Спустя несколько часов мы все еще не выходили из комнаты. Мы успели провести несколько коротких переговоров с главами соседних и не очень соседних государств, кое-какими общественными организациями, неожиданно ответить, что мы будем делать со знаниями о «Янусе» на очередной обеспокоенный запрос Космополитического Союза — им то и дело требовались уточнения, и устроить несколько тайных совещаний по совершенно разношерстным проектам, включая программу какого-то очень уж экзотического национального праздника в недрах газового гиганта.
Наконец мы прервались. Я разрывался между ощущением, будто прошло лишь несколько минут, и несколько недель.
— И так каждый день, — она отметила очевидное. — Кажется, что столько всего происходит, а потом все сливается в сплошной белый шум. Он может быть увлекательным, даже сейчас. Но порой кажется, что жизнь идет где-то в стороне, только не в этом сумасшедшем потоке.
— Но она же здесь, в этом потоке. Нельзя одновременно быть повсюду. А здесь это почти получается — быть сразу во многих местах. И все это даже что-то значит.
— Ты в самом деле так думаешь? — ее удивила моя внезапная наивность.
— В любом месте и времени сложно получить больше. Всегда и везде будет чего-то не хватать. Обычным человеком тоже быть непросто. Все вокруг тебя движется, все тебя задевает, и ты тонешь во всем этом, прямо как здесь. Только еще думаешь, что где-то кто-то может на что-то повлиять, что-то изменить, стремишься к этому всю жизнь. А что получаешь?
Она усмехнулась.
— Никогда об этом не думала. — Она, конечно, преувеличивала. Я улыбнулся ей в ответ с этой мыслью. Она чуть покраснела, будто сама забавляясь и явно уловив эту мысль.
— Но все же, что случилось тогда? Ты сказал, они уже знали, кто вы?
— Мне сказали об этом позже. Хотя я догадывался и раньше. Это напрашивалось.
— Они спрашивали о чем-то?..
— Только о «Янусе». По крайней мере, то, что я помню. Но у меня есть искусственные провалы в памяти. Я не знаю, шла ли тогда речь о чем-то другом.
Может быть, и нет. Было достаточно, что они могли как-то на меня повлиять, хотя бы вызвать «стокгольмский синдром», из-за чего я продолжал очень настороженно относиться к Тарси, несмотря на все существующее притяжение. Но она не зря была слишком похожа на королеву Лорелей. Как бы мне ни хотелось, второй раз этот номер не пройдет.
Возможно, втайне, я даже чувствовал облегчение от того, что ее больше нет рядом.
— Что ж, в любом случае нам не стоит забывать о себе. — Мама поднялась и прошла к одной из закрытых до сих пор дверей. — Ужин давно сервирован, и о тебе, конечно, знают. Сегодня мы расположимся здесь.
За дверью обнаружилась столовая с полностью накрытым уже столом на двоих, с рядами блюд, накрытых серебряными крышками с терморегуляторами, сохраняющими их именно в той кондиции, в какой нужно. Я почувствовал, что мы снова что-то упускаем.
— Послушай, мы, кажется, совсем забыли о…
— Но ведь мы с ними встретимся сразу же, как только сможем. Сейчас я просто не в состоянии ни о чем думать, нужно отдохнуть. Тебя бы здесь тоже не было, если бы ты случайно сюда не пробился. Но я рада этому. Просто не все сразу.
— Конечно. — В самом деле, я сам тут случайно. И она правда устала и не могла думать больше ни о чем. Но она была рада, что я сюда пробился, хотя, конечно, представить себе такого не могла до этого. — Просто позволь им тоже помочь тебе. А я помогу избежать повторения одних и тех же вопросов, отвечу на них сам. Поверь, это отвратительно — чувствовать себя бесполезным.
— Но это же не так! — не очень искренне возмутилась она.
— Именно так. Формальности и чистые соображения ничего не значат. Ты говоришь, жизнь проходит где угодно, только не здесь? Мы были не здесь, и она у нас не стояла на месте, не нужно теперь думать, как нас воспитывать, не отвлекаясь от этого потока, и беспокоиться, получится ли из нас хоть что-то. Что-то уже вышло. Нас можно просто бросить в воду, мы умеем плавать, нам нужен только сам поток, чтобы не оставаться будто за герметичными стенками, когда мы ничего не можем сделать друг для друга.
Она немного поколебалась, затем взяла со стола старомодный серебряный колокольчик. Иногда неплохо казаться абсурдно старше собственных предков, когда твои слова не просто твои слова. Но в то же время — ты знаешь, что в этот момент могут прислушиваться вовсе не к тебе.
Как и обещал, я объяснил в общих чертах все сам, позволив себе туманные оптимистичные намеки на то, что то, чего мы не знаем, не обязательно является таковым, каким кажется, иногда требуется лишь само незнание.
Когда все более-менее успокоились, хотя громких проявлений беспокойства не было — лишь мрачноватое напряжение, вечер действительно стал казаться мирным. Мы перешли от филе из гигантских жаворонков к десерту из чего-то нежно-лазурного цвета, сладкого, студенистого, с затейливо закрученными щупальцами, когда она наконец сказала совершенно безмятежно:
— Я нахожу справедливым и оправданным предложение сменить приоритет наследования.
