Мне казалось, я уже отказался от собственной жизни и потерял ее. Но оказывается, еще очень даже было, куда падать.
Я снова почувствовал себя вышвырнутым в совершенно новый, незнакомый мир. Существование которого хотелось отрицать, но это было бесполезно. Прежний разлетелся вдребезги и осыпался тысячей осколков. Будто закончилось абсолютно все. Пространство, время, пятимерная модель замкнулась и окуклилась, а я почему-то оказался снаружи. В псевдо-вселенной, где все было «почти» как в старой, только без главных ее основ, а жизнь почему-то, по абсолютно непостижимой мне причине, еще продолжалась — будто и не знала, что из-под нее выбиты опоры. Как во сне. Гротескная дурная шутка, в которую невозможно поверить, хотя ощущаешь реальность каждой клеточкой, как никогда раньше. Всю ее хрупкость, абсурдность, невозможность и вместе с тем — осязаемость и плотность. Абсолютно по-новому. В начале новой вселенной.
Никогда не чувствуешь себя настолько живым, как после смерти.
И все же, где я? Зачем? Кто все эти люди вокруг?
Доннер почти ворвался в тот самый кабинет, в который совсем недавно не хотел меня пускать.
— Прошу прощенья, но если вы не видели, боюсь, я должен сказать это первым…
— Я видел… — на этом способность производить звуки у меня пропала.
— Да… — лейтенант обвел кабинет взглядом. Все экраны и трехмерные проекции показывали, бесконечно и беззвучно прокручивая, одно и то же.
— Выключите это, — с мягкой настойчивостью сказал Доннер. Ему бы во врачи, а не в военные…
— Я не могу. — У меня было странное обманчивое чувство при всем этом, будто я совершенно спокоен, чему сам поражался. Ощущение пустоты, как в гулком бочонке. Только почему-то не мог пошевельнуться.
— Надо. — Мой адъютант сам решительно подошел к столу, пару секунд смотрел на кнопки, его и самого немного подтормаживало, затем нажал нужные, отключив и проекции, и беснующиеся огоньки вызовов. — А теперь, — проговорил он все так же деловито, — боюсь, вам придется сделать обращение. Чем скорее, тем лучше. Естественно, очень скоро сюда пробьются все ответственные лица, что находятся поблизости и что не поблизости — тоже. Можете, конечно, оставить все им, все завертится и совершится само собой, но…
— Отлично все понимаю, Доннер, спасибо. Надо же притвориться, что взрыв унес не всех. Может быть, для кого-то это окажется неприятный сюрприз…
Я обратил внимание, что он осторожно похлопывает меня по плечу, будто проверяя, не свалюсь ли я в обморок от малейшего дополнительного толчка, или заранее готовясь поймать, если вдруг прямо сейчас я это и сделаю.
— Ничего, ничего, — проговорил я, уклоняясь. Кажется, я все-таки еще функционировал. Интересно. — Как ни жутко звучит, мне не то чтобы впервой. Проклятье… Не совсем мне, но это неважно — можно представить себя кем-то другим… Это помогает…
— Надо думать, что так, — фальшиво согласился Доннер. Я был ему благодарен за эту фальшь — он правильно понял, что я совершенно не чувствовал того, что нес, хотя и хотел верить в то, что это возможно… Нет, не хотел, от одной мысли об этом тошнило.
Я кивнул, вдохнул побольше воздуха на мгновение и, пока еще не успел прийти в себя, набрал на панели нужный код. «Приходить в себя» порой вовсе не следует, лучше немедленно переходить к действиям, как-то вмешиваться, контролировать происходящее, брать быка за рога, иначе все растворится в инерции, затянет в болото. Навсегда. Стоит только дать шанс этой силе тяжести…
Связь была односторонней. Я не принимал вызовы, это было лишь обращение ко всем, кто мог меня слышать:
— Я не стану говорить о случившейся трагедии и о том, что она значит для Денебского королевства. Все обстоятельства произошедшего будут расследованы. До тех пор, пока не будет выяснено абсолютно все, я остаюсь регентом. Никаких коронаций. Никакой передачи прав наследования, пока это не будет сочтено оптимальным и необходимым. После рассмотрения всех деталей возникшей ситуации. Хранителем трона я объявляю себя, но занимать его считаю себя не вправе. — Я выдержал паузу. — В данный момент. В данный момент я вылетаю к месту трагедии. И как бы то ни было… слава королеве!
