Не дрожи, мое сердце, постой,
Но мудрости древней припомни урок:
Кого в дрожь повергают потоп и пожар,
И ветра, что дуют вдоль звездных дорог,
Того звездный ветер, потоп и пожар
Погребут под собой, ибо он чужой
На пиру бытия, в царстве древних чар. —
Строки Йейтса заменяли то, что я мог бы сказать себе своими словами, но это было бы слишком печально, слишком лично, беспомощно или беспочвенно бодро. Все, что я писал в те дни, не касается никого и никто этого никогда не увидит. Но, может бы, я мог бы найти в своем прошлом строки, подходящие всего лишь текущему моменту? Не омраченные ничем настоящим.
Поманят глубины изумрудом —
Он лежит там, спрятанный от солнца,
Под тяжелым океанским спудом,
Где живой вовеки не коснется,
А нырнет, и станет будто камень —
Холоден, спокоен, безмятежен,
Только солнца отдаленный пламень
Будет в глубине прозрачно-нежен.
Воды плотны, будто изумруды,
Будто очень твердая порода,
В глубине податливые спруты,
Твари из неведомого рода.
Волны преломляются как грани —
Океан искусней ювелира,
Волны не обточатся руками,
Но захватят больше, чем полмира.
Говорят, что воды точат камни,
Говорят, что море точит сушу,
Пусть, как братьев, волны нас помянут,
Океан бушует в наших душах!
На Леде есть океаны. Ничего необычного для густонаселенной планеты, раз одним из главных условий привычной нам жизни является наличие жидкой воды. Вода была здесь раньше, чем появились люди. Жизнь — тоже. Это была другая жизнь. И намеренно, и без всякого намерения она была уничтожена, подменена, переродилась, подавленная пришлой флорой и пришлой фауной, зараженная ими как чумой. Так же, как некогда «водяная чума» вытеснила множество видов водных растений на самой Земле. Нельзя сказать, чтобы у нее были какие-то далеко идущие намерения. Но она их вытеснила. Такая вот «панспермия». На деле, во вселенной нет своих и чужих. Только приспособленность. Приживается то, что может успешно прижиться. Если прижилось то, что развилось на Земле, в выигрыше не Земля, а вся жизнь, принимающая наиболее успешную форму, экспериментирующая с ними везде и всюду, слепым методом проб и ошибок. Даже наши дурные намерения не настолько принадлежат нам самим, сколько всем подряд и тем силам, которые вовсе не являются живыми или, тем более, разумными. Хотя мы можем питать самые различные иллюзии на этот счет.
Леда похожа на Землю. Но на какую ее часть? И в какой собственной части? У всякой планеты есть разные области. У всякой планеты есть разные эпохи. У Леды две маленьких луны — Кастор и Поллукс, не путайте со звездами, и не только из созвездия Близнецов — одинаковых названий в космосе скопилось сплошь и рядом великое множество. Есть и Елена — искусственный спутник, внешний причал для крупных космических судов. Кастор и Поллукс создают очень интересную схему приливов и отливов, которые немного напоминают земные, когда две луны сближаются, и кажутся беспорядочными и невыраженными, когда они расходятся на своих орбитах. Иногда они вызывают немалые возмущения, занимая особое расположение относительно друг друга и планеты, по счастью, не превращающиеся в цунами в этих широтах и легко прогнозируемые. Сейчас убывающий рыжий Кастор висел в восточной части неба, залитой голубоватым свечением готовящегося начать свой восход настоящего Денеба, а тонкий бледный новорожденный серп, почти ноготок Поллукса окунулся в воды на горизонте, где почти угас свет настоящей звезды Леды — Малого Денеба.
Каплевидный катер с прозрачными изнутри стенками завис над слегка волнующейся гладью, отражаясь в ней неясной зыбкой тенью, накренился узким «клювом» вниз и мягко канул в водную плоть. Немного погодя вспыхнул свет — темные воды не самое подходящее место, чтобы бороздить их вслепую.
Что-то торопливо брызнуло в стороны от ярких лучей, что-то устремилось к ним ближе — стайки юрких разноцветных рыбок, а за ними некие затаившиеся тени, тяжелые и, напротив, неуловимо подвижные. Живые кораллы трепетали на переплетениях массивных остовов своих предшественников. Безмолвное царство жизни, упругая утроба «первичного бульона», рождающая и переваривающая. Возможно, лучшее место для того, чтобы отдохнуть от мирской суеты?