Это меня неожиданно глубоко кольнуло. Верно, я предложил это сам. Но после всего, что произошло затем, полагал, что предложение повисло в воздухе, на тот случай, если появятся признаки опасности. Или они уже появились? Возможно, я все-таки слишком на нее давил. Я постарался никак не показать своего отношения, но, к собственному удивлению, мне показалось, что во мне в очередной раз что-то умерло. И раз я это почувствовал, наверное, она была права. Точно ли это было мое желание не оставаться в стороне? Точно ли моё чувство невольной обиды, которое, может быть, должно со временем разжечь ненависть и угрозу для них всех? Может, именно поэтому она не отказалась сегодня от моей помощи — чтобы посмотреть, как все будет происходить, понаблюдать, оценить степень возможной опасности. Может быть, она делает это прямо сейчас — стоит дышать ровнее. В конце концов, правда, зачем мне это все? Разве я не говорил, что хочу другого? Пусть то, что не находит применения — извращается и действительно может стать опасным… Если ему позволить, проявив слабость и собственное ничтожество. Кто именно должен с этим справиться, кроме меня?
Линор неопределенно промолчала. Отец приподнял брови, немного устало. Непохоже, чтобы они были довольны таким поворотом. Но что-то происходило. В противовес предыдущей пустоте. А у меня внезапно переменилось настроение. Действительно внезапно. Сказать об этом сейчас, после того, как мы активно прообщались весь день, оставив их в томительном ожидании и размышлениях о ненужности и невозможности что-то поделать с непредвиденным предательством, было весьма изящным ходом — теперь, для компенсации, мы выводили их на первый план.
— Да, — подтвердил я. — Мне кажется, это будет правильно.
Линор покосилась на меня как-то мрачно: «И ты, Брут?»
— Это не значит, что я тебя брошу, — улыбнулся я с театральным энтузиазмом. — Оставить тебя одну и сбежать я пока не планирую.
Кажется, она мне не поверила. Видно, решила, что я нашел удобный предлог именно сбежать после утреннего происшествия.
Может, она даже была права, если учитывать мое подсознание. Но если учитывать только сознание, то все не так драматично. Я решил попозже объяснить ей это тет-а-тет.
Но, похоже, нарвался на еще большее непонимание. Или скопившийся заряд напряжения, которое обо что же еще разряжать?
— То есть, ты согласился предать их? И себя самого тоже?! — Этот разговор происходил уже в ее комнате. Которая мало чем отличалась от моей. Хотя в общей гамме все того же привычного белого цвета присутствовало больше мягких кремовых оттенков, а не холодновато-серых.
Ну конечно, весь день ей было некуда выплеснуть злость. Все неслось по кругу.
— Ага! — ответил я, тоже злясь. У меня за этот день, казалось, не одна жизнь промелькнула перед глазами, а теперь меня, как будто, тащили обратно, в ту точку, от которой мне удалось оторваться не без усилий и даже не без насилия над собой. — Согласился. Знаешь, я не оптимист. А если бы был им, все равно считал бы себя не вправе быть оптимистом!
— Я не могу забывать так просто, как ты!
Просто??? Забывать что?! Как будто ей было, что забывать!..
— Так научись! — рявкнул я без всякой жалости. Чем явно поверг ее в глубокую оторопь. — Хватит уже быть бесплотным эхом моей совести. Попробуй побыть чем-то настоящим! — Линор ошарашенно открыла рот, закрыла и, будто потеряв все силы или махнув рукой на их присутствие, упала в кресло. Молча. Даже не предложила мне немедленно убираться. Так что, подумав, убираться я не стал, сел в кресло напротив и принялся сверлить ее взбешенным взглядом.
— Но…
— Перестань! — процедил я. — Меня нет. Теперь есть только ты. Вот себя и оценивай!
Быть царем, значит не только восседать на бархатных подушках, но и всегда, в той или иной мере, быть приколоченным к кресту. И уж точно не значит смотреть на все отстраненным взглядом независимого ценителя и критиковать, ссылаясь на «полезные противовесы» — а вдруг забудешь? А вдруг не подумал, прежде чем пришел к решению? Давай потормошу, сто раз напомнив давно тобой пройденное — вдруг тебе скучно?
Мы сидели в полной звенящей тишине, сверля друг друга взглядами, и минуты катились одна за другой, как гремящие каменные шары, долго не смягчая напряжения.
— Но мы ведь должны что-то значить, — наконец выдавила она почти беспомощно.
— К сожалению, мы значим слишком много, — отозвался я. И тишина снова упала тяжелым железным занавесом и вновь зазвенела.
И все это время мне казалось, что в Линор что-то неуловимо меняется. Будто она обретает реальность. Нащупывает ее и становится реальной сама. Пожалуй, это того стоило. Сожаления развеивались без остатка.
Мы на самом деле нашли верное решение. Хотя со стороны оно могло на мгновение показаться страшноватым. Все реальное — достаточно страшно. И его всегда хочется избежать. А потом мы вздыхаем о том, что в нашей жизни слишком много фальши.