После того, как я выключил связь, воцарилась тишина. Трудно сказать, надолго ли и что именно она означала. В любом случае, в ней был привкус смятения. Которое разливалось повсюду, далеко за пределами этой комнаты. Я ощущал его почти физически, распространяющееся волнами в пространстве.
— Регентом? — скептически переспросил Доннер.
— Для «оживления» ситуации, — пробормотал я мрачно. — Ничто не пойдет по накатанной…
Пауза.
— Едва ли это разумно. Вам бы следовало укрепить свою позицию. Она и так очень шатка.
— Ее нет, если откровенно, — отрезал я. — Ее «укрепление» только подтвердило бы ее формальность. Но этого не будет.
— А что будет? Вы хотите, чтобы все рассыпалось?
— Все и так рассыплется когда-нибудь. И рассыпалось бы, иди все своим чередом. Но если мы сделаем по-другому, есть некоторый шанс что-то удержать…
— Чем?
— Силой шока. Пока что.
Доннер неопределенно покачал головой, но не стал спорить. Он же знал, что я сам в шоке, значит, увещевать бесполезно. Наконец он шумно выдохнул, будто пришел к какому-то решению, и посмотрел на меня странно предупреждающе.
— Регент или нет, теперь вы глава государства и у вас должен быть доступ к кое-какой новой информации. Я понимаю, что это может быть важно. Хотя едва ли утешит в ситуации такой, как эта, и все же… Это касается «Горгульи», якобы высланной за пределы королевства.
Несмотря ни на что, я не удержался от улыбки. Странное завихрение чувств посреди бушующего океана, чем-то отличное от общего волнения.
— Вы знали? — уточнил Доннер.
— Догадывался. Скорее, просто допускал. Рад подтверждению.
— Экипаж по-прежнему здесь, на Леде. Что-то вроде программы защиты свидетелей. Это должно было быть секретно для всех, включая вас.
— Из соображений безопасности, — вздохнул я. — Понимаю.
— Но теперь — какая уж, к чертям, безопасность, правда?!
— Абсолютная, Доннер! Я могу их увидеть?
— Прямо сейчас?.. — слегка опешил лейтенант.
— Да, если это возможно и они близко. И если близко «Горгулья». Полагаю, что хочу отправиться на место трагедии именно на ней и с ними. Если можно это сделать быстро…
— С ними?.. — растерянно переспросил Доннер.
— И с небольшой частью гвардии, разумеется. Не думайте, что я собираюсь сбежать из королевства, в котором стало, возможно, слишком опасно.
Доннер неуверенно улыбнулся, будто не мог понять, шутка это или нет, и как на это реагировать.
Я, конечно, погорячился. Я не мог требовать или хотя бы ожидать, чтобы засекреченная за семью печатями «Горгулья» оказалась готовой к неожиданному вылету. Поэтому я отказался от этой мысли через минуту после того, как она пришла мне в голову, к большому облегчению Вирема. Успевшего, должно быть, пожалеть, что он слишком рано решил раскрыть мне эту маленькую государственную тайну.
Задерживаться, теряя остатки контроля над происходящим, что бы это ни означало, все же не стоило. Так что мы вылетели на дежурном дворцовом корабле… затем, чтобы бессмысленно зависнуть в пустоте посреди обломков, наблюдая, как сторожевые суда курсируют вокруг закрытой области трагедии, а тральщики вылавливают в этой пустоте хоть что-то. Пустота не может вращаться. Но она вращалась, под гул турбин, вращалась до тошноты, медленно, быстро, плавно, рывками… бесконечно, пока не рассеется вселенная, и так представляющая собой совершенно бессмысленный набор случайных частиц.
— Почему вы хотели сразу же вылететь на «Горгулье»? — негромко спросил Доннер, когда мы стояли у большого иллюминатора, напоминавшего маленькую дверцу огромной стиральной машины. Наверное, просто чтобы меня отвлечь.
— Мм?.. — мысли лились не лучше, чем густой кисель.
— Это что-то значило? Что-то важное?
Его слова настойчиво привлекали внимание, как маячок.
— Наверное… понятия не имею, как это будет выглядеть, если теперь вдруг обнаружится, что они все это время были здесь. Или не были, а почему-то вернулись, и теперь такое… — Чем дальше, тем больше я понимал, что просто не мог этого сделать, это выглядело бы по меньшей мере странно.
— И то, что они сразу появились бы здесь, как-то исправило бы ситуацию?
— Нет. Просто форма протеста — самой связи причин и следствий. Что-то отменить, будто ничего не было. Что-то вернуть, когда все потеряно.
— Понимаю… — вставил он дежурно.
— Едва ли.
Он скорбно сочувственно кивал, воспринимая это «едва ли» буквально. Я глянул на него нетерпеливо и недовольно — недовольно из-за себя самого, раз не мог выразить то, что хотел сказать (опустим, что я вообще ничего не хотел говорить), все получалось чересчур обыденно-понятно, но это было совсем не то, что я имел в виду.
— Вам никогда не приходилось хотя бы поддаваться иллюзии, что вы можете переписать историю? Потому что вы знаете, видели, какой разной она может быть там, где, казалось бы, все давно случилось, все известно? Но чтобы увидеть это, вы отправляетесь туда — и кости брошены заново, вы никогда не знаете, сколько очков вам выпадет, какой именно исход — правильный. Или все они — правильны. Все — существуют. Но почему здесь все так, как случилось, а не иначе? Почему мы должны с этим жить?
— Этого я не знаю, — ответил он спокойно. И я понял, что снова был «обыденно-понятен», и все это ничуть не отличалось от опыта любого нормального человека. Который никогда ничего не мог поделать с прошедшим временем. И я, на самом деле, не мог тоже. С тем же успехом я мог фантазировать обо всей своей прошлой жизни в иных мирах и временах, ничего бы не изменилось. Даже когда мы думали, что спасаем собственное время, повлияли мы на него хоть каплю, хоть на волосок? Подвергалось ли оно на самом деле хоть какому-то риску?
— Знаю, что не знаете, — вздохнул я. — Я не знаю тоже. И у всего происходящего может быть более зловещая подкладка, не уверен, что еще мне не знакомая. Как не уверен в том, что мне повезло, что я еще жив. И очень, очень надеюсь, что я еще смогу что-то с этим поделать — не сыграть по чужому плану. Хотя бы отчасти. Хоть немного. Поэтому мне хочется вести себя непредсказуемо. Надеюсь, на этот раз вы меня действительно понимаете.
Я встретил его взгляд, и понял, что на этот раз понимание не было общим и дежурным.
— Понимаю, — повторил он. На самом деле, он сказал это впервые. Впервые за последний час его глаза выражали не сочувствие, а некую мрачную солидарность, боевую готовность, за которую я по-настоящему был ему благодарен.
— Можно что-то сделать с этим цветом? — спросил я.
Оформитель тревожно огляделся и моргнул. Еще бы не тревожно. Кого бы не нервировал этот белый цвет?
— А чего бы вам хотелось?..
— Приглушить эту мертвую белизну, — ответил я прежде, чем он успел четко определиться, как ко мне следует теперь обращаться.
Художник слегка поежился и облизнул губы. Кого бы сейчас не дернуло от слова «мертвый»? Но это было именно то, что я чувствовал, и от чего хотел избавиться. Он должен был понять, почему мне трудно здесь находиться.
— Может быть, серый?..
— Подойдет, — согласился я. — Проведите тест.
Оформитель вытянул руку с зажатым в ней «пробником». По кабинету прокатилась волна, похожая на грозовое облако, и застыла, улегшись на все поверхности.
— Так?
— Усильте оттенок. Нет, так слишком темно. Чуть светлее. Так. Еще немного. Жестче. Да, так подойдет. Сохраните. Благодарю.