Вечно.
Мельком поглядывая вокруг — на кораллы, колеблющиеся шлейфы водорослей и мечущихся рыбок, я куда внимательнее смотрел на сканеры. Пока чисто. Три минуты, четыре, пока ничего… Мелькнувшая на краю искорка — возможно, лишь ошибка распознавания. Опустимся глубже. Спугнем тяжелые тени. Можно ведь погрузиться и в самые глубины, поохотиться на местных удильщиков, левиафанов, гигантских кальмаров или спрутов — на Леде водятся спруты с пятью щупальцами, эволюционировавшие от неких эквивалентов морских звезд с изначальной пятиконечной радиальной симметрией.
Но вот на самом деле возникло движение… Вирем не зря говорил, что подобное не обнаружить обычными сканерами, если не знать, что искать, и не подправить настройки на особую частоту. Оно выглядит и распознается как живой организм. В данном случае — сплюснутая почти в ската, как это свойственно акулам Леды, акула-молот. На самом деле, это и были живые организмы, только с особой «начинкой».
Одна, другая… Ого! Я присвистнул. Была ли их активация автоматической? Из-за простого проникновения в эту область? По всем сводкам, они вообще не должны были здесь находиться, да еще в боевом режиме, но… Мы же сами рассчитали и предположили, что они теоретически могут тут быть — на границе закрытой акватории, прилегающей к Старому Городу, Дворцу, всяким правительственным сооружениям. Движение на поверхности и над поверхностью оставалось допустимым, кроме ночного времени, которое и имело место в данный момент, но меня это ограничение не касалось, а вот под поверхностью официально запрещалось, хотя никаких особых систем защиты, как будто, не предусматривалось и это было едва ли не просто традицией и добрым пожеланием.
Зафиксированные над трехмерными проекторами изображения акул задергались в конвульсиях… еще бы нет — разбрызгивая части органики, преобразуясь в стройные торпеды… на относительном отдалении лишь для того, чтобы взять разгон…
Я резко сорвал катер с места, насколько это было возможно в толще воды, и устремил его вверх, ввинчиваясь в теряющую плотность среду. Самонаводящиеся торпеды помчались следом.
Мы взмыли над поверхностью как стайка бешеных китов. Затем нырнули снова вниз, намеченным путем, в кораллы — за мной буквально взорвались мукой и обломками основания будущих островов: ломать — не строить!.. Минус одна торпеда. Остались две. Совершим банальнейший кувырок… Нет, черт, не сработало… просвистели мимо друг друга. Хватит красоваться! Еще раз в кораллы… стараясь не задеть тяжелые обломки, непредсказуемо сменившие в мутной воде свои прежние очертания. Торпеды их тоже не задели, и мы снова взмыли над поверхностью. Так, методичней, петля, другая, третья, теперь резко в сторону, есть! Торпеды наконец исправно столкнулись, и вода вскипела. Слишком просто? Или нет? Разумеется, с самого начала ведь не было никакой внезапности. Какой еще идиот отправится на романтическую одинокую ночную прогулку специально посмотреть, как действуют биоадаптированные торпеды? Если они вообще там есть… Хорошо, теперь, кажется, уже нет.
Запищало встроенное в панель переговорное устройство. Я нажал на кнопку.
— Все в порядке? — слегка запыхавшись, спросил Вирем. — На моих датчиках корабль остановился.
— Да, уже все. Только три и уже деактивированы. Вообще-то, правильней сказать — испорчены попусту.
— Но сам факт, что они там были и активировались!..
— Подозрителен немного, но мы же ожидали, что кто-то мог перестраховаться в целях надежной защиты границ…
— Вы ожидали, — с беспокойством поправил Вирем. — Я только рассказывал о разных новых видах устройств. Но какие еще границы в море? Рядом с Городом — это же опасно! Да-да, пусть зона закрытая. — Как современный и просто еще молодой человек, Вирем немного наивно не улавливал старую логику безопасности, которой все же кто-то еще придерживался. — Но, может быть, это потому, что вы выразили намерение, и знало о нем лишь несколько человек…
— Вирем, мы знаем далеко не все засекреченные протоколы. Это вполне могло быть совершенно не злонамеренно… — При дурном умысле проще было бы заминировать катер или просто покопаться в механизме управления.
— Или это должно было выглядеть как случайность, — проворчал Дон. — А иначе было бы подозрительней. Не испытывали бы вы больше судьбу.
— Если это должно было выглядеть как случайность, то ничего больше не должно произойти. А то это было бы уже подозрительно. Особенно после нашего разговора.
— Ладно, но имейте в виду, я не успокоюсь, пока вы не вернетесь.
— Хорошо, дай мне хотя бы полчаса… — я трезвым взглядом оценил замутненную воду, полную пористых всплывающих обломков, ила и прочих органических ошметков. — Ладно, возвращаюсь. Главное — уже размялся. Проверил, увидел, что хотел.
Я снова вывел катер на поверхность и помчал его к городу, пока ветер сметал с обтекаемого корпуса остатки влаги.
Прошло почти два месяца. Здесь месяцы никогда не соотносили с движением лун и не разбирались, какой из них отдать первенство, а используют приближенные к земным условные периоды, тем более что период обращения Леды вокруг ее светила занимает около четырех с половиной земных лет, — но смена сезонов, опять же в наших широтах, выражена довольно мало, — так что такой астрономический год не слишком удобен для счета времени. Хотя и используется параллельно с условным летоисчислением, и делится на шестьдесят месяцев, состоящих обычно просто из двадцати восьми дней, делящихся на четыре недели; регулярно для удобства совершаются перерасчеты и прочие коррекции.
Похоже, я зря переживал, что с чем-то не справлюсь. И, похоже, переоценивал свою нужность. Система работала сама на себя и сама за себя. Бывший король Веги помогал мне лишь слегка корректировать этот процесс и обходить явные подводные камни. Как отлично помогала в последнем и Тарси, слишком хорошо знакомая с множеством способов подвохов и интриг, и улавливающая их безошибочно. Я решил, что устал делать вид, что не доверяю ей. По большому счету, мне было какое-то время все равно, и именно это расставило все по местам. Так что оставалась имеющей смысл лишь представительская сторона вопроса. Которую я, возможно, неразумно ограничил совсем недавно. Зато я обнаружил, что у меня появились время и возможности заняться чем-то еще, кроме как наблюдать в прямом эфире постоянно просыпающийся песок времени и неизменно возрастающую энтропию.
От разноцветных переливающихся огней города оторвались и понеслись мне навстречу четыре яркие точки, выстроившиеся в лишенную граней трапецию. Я мог бы просто увеличить их изображение, но для надежности нажал на кнопку.
— Вирем? Ты тоже их видишь? Надеюсь, это не торпеды?
— Это ваше сопровождение, сэр, — ворчливо отозвался Вирем. — Полковник Страйкер сходит с ума от сообщений береговой охраны. Они засекли ваш идентификационный номер, потому и не пытались остановить, считали историю полета и прислали ему. Он бы уже с вами связался, если бы вы не перекрыли все остальные каналы.
— Черт побери, никакого уединения, — вздохнул я, впрочем, несерьезно.
— Не тогда, когда были зафиксированы неожиданные всплески активности неподалеку от столицы.
— А для него они тоже были неожиданными?
— Он всего лишь полковник, — примирительно заметил Вирем. — И вы понимаете, что разные структуры вечно конфликтуют из-за границ влияния и делают что-то без ведома друг друга…
— Спасибо, Вирем, я знаю, — усмехнулся я не менее миролюбиво. — Можешь обойтись без лекций.
— А вот в береговой охране переполох почище…
— Ну еще бы…
— Они не были в курсе вашей вылазки, пока вы не появились у них на сканерах. И дежурные не были в курсе о дополнительных мерах предосторожности…
— А мне вот показалось подозрительным, что никаких мер тут как будто не было предусмотрено.
— В это время суток частные полеты в этих зонах не допускаются. Вас, конечно, пропустили, проявив опрометчивость и считая, что вы знаете, что делаете, и наверняка втайне тоже думая, что запреты на ночные полеты в этой зоне просто формальность. Те, кто мог бы попробовать вас остановить, не предполагали настоящей опасности, не располагая информацией.
С обычными ночными полетами проблем бы и не было. Они же не ожидали, что я вздумаю еще и нырять. А если бы и ожидали, простые патрули тоже скорее всего понятия не имели о дополнительной защите глубин.
— Заодно именно это положение дел мы и установили.
— Мое мнение вы знаете. Это было весьма неосмотрительно.
