- По Хемингуэю? Ты читал?
- Нет, но слышал.
- Это не лучший его роман.
А вот Антон читал все, думала Ада, глядя, как тот приближается, размахивая руками - он напоминал дерево с трепещущими на ветру ветками.
- Ада! Меня приняли. Я еду!
- Куда приняли?
- В Лондонский университет. Я еду учиться в Англию! - Юношеская экзальтация девятнадцатилетнего приятеля рассмешила ее. - Как ты думаешь, Ти-Эс Элиот еще жив? Я уже год не видел ни одного литературного журнала.
Ада пожала плечами - кто-кто?
- Ой, посмотри, лиса!
Ада обернулась и увидела рыжее существо, юркнувшее в кусты.
Обняв Антона за шею, она покрыла поцелуями его лицо. Дружескими поцелуями, разумеется, но они напомнили ей о других, отнюдь не просто дружеских, коими она недавно наградила Льва, когда он сделал ей предложение. Вздрогнув, Ада резко отшатнулась от ошарашенного поэта, чья страсть к ней была очевидна каждому, как резкие тени, отбрасываемые на дорогу старыми опавшими деревьями, - иероглифами их голых ветвей, в которых еще недавно пели птицы.
Ада не отдавала себе отчета в том, какое впечатление произвел на поэта, потерявшего во время войны всех родных, тот эпизод. Всю жизнь - тщетно, как оказалось, - он будет ждать от нее другого такого же порыва. В тот день, когда Антон покинул родину, захлопнулась дверь, ведущая к источнику его поэтического вдохновения. Это не было неизбежно - эмигранты любят приводить в пример Виктора Гюго, написавшего свои лучшие произведения в изгнании. Но Антон был писателем иного рода. Он сентиментально верил, что настоящая поэзия рождается только на том языке, на котором любила тебя твоя бабушка, а этот язык был для него отныне потерян. Всю оставшуюся жизнь он пытался объяснить свое молчание, мысленно повторяя, что то Адино объятие было не приятельским, а страстным, и что в ней он мог бы снова обрести свою музу. Но вместо этого пришлось посвятить себя литературной критике.
Приблизительно в то же время Ада открыла свое посольство: с мертвыми она была накоротке. Время от времени все ушедшие члены семьи поочередно навещали ее. Особенно близка она была с Ниной, младшей из маминых детей, умершей через несