — сказал я на этот раз вслух.
— Ваше высочество?
— А его осматривал хоть кто-то из наших врачей?
— Не знаю, к чему вы клоните, но в этом не было необходимости…
— Я надеюсь, прямо под нашим крылом не происходит какое-нибудь преступление против личности, которое мы даже не можем предотвратить и никак не можем проконтролировать. Разумеется, их судно — их территория. Но вам не кажется, что у них на корабле произошло нечто вроде локального переворота?
Страйкер посмотрел на меня с упреком и пониманием. Втайне не без одобрения. Как может военный не одобрять здоровую паранойю?
— Я мог бы поручиться за эту даму, — промолвил он совершенно беспечно. — Мы общались прежде. И это точно она, я проверил ее личность. — Страйкер снова лучился довольством, будто ему лично удалось исправить бюрократическую ошибку, о которой меня никто не подумал предупредить сразу же, как только она была обнаружена. Впрочем, наверняка она была обнаружена в последний момент. Об этом бы позаботились.
Я ответил Страйкеру улыбкой. Интересно, насколько хорошо он был знаком с этой дамой? Настолько ли хорошо, чтобы иногда в приятной беседе обмениваться информацией без всякой задней мысли со стороны Страйкера, который в ином случае не был бы так доволен и беспечен?
— Я вижу, она вам нравится, Страйкер?
— Настолько, насколько может нравиться высокопоставленный офицер другого государства, — чопорно подтвердил Страйкер.
— Отлично, полагаюсь на вашу рекомендацию. Ведь я с ней совершенно не знаком. Надеюсь, мне она понравится тоже. Но вот еще!.. — я напустил на себя шутливо-строгий вид.
— Да, ваше высочество!
— Я же не должен вам напоминать о том, что не следует говорить с высокопоставленным офицером другого государства ни о чем кроме погоды или внезапно подорванного здоровья его подчиненных?
— Ни в коем случае! — На изжелта-бледных пергаментных щеках смущенного Страйкера выступили насыщенно-пунцовые пятна.
Я был совершенно уверен, что кое-какую полезную информацию она некогда от него уже получила. Может быть, он даже сегодня уже обмолвился о моей забавной просьбе найти всех инженеров, имевших отношение к дворцовому комплексу. Сочтет ли она это за нечто более интересное, чем счел он сам? Впрочем, он мог и не говорить об этом, ведь здоровье полковника Крейга тема слишком волнующая, чтобы вспоминать о посторонних сущих пустяках. А если я спрошу его об этом впрямую, вот тогда и он заинтересуется, и может по чистой случайности наломать дров. Собственно, как он выдал себя сейчас — мне, ничего об этом не подозревая.
— Что ж, пригласите ее в гостевую приемную через… — я глянул на часы, — десять минут. Распорядитесь, чтобы туда принесли свежий терро и десерты. А также бокалы и графин с легким вином. Только не цветочным — побережемся пыльцы.
Страйкер ухмыльнулся и в его обычно почти бесцветных глазах заплясали искорки:
— Желаете произвести впечатление на даму? Боюсь, я не предупредил — она значительно старше вас.
— Я догадался, раз уж она высокопоставленный офицер Республики, а не монархии вроде нашей, где чин может быть лишь эвфемизмом для происхождения. Тем не менее, вы правы — я желаю произвести впечатление. Раз у меня как раз нет ничего, кроме происхождения.
Страйкер подавил смешок, превратив его в сдержанную улыбку, спрятанную в корректном кивке-полупоклоне.
— Но все-таки не забудьте все полагающиеся сканеры, как бы замечательно вы к ней ни относились. — После прямого напоминания он не сможет пренебречь ими по дружбе.
Страйкер еще раз кивнул, уже без улыбки, и вышел за дверь.
Я проводил его взглядом, прислушиваясь к собственным ощущениям. Верил ли я всерьез, что Солнечная Лига может быть причастна к происшествию с моими родными? И в частности Лидина, как ее персонификация и уже известный враг. Кстати, я ведь могу проигнорировать приличия и избавиться от нее при встрече. Что бы ни последовало дальше, это можно будет замять, объяснить прискорбным недоразумением. Такие дела в наших кругах всегда можно замять. И она знает об этом. И сознательно провоцирует. Проверяет, как далеко она может зайти. Не дальше последней черты, разумеется, как и все мы.
Я поднял со стола коммуникатор.
— Вирем? Знаю, что сейчас не ваше дежурство в кои-то веки, но мне нужна ваша помощь. Разыщите экипаж «Горгульи», пусть все будут под защитой, не пускайте к ним никого, в том числе или в особенности полковника Страйкера. Передайте Тарси Карелл, что здесь находится ее мать.
— Мм… в фигуральном смысле? — уточнил Вирем.
— Разумеется, но ей этого говорить не нужно — что фигурально. Она поймет и, надеюсь, будет осторожна.