— Неосмотрительно было держать такую информацию от нас в полном секрете. Я не ставлю под сомнение важность обороны, в самом деле, но вся отчетность о мерах предосторожности должна быть у нас. Я думаю, так было нагляднее — почему именно. Потому что кто знает, на чьей совести может оказаться следующий несчастный случай.
— Вас понял, — после паузы заверил Вирем.
— Не обязательно сгущать краски, — с деланной беспечностью прибавил я. — Но насчет полной информации — это официальное требование.
Светящиеся точки, превратившиеся в корабли, изобразили вежливый поворот по часовой стрелке вместо поклона, развернулись на сто восемьдесят градусов и заняли свое место по сторонам.
Всего через пару минут после встречи мы уже совершали посадку на небольшом аэродроме на дворцовом «заднем дворе». Полковник Страйкер из королевской космической пехоты нервно поджидал там с более чем очевидными увещеваниями.
— Не стоит беспокоиться, результат испытания скорее более чем удовлетворительный, — заверил я его с улыбкой. — Все было неуклюже, несогласованно, но я не обнаружил и тени злого умысла. Пока. И вот что еще, полковник… насколько было бы возможно создать сеть с такими техническими характеристиками за пределами дворца? — Я передал ему маленький планшет, на котором он бегло просмотрел данные, не включая голографический режим. Страйкер только озабоченно покачал головой, тихо отдуваясь.
— Я в этом не такой уж специалист, сэр…
— Все в порядке. Но сами характеристики вам знакомы? Они где-нибудь применяются на знакомых вам объектах?
— Нет. Простите. Я знаю, что во дворце имеется подобная сеть. Но она очень старая, во дворце много громоздких, уже неиспользуемых систем, которые могут дать дополнительную грубую энергию, на них надстраивались поверх новые и новые, а до конца их демонтировать не было возможности по разным причинам. Масса всего этого давным-давно совершенно не нужна. Извините, но на девяносто процентов это хлам. Если вы имеете в виду, что следует все это убрать, то, возможно, вы правы, это и впрямь нигде не применяется, но традиции… И кое-что в системе является одновременно деталями архитектуры. Извиняюсь, но это… местами просто стены… когда-то это были передовые технологии, но сейчас они сохранились лишь как артефакты и потому что на них держатся кое-какие перекрытия.
— Благодарю вас, — засмеялся я. — Ничего — я ничего не имею против артефактов и устаревших некогда передовых технологий. Все-таки история — это то, с чем я всегда имел дело.
— Да-да, понимаю, — Страйкер облегченно растянул бледные губы в улыбке, кивая.
— И поскольку я сам не большой технический специалист, мне любопытно, можно ли где-то создать полноценный эквивалент королевского кабинета, скажем, на корабле или станции, с теми же барьерами безопасности, соответствующей мощностью и прочим. Но поскольку я не очень понимаю, что именно в этой схеме лишнее, а что важное… Полагаю, вы сможете помочь мне найти тех, кто все это проектировал. Насколько возможно, всех, разумеется, я понимаю, что многих наверняка уже нет в живых. Но тех, кто остался…
— Разумеется, сэр. — Страйкер был уже совершенно безмятежен и, видимо, обрадован тем, что я собираюсь найти себе более интеллектуальное хобби, чем провоцировать ни в чем не повинные засекреченные биоторпеды.
Разобравшись с мелочами, а вернее благополучно переложив их на чужие плечи, я поднялся в рабочий «королевский» кабинет, состоящий не только из мониторов и голографических проекторов, и заперся там.
За то время, что я здесь находился, я понемногу избавлялся от паранойи или просто привыкал к ней, не находя никаких примет настоящих утечек из этого места, изучая особенности и возможности систем, которыми располагал, сравнивая с требуемыми для иной цели, найдя их на удивление близкими к тому, что нужно — оставалось бы кое-что скорректировать по практически готовой основе, не выдавая истинного назначения на первых порах, и наконец решился на то, на что раньше не осмеливался. Нырнув сегодня в океанские глубины, я предварил это действие, как древние охотники, прежде чем отправиться добывать мамонта, изображали его зримо охрой и углем на скале или совершали какое-нибудь ритуальное представление, чтобы создать и увидеть образ успешного исхода.