***
Звон клинков притворно отдавал чем-то архаичным. В гулком зале отчетливо слышался призвук, выдающий, что клинки были полыми. Когда-то по их поверхности, не полностью изолированной, тоже могли передаваться электрические импульсы, пусть гораздо рассеянней и с неэкономным расходом заряда — в зависимости от нажатия нужной кнопки, импульс передавал или проводник в сердцевине клинка, втяжной как кошачий коготь, для исключительно точечной угрозы, или сам клинок. Но в последнем случае в высокотехнологичных пространствах, для которых они и были созданы в противовес слишком разрушительным видам оружия, как более точное и избирательное, порой все равно выходило средство массового и бессмысленного поражения, чреватое прискорбными авариями и собственно аутопоражением. Использование этого метода всуе называли «последним доводом идиотов». Но это, разумеется, если без разбора. Сама же ловкость в переключении наиболее эффективных режимов без расхода заряда попусту очень даже ценилась. Как бы то ни было, соображения безопасности давно победили нелепые пережитки прошлого, вроде электрических рапир, оставив их лишь частью традиций, с сохранением самого безвредного режима, и просто спортивным инвентарем. Разумеется, в тренировочном оружии не было даже потенциальной опасности, крайне слабые импульсы лишь передавали сигналы на пульт, где и производился подсчет очков. Почти как в старые добрые времена до всяких массовых космических полетов и высокотехнологических пространств.
— Всякое семя должно падать на благодатную почву. А то ведь как бывает: хочешь кого-то стимулировать, а его это убивает. А хочешь кого-то убить, так его это, сволочь такую, стимулирует!
Взрыв смеха был смущенно замят, когда первый из компании отдыхающих между схватками офицеров случайно бросил взгляд в мою сторону и узнал меня. До того удавалось остаться неузнанным — я хорошо закамуфлировался в ничем не отличающийся от прочих тренировочный костюм, в таких все казались похожими друг на друга.
— Продолжайте, господа! — махнул я благосклонно. — Хочу лишь поинтересоваться, не составит ли кто мне компанию для дружеского боя, когда вы отдохнете. Может быть, вы, лейтенант?
У меня не было к нему ровно никаких счетов, всего лишь единственное знакомое лицо — по вчерашней увлекательной перепалке в приемной королевы. И он же оказался сегодняшним шутником, чьи слова всех так развеселили. Он определенно обещал быть интересным противником.
Насчет противника я не ошибся. Лейтенант поначалу немного тушевался, считая, что у меня на него какой-то зуб после вчерашнего, но понемногу мы увлеклись, проявляя в то же время взаимное уважение и исключительную предупредительность, все больше и больше набирая обороты и заводясь, так что обнаружили в какой-то момент, что не только всласть загоняли друг друга, но и что все давно забросили свои собственные поединки и, сгрудившись вокруг, восторженно аплодируют. Тут мы с чувством исполненного долга пожали друг другу руки, и я наконец узнал его имя — Доннер Вирем.
— О, тезка моего легендарного предка!
— В его честь меня и назвали, — скромно заметил лейтенант.
После небольшой передышки я пофехтовал еще с несколькими офицерами, установив подобным образом зачаточные дружеские отношения. Кажется, всех порадовало, что я знаю, за какой конец надо держать эту старомодную шпильку, уже нигде толком не бывшую в ходу, кроме страшно погрязшего в традициях Денебского королевства. И не только знаю, но обращаюсь с ней достаточно оригинально, с элементами чудовищно старых школ и, вместе с тем, успешно. Что показалось всем чрезвычайно любопытным, помимо того, что вызвало одобрение узнавания и признания — определенно кого-то из своего круга, не совсем чуждого, откуда бы я ни взялся, и нежелающего знаться с чудаковатыми местными пережитками. У многих появилась и надежда узнать что-то новенькое, которое, конечно, было всего лишь хорошо забытым стареньким, так что удалился я с приятным ощущением раскрытия себя самого как «золотой жилы». Забавно и весело.
А потом мы с Линор отправились на бесконечную инспекцию войск. Чем дальше, тем более бесполезными и отмирающими мне казались не только эти королевские инспекции, но и сами войска. Но потихоньку мы начали обзаводиться новыми друзьями. Я, по крайней мере. Одного лишь выражения желания было достаточно, чтобы Доннер Вирем стал моим личным адъютантом. Линор действовала по каким-то своим каналам, которые казались мне сейчас чужими, и образовывала какое-то свое, очень далекое для меня общество. А отца в последнее время мы почти вовсе не видели.
Все казалось мирно входящим в новую, по-своему обыденную, накатанную колею, когда случилось то, что случилось.
Я оставался на Леде в качестве временного регента, когда мои родные отправились в новое ритуальное путешествие по важным пунктам королевства, чтобы представить повсюду Линор как официальную наследницу трона. Но путешествие закончилось, не начавшись. При переходе в гиперпространство «Денебский штандарт» с моими родителями и сестрой на борту по неизвестной причине взорвался в мелкую космическую пыль…