Художник кивнул и отключил аппарат. Как будто испытав смутное облегчение. Все снова стало белым. Но теперь это уже было ненадолго. В глубине души призрачно маячил какой-то добавочный осадок, но среди прочего — что был он, что не было, это слишком уж призрачно и мелко. Серый цвет был компромиссом в некотором роде. Близок к вездесущему привычному денебскому белому. Геральдически это означало то же самое. И это было гораздо лучше, чем откровенный траур с какими-нибудь нелепыми контрастными черными лентами по этой «необоснованной» белизне. Но, с одной стороны — этот цвет не раздражал, а с другой, ассоциировался у меня невольно с одним человеком, которого я никогда не одобрял, но… сейчас мне нравился этот цвет, и «мой» оттенок был темнее, теплее и осязаемей. А еще я чувствовал, что сам с удовольствием постарался бы изменить историю, если бы это было возможно. И даже более радикально, чем потребовалось бы, чтобы исправить одно-единственное событие. Этот мир слишком несовершенен. Может быть, изменение — любое изменение, искусственное и обдуманное, спланированное — только пошло бы ему на пользу? А если мы этого не делаем или не сделали когда-то, мы не только упустили свой шанс, но и виновны сами во всем, что происходит сейчас и произойдет в будущем. И, может быть, в том, в чьих руках когда-нибудь потом окажется этот шанс.
— Теперь это королевство в ваших руках. — Пауза, которую выдержал канцлер, казалась неестественной, режущей воздух с неуловимым мерзким дребезгом скользящего по стеклу мокрого мягкого пластика. — Я слышал краем уха, что королевская семья пыталась этого избежать?
Он тонко улыбнулся, намекая на то, что, разумеется, это очень изящная шутка. Которая несомненно, должна иметь особый вкус для посвященных.
— Я — пытался этого избежать, — подчеркнул я нарочито спокойно. — И избегаю до сих пор, предпочитая оставаться регентом.
— Вы отчего-то чувствуете себя неловко, ваше высочество? Право же, не стоит…
— Скажем откровенно, господин канцлер, вы меня бесите, — заявил я, не повышая тона. — И делаете это намеренно. Чего вы хотите этим добиться? Чтобы я передумал и признал себя королем?
Канцлер моргнул.
— Ваше высочество…
— У меня нет настроения ходить вокруг да около. Так что можете прекратить ваши игры. Вам не будет легче от того, что я регент, а не король. Вам вообще не будет легче. Это вас устраивает? Если кто-то желал того положения вещей, что сложилось, «пусть боится своих желаний». Я очень надеюсь, что вы не один из этих желавших.
Лорд-канцлер невольно попятился, побледнев как сыр, или как его официальный денебский мундир, чертова напыщенного белого цвета. Даже его манерно стоявшие дыбом волосы удивительно гармонировали с этим оттенком. Этот человек распространял то абсурдное ощущение утонченности, которое безотчетно порождает нездоровое желание сунуть его обладателя под каток, чтобы довести впечатление до логической точки.
— Ваше высочество, ну зачем же так, я совсем не имел в виду…
— Я лучше умолчу о том, что вы имели в виду. Догадайтесь — почему я сейчас ничуть не склонен к шуткам и омерзительным виляниям? Догадываетесь?! — внезапно рявкнул я, и мой собеседник исправно подскочил.
— Д-да, ваше высочество…
— Превосходно. Итак, займемся делами. Официальной передачей государственной печати и прочей необходимой документации.
— Но вы…
— Я тут совсем недавно? Не разбираюсь в делах и не подготовлен ко всему происходящему? Вам придется положиться на вашу королеву, которая все решила за вас и за меня тоже. Именно это называется монархия. Если это самый удобный для вас государственный строй, пусть так и будет.
— Ваше высочество, прошу вас…
— Вы ни о чем не можете меня просить, начав нашу встречу так, как мы ее начали, и менее всего можете ждать от меня деликатности. И знаете, что?
Искусственно-преданный взгляд в глаза.
— Я знаю, что именно об этом вы мечтали. Может быть, ждали этого всю жизнь. — «Сильного» монарха, который возьмет его за шиворот и отрезвляюще треснет об стену. Правильно. Вот и затаенный восторг на дне его зрачков. Как же они тут все бесятся от скуки…
— И пригласите сюда уже кабинет министров, сколько они могут ждать в коридоре?
Если требовалось разбудить это сонное царство, это сделал не я. Это сделал за меня взрыв. Меня он, всего лишь, разбудил тоже.
Члены правительства, важнейшие официальные лица, дипломаты — все они непременно должны были побывать здесь с тех пор, как мы вернулись с места происшествия, и поодиночке, и группами, и всей толпой, изображавшей солидарность и сплоченность всех граней и структур королевства. Они были одновременно и дежурны, и взбудоражены. Встряска есть встряска. Многие казались на удивление искренними, кто-то и впрямь был таковым. На все эти встречи у меня ушло несколько суток, практически без перерыва. За это время мы еще дважды снова отправлялись к месту трагедии, то с одной делегацией, то с другой, выясняли, что именно удалось уже обнаружить — это было немногое.
Калейдоскоп вращался вокруг. И я внезапно обнаружил, что у меня нет ни малейшего желания его останавливать. Его кружение отвлекало. Пока я следовал за ним, я почти не чувствовал боли. И совсем не понимал, почему Доннер уже какое-то время так настойчиво преследовал меня с заверениями, что мне надо отдохнуть, или съесть хоть что-то. Есть мне не хотелось совершенно. Я даже перестал понимать, зачем люди это делают. Это же так обременительно. Мне казалось, мой мозг оставался ясным, и мне вовсе ничего не требовалось. Какая глупость — зачем есть и спать каждый день? Все это совершенно лишнее…
Еще казалось, что я отчего-то был совершенно, ненормально, жутко спокоен, но, когда Вирему удалось затащить меня в кабинет, выгнав из него абсолютно всех, я посмотрел на свои руки и понял, что не могу остановить дрожь. Почему организм вел себя так странно, будто ему было известно о моих чувствах что-то, что не было известно мне, что сознанию удавалось успешно отодвигать на задний план. Почему тело мне не подчинялось? Мне же отлично удавалось держать себя в руках…
— Знаете, что, — проговорил Доннер, доставая из кармана флакончик. — У меня тут завалялось старое доброе снотворное…
— Ну уж нет, я не смогу заснуть. Только не теперь.
— Подумайте, — сказал он мягко. — Это совсем другой мир — там с ними ничего не случилось.
— Это страшно… — проговорил я в ответ, чувствуя, как распространяется дрожь и слабость. Как можно рассчитывать на то, что другой мир окажется лучше, а не сплошным кошмаром, от которого уже ничто не отвлекает? Я покачал головой и решил не договаривать этого вслух. — Вы думаете, я не захочу там остаться?
— Вы вернетесь, — заявил он уверенно. — А тот мир — он от вас тоже никуда не убежит. Мир, в котором ничего этого не случилось.
Как же… Хотя идея была неплоха, даже ужасно привлекательна, в нее хотелось верить.
Я открыл белый пластиковый флакончик. Он был полон круглых белых шариков.
«А ведь он вполне может меня отравить», — мелькнуло у меня в голове. — «Зачем?» — спросил другой внутренний голос. — «Просто потому, что может», — ответил первый. Все прочие факторы во вселенной учесть немыслимо. А все, что кажется абсурдным, и так случается.
— И вам совсем не нужно возвращаться к себе. К этому кабинету прилегает всегда готовая комната отдыха.
— Отлично…
Звук льющейся воды почти застал меня врасплох. Взявшийся из ниоткуда. Единственный во вселенной. Видимо, даже стоя на ногах, я уже частично отключался, сильно преувеличивая ясность своего сознания. Но уснуть по-настоящему и дольше, чем на какие-то минуты, точно бы не получилось. Доннер придвинул ко мне стакан на массивной крученой стеклянной ножке. Везде эти проклятые гады — замаскированные драконы.
— Но снотворное выпейте потом. Сперва съешьте это.
— А это еще что? — перевести взгляд удалось не без труда и увиденное вызывало смутную озадаченность — под открытой металлической крышкой обнаружилась какая-то нежно-фиолетовая субстанция.