Я вытащил из-под корпуса личного переговорного устройства маленький, размером с ноготь мизинца, антрацитово-черный кубик, похожий на игральную кость, и положил его на диск виртуального моделирования. Именно это я делал не впервые, но прежде не подключал модель полностью, на максимально возможную мощность ресурсов, ограничиваясь диагностикой фрагментов и общих характеристик. Так же как некогда стены меняли свой цвет по приказу художника по интерьерам, только теперь неузнаваемо изменяя всю обстановку, вокруг меня буквально на глазах соткалась совершенно другая комната, посреди которой возник очень компактный, в масштабе, центральный терминал. Переплетение световых лучей, выходящих за пределы выбранного конкретного объекта, повисло наготове приглушенно мерцающей паутиной, потенциально представляющей из себя что угодно — капсулы перемещений, генераторы, любое другое помещение станции «Янус».
Самое же интересное заключалось в том, что возможности именно этой комнаты позволяли до определенной степени использовать эту виртуальную модель, как нечто настоящее. В конце концов, это и впрямь была не просто комната с мониторами. Световые линии дрожали и тихонько гудели, наполняясь энергией, где-то оживали давно не использовавшиеся системы, подключаясь одна за другой, придавая призраку все больше эфемерной реальности. На самом деле эта реальность заключалась теперь не только в антрацитово-черном кубике, не только в этом кабинете, а в обширном комплексе всего дворца, управление которым сосредотачивалось здесь. Конечно, это не могло быть сколько-нибудь эквивалентно настоящему «Янусу» и подобную активацию кубика никто не предполагал всерьез. Мы не обладали данными о том, чем именно напичкан дворец, да и сейчас не было никакой уверенности в том, насколько схемы смогут адаптироваться. Кубик предназначался лишь для сохранения информации в резерве, но…
О многих сомнительных вещах, например, о попытках вмешиваться во время и изменять собственное прошлое, говорят: «сделав однажды, никогда не сможешь остановиться». Но насколько то, что мы их не делаем, зависит от того, что мы всего лишь не можем остановиться их «не делать»?
И на самом ли деле мы можем то, что, как нам кажется, мы можем? Или это только иллюзии? Начнем с малого. На что пока еще и способен этот «призрак». Едва ли на что-то серьезное.
Помедлив, обойдя вокруг обретающей все больше псевдореальности модели терминала, я открыл канал связи.
***
Я ждал довольно долго. Впрочем, «ждал» — не совсем верное слово. Я следил за тем, как система стабилизировалась, какие области захватывала на общем графике, происходят ли какие-то утечки. Пару раз я обнаруживал защитные барьеры, которые приходилось обходить, благо здесь и сейчас у меня имелись все возможные доступы ко всему, что можно было отсюда контролировать. Некоторые из них появились у меня совсем недавно, лишь спустя месяц после того как система «привыкла» стабильно получать от меня распоряжения. По большей части это были не слишком важные архивные данные и допуск к устаревшим областям. Их доступность спустя определенный срок имела скорее символическое значение. Имела бы — если бы мне не пришло в голову использовать их по-своему, не для того, для чего они были когда-то созданы, и для чего больше почти не годились. Неожиданный положительный побочный эффект.
Правда, как и в случае с торпедами, не совсем неожиданный. Филиард Арли — все же он предпочитал это имя, и я находил нужным проявить уважение к его предпочтениям — рассказывал о некоторых особенностях старого королевского дворца Веги. Которому также было несколько столетий, в котором все надстраивалось одно на другое не только в древнем архитектурном смысле, обычно связываемом со средневековыми соборами, начинавшими строиться в одном стиле, продолжавшими в другом, а заканчивавшими уж в каком повезет закончиться. Рассказывал он и о механизмах чрезвычайных ситуаций и самоуничтожения — я очень надеялся, что не запущу нечаянно нечто подобное, если моя информация все еще каким-то образом неполна. Никогда не знаешь, какую фатальную мелочь можно упустить и дорого заплатить за это. Но предельная осторожность опасна сама по себе — тем, что влечет за собой полное бездействие.
Так что почти час пролетел незаметно в этих волнениях, когда я получил ответ на свой сигнал — мигание несуществующего, вернее, смоделированного зеленого индикатора.
Я вдохнул чуть больше воздуха и включил визуальный контакт. Пока односторонний — мне нужно было убедиться в том, что сигнал принят тем, кем нужно, вдобавок ко всем предварительным мерам предосторожности.
Я увидел настороженного и сдержанного усталого Фризиана, буравящего пространство перед собой горящим взглядом таких же черно-антрацитовых глаз, как грани кубика на диске. Выглядел он неважно, «Янусу» хватало своих тревог и без меня.
«Ты один?» — набрал я вопрос на «несуществующей» клавиатуре, состоящей из парящих в воздухе сияющих линий.
— Да, — ответил он вслух с затаенным ехидством. — И с кем же имею честь?
Я включил полный визуальный контакт. Фризиан улыбнулся, и некоторая часть его напряжения исчезла.
— Я почти удивлен. Это действительно ты или вражеская голограмма?
— Это действительно я — как ответила бы, конечно, и вражеская голограмма, предоставь ей кто-нибудь такой чудесный шанс.
Фризиан кивнул с удовлетворенной усмешкой.
— Неправдоподобно быстро. Честно говоря, не ожидал так скоро.
— Я сам не ожидал. Нашел подходящий источник, к которому можно подключиться. Это не настоящая станция. Только модель, призрак.
— А-а… — Он снова успокоенно кивнул. — Но кое в чем, как я понимаю, призрак вполне соответствует тому, что могло бы существовать из высокотехнологичных «плоти и крови».
— Да, потому что пользуется чужими, насколько может их адаптировать. Пока по мелочи, я не уверен, что сейчас он способен на что-то большее, чем поддерживать этот канал связи.
— Через изрядный кусок континуума и при том с полной синхронизацией, насколько я могу судить.
— Именно так.
— И если регулярно подпитывать его энергией…
— Возможно.
— Осталось решить только один вопрос. — Фризиан кривовато улыбнулся. — Что мы можем с этим сделать, чтобы улучшить реальность?
— Это всегда вопрос из вопросов.
— Да и на полную настройку могут уйти годы…
— Да.
— Как и на постройку настоящей. Я бы не стал тебе говорить, что у тебя нет причин для паранойи.
— Вот как? — насторожился я.
Изображение замерло, подернулось рябью, выцвело, мигнуло.
— Ничего определенного, — пришел замедленный ответ. — Я просто рад, что ты нашел способ подстраховаться, вне зависимости от того, кто построит следующую такую станцию.
Звуки тоже поплыли.
— Да, я понял.
Судя по его напряженной выжидающей позе, мой ответ тоже запаздывал.
— Энергии маловато. Я рад, что удалось связаться с вами таким образом.
Это был единственный абсолютно защищенный канал. Пока. Если исходить из того, что подобных станций еще нигде нет. Но на них и впрямь должны уйти годы. Правда, в случаях с машинами времени слово «еще» может приобретать весьма размытый характер… Если, конечно, кто-то всерьез способен извлечь из чего-то подобного выгоду в своей собственной вселенной, а не в параллельной, где все что угодно все равно будет немного иначе и это «немного» всегда может играть решающую роль с таким «незначительным отличием», как жизнь или смерть. И пусть мы были рады своей «страховке», далеко не очевидно, что тот, кто мог бы устроить подобное помимо нас, нашел бы это сколько-нибудь целесообразным. Когда-то «Янус» пытались захватить, но захват — это совсем другое, куда более дешевое дело. Ведь иначе пришлось бы строить хотя бы нечто вроде этого дворца с нуля, без гарантии, что это когда-нибудь и зачем-нибудь окупится.
На сегодня достаточно? Для простых действий совместимость вполне хорошая. Проблема не столько в недостатке энергии, сколько в ее неравномерной подаче, в адаптации, которая должна наступить не сразу. И, в некотором роде, машине времени нужно подпитаться самим временем — его протяженностью, устойчивостью в условно-определенной точке континуума.
— Я тоже, — пришел ответ. — Не то чтобы все вернулись домой, но всё же что-то.
Изображение мигнуло и выправилось. Фризиан повел взглядом вокруг и слегка облегченно вздохнул. Значит, и у него все наладилось.
— Попробую продолжить диагностику, — сказал я на прощанье. — До встречи.
Он кивнул:
— До встречи.
Насколько мне было известно, на «Янусе» сейчас оставалось лишь два человека из нашего прежнего состава — Фризиан и Антея. Олаф недолгое время возглавлял станцию, затем начались какие-то бюрократические и дипломатические сложности, в результате он принял решение уйти. По его словам, он не слишком об этом сожалел. Когда мы говорили с ним в последний раз, он разве что выразил соболезнование о том, что мне все бросить куда сложнее. А что касается «Януса» — это все равно уже не тот «Янус», который он когда-то не пожелал бы оставить. «Все течет, все изменяется».