— Мясной пудинг.
— Какая га…
— Введем внутривенно? Если нет, то есть бульончик. И мое любимое, хотя совершенно вульгарное — яичница с сосисками!
— Очень заботливо с вашей стороны.
— Да я не о вас беспокоюсь, а о государстве! — с шутливой назидательностью усмехнулся Вирем.
Ему удалось меня рассмешить.
— Давайте уж самое вульгарное, — согласился я. — Иначе совсем тошно.
— Отличный выбор! — поощрил он. — Обещаю разбудить вас ровно через восемь часов.
— С будильником надежней, пора бы уже и вам отдохнуть и смениться. — Он уже оставлял меня на время, но совсем небольшое, стараясь приглядывать почти постоянно. — И я не могу не смотреть на часы…
— Со снотворным только на часы и смотреть, — скептически хмыкнул он.
— Не люблю внезапностей.
— А я предупредил. К тому же часы со стены я сдирать не намерен.
Все равно сил протестовать и уговаривать его подумать о себе у меня не было.
— Тогда хорошо…
Более-менее, в этом микроскопическом отрезке континуума.
Я проглотил два белых шарика для верности, но без снов не обошлось. Бредовая тревожная полуреальность. Те же помещения, те же коридоры, те же корабли и звезды и «вращающаяся пустота». То и дело, где бы то ни было, забегала спешащая куда-то Линор. Она очень торопилась и, едва я успевал обратить внимание на ее присутствие, тут же исчезала. И появлялась снова. Все время проявляя нетерпение. Будто куда-то страшно опаздывала. Они все куда-то опаздывали и кругом царила суета. Линор была в своем золотистом платье. Оно приобрело насыщенный ярко-оранжевый цвет, красивый и переливающийся, вспыхивающий яркими драгоценными блестками.
— Потому что это — цвет взрыва, — очень деловито пояснила Линор. — Это мой взрыв! — она подхватила со стола полыхавшую настоящим пламенем корону и гордо надела. — Мне пора. Счастливо оставаться!..
И рассыпалась крошечной горсткой тонкого пепла, оставив меня с жутким чувством, что сгорела вместо меня. Это не она должна была быть на флагмане, не она должна была надеть эту огненную корону…
Откуда-то появилась Тарси и с сожалением посмотрела на мою голову.
— Ты больше не рыжий, — сказала она с непередаваемой скорбью. — Огонь — больше не твой. Твоя — тьма.
Она отвернулась, а когда медленно повернулась снова, стало ясно, что превратилась во что-то чуждое и пугающее. В глазах, ставших из синих антрацитово-черными, горели отблески пламени, приглушенные и неистовые — целое море огня на другом конце узких длинных колодцев, ведущих в другой мир, где ничего больше нет. Волосы качнулись — нет, зашевелились змеи, черный, туго сплетенный клубок.
— Хочешь, я стану твоей королевой Лорелей? — спросила она мелодично и шипяще, ее голос был мне совершенно не знаком. — Навечно!..
— Нет!..
Но сон не прервался. Я просто сбежал в «свой» кабинет с бесконечными мониторами. И отдал приказ немедленно уничтожить «Горгулью», вместе со всеми, кто был на борту. Для надежности. И только известие о том, что приказ выполнен, и наблюдение за этим на бесконечности экранов и проекций, разрубило волглую прядь сна.
Только сон. Вздох облегчения. И лишь через некоторое время — возвращение понимания, что реальность не лучше. И бесповоротней. Не так зыбка, ее невозможно отменить, просто забыв о чем-то, чтобы снова в комнате появился кто-то, кто никогда больше не сможет в ней появиться. Но во сне ты не знаешь, что это сон, и если делаешь что-то… Я постарался затолкать эту мысль подальше в подсознание.
Значит — в том мире ничего не случилось? И поэтому может случаться снова и снова. И все время будет казаться, что что-то еще можно исправить. Будет возвращаться облегчение от того, что все было ошибкой, заблуждением, дурным сном. А после пробуждения — уходить снова. Но где-то там они еще были. И все еще имело смысл иногда засыпать…