У Гамлета тоже нашлись препятствующие основания в виде высокопоставленных дальних родственников, которые могли бы, гипотетически, нежелательным образом его контролировать. Не то чтобы их совсем не было у Фризиана или Антеи, но во всем играли роль частные мелочи вроде тех, сопутствовали ли этим дальним родственникам какие-то направленные против них интриги. Все это было предсказуемо и, как сказал Гамлет: «Должно было случиться рано или поздно. Гнусная политика не могла сюда не пробраться. А как только пробралась, стало противно. Это все только в пятом веке весело… Да и то, пока мы там не живем».
«А мы не могли не пробраться в гнусную политику», — полубессознательно пробормотал я себе под нос, «перелистнув» как страницы в каталоге модели различных частей станции и остановившись при появлении передо мной «призрачной» раскрытой капсулы. Я немного посозерцал ее, колеблясь. Сотканная из световых линий, она не удержала бы меня в своих границах. Разумеется, чисто теоретически, она могла бы «обрасти плотью», если предоставить ей достаточно подходящего материала для самосборки или хотя бы его заменителя для исключительно внешнего подобия. Но, во-первых, для этого желателен подходящий материал, а к нему материал для всего, что прилагается к целой системе, — пусть частично модель уже перестраивала под себя то, что можно было здесь перестроить. Во-вторых, прогнозы какого-нибудь двадцатого или двадцать второго века насчет технического развития человечества были не то чтобы слишком оптимистичны, но осуществление никогда не бывает таким полным, как идея. Даже здесь нельзя еще сделать что угодно будто по волшебству. В одних областях совершались прорывы, в других откаты, ветви человечества расселялись по космосу, с каждой из них что-то происходило, и с теми, что отправлялись к звездам, и с теми, что оставались на Земле. Какие-то части информации постоянно терялись, потом восстанавливались, но лишь до той степени, до какой бывало нужно практически и сиюминутно. Между удачными находками и общим средним уровнем образовывались едва ли не зияющие пропасти. В частности поэтому мы не совсем хорошо представляли себе изначально, что такое «Янус» и границы его возможностей. Отсюда же возникали легенды, что сам он взялся из другого времени. Хотя это было совершенно необязательно. И все же интересно, почему, если он на самом деле способен производить успешную телепортацию, она возможна лишь между «вероятностями» — различными временами и измерениями — временными потоками, малое исключение тут составляла лишь улучшенная синхронизация связи через подпространство, и то всего лишь улучшенная, смягчающая обычные помехи. В реальном же обычном «одном и том же» мире перемещение было слишком трудно, до невозможности, если только не совмещать скачки во времени вместе со всем механизмом. А в вероятностях происходило легко, хотя те миры отличались не меньшей реальностью и самостоятельностью, не считая той доли абсурда, что там мы были возможны в своих путешествиях. Разве это не было еще большим нарушением законов физики с обыденной точки зрения? По всей видимости — нет. Макрообъекты в макрореальности вполне способны почти на то же, на что в обычном мире способны только элементарные частицы. В этом был свой род естественной защиты реальности.
Но все же и эта модель должна быть кое на что способна. Например, соединиться с токами моего мозга, создать в чем-то столь же призрачное и столь же реальное, как она, подобие и, может быть, суметь куда-нибудь его отправить? А после вернуть и наложить на оригинал, установив в нем новые связи?.. Может быть и нет, может быть, чего-то не хватит — для того чтобы отправить, или для того чтобы вернуть, или для того чтобы не повредить при этом как следует мой мозг…
Что ж, если прокрастинация — это нахождение массы поводов, мелочей, отговорок, чтобы не приступать к чему-то по-настоящему важному, даже неизбежному, то, по сути, все мы прокрастинируем смерть.
Я перенастроил схему, подтянув призрачную капсулу поближе к вполне материальному креслу, «зацепив» ее пальцем за светящуюся линию, зафиксировал в таком положении и уселся в получившуюся композицию. По крайней мере, большая часть меня и моя голова в данный момент находились внутри. Но на чем же попробовать? Какие задать координаты? Это ни в коем случае не должно быть что-то важное. А насколько может быть отдаленным? Есть ли тут какая-то буферная зона? При масштабных перемещениях самого «Януса» она временно исчезала, затем восстанавливалась, когда он «пускал корни» в определенном месте и времени.
Если уж пробовать, то что-то совсем не отдаленное. И нет, не думать ни о чем важном… Только не сейчас. Сейчас важнее всего сама попытка.
«А если не сейчас, то никогда?..»
Вредная, коварная мысль. Поспешность никогда не приводит ни к чему хорошему.
Как и бесконечные оттягивания.
Хорошо: не важное, не отдаленное, но выбивающее идиотские мысли из головы! Идея зацепилась коготками и не отцеплялась. Самоубийственный и не менее идиотский вариант!
Но себе назло я уже вводил координаты. Это был компромисс между идиотизмом и чем-то нейтральным и бессмысленным. В конце концов, о чем я волнуюсь, если больше всего волнуюсь на самом деле о том, что просто ничего не получится? Пуск с задержкой в минуту. Я задержал дыхание, чувствуя себя довольно нелепо. Так накрутиться — наверняка все должно кончиться пшиком. Энергия нестабильна, совместимость крайне сомнительна…
Я моргнул, открыл глаза и посмотрел на приборную панель каплевидного катера. Изображение было расфокусировано. Самое время… Но в целом — удача!
Я моргнул еще несколько раз — лучше не стало. В голове все плыло. Должно быть, не слишком тонкая настройка и накладка. Теперь лучше сразу возвращаться. Проверено.
«Мнимое время не имеет конца и начала, назад, на пять-шестнадцать-тридцать шесть!»
Формула перехода — любая закодированная фраза, которую надо или произнести вслух, или сосредоточиться на ней как на мантре, слегка себя загипнотизировав. Это сигнал приемнику в тех координатах, откуда началось путешествие.
Ничего не произошло, хотя я произнес формулу вслух.
Я повторил. Попробовал сосредоточиться всеми силами. Нулевой эффект. На лбу выступила холодная испарина. То ли в самом деле не выходило сосредоточиться — сознание казалось таким же расфокусированным, как зрение, наложение вышло с предсказуемыми помарками, то ли приемник был негоден. Правда, как в обычно в таких случаях, я вполне достоверно ощущал себя одним человеком, только в состоянии морской болезни… да и в конце концов я впервые вторгался в версию самого себя очень недавнего времени. И даже полностью сознавал, откуда я взялся — значительно меньше помня, как естественным образом дожил до этой минуты в данном измерении, но, если я вовремя не уберусь, жить тому, другому мне, в физической оболочке которого я сейчас находился, используя как подопытную мышь, осталось совсем недолго. Вот сейчас на сканерах возникнут биоторпеды и… о какой маневренности в таком состоянии может идти речь?!
Конечно, для возвращения всегда есть и аварийный выход — через смерть носителя. Может быть, это вернет меня обратно. Но самоубийства, а вернее, убийства этой моей версии здесь не отменит. А если не вернет — теоретически, в том измерении, где я все еще нахожусь в королевском дворце, я даже не пойму, что произошло, и получилось ли хоть что-то. Скорее всего, решу, что просто ничего не вышло, и буду продолжать спать спокойно — по крайней мере, на этот счет, даже не узнав, что слепок моего сознания все же куда-то отправился и привел к катастрофе.
Но секунды и минуты шли, а на сканерах ничего не появлялось. Я с усилием сфокусировался на горящих на табло цифрах. В это время атака уже началась. Но кругом было тихо. Я перевел дух. Прошла уже точно целая минута с тех пор, как это должно было произойти. Две минуты, три… через пять я пришел к выводу, что ничего и не случится. Несмотря на выбранный крохотный отрезок смещения во времени, я оказался в достаточно далеком измерении. Хотя каким-то чудом в тех же самых пространственных координатах — в катере с прозрачными изнутри бортами в толще вод океана. В то же время, в том же месте, но «событие» было другое. Никакой видимой внешней опасности.
Сознание понемногу прояснялось, шок от накладки психоматрицы проходил, я вспоминал все больше о том, что привело меня сюда. Какой-то неясный импульс, толчок, простое желание побыть в одиночестве в подводном мире. Совершенно никакой разумной причины. Если не считать разумной причиной то, что это понадобилось мне в другом измерении. В очень-очень, невероятно далеком измерении, потому что!..
Воспоминание потрясло меня дважды, дважды осознанное каждой частью меня, обладающей своей историей.
Потому что здесь все они — моя семья — были живы. Мы пришли к этой точке в пространстве и времени абсолютно разными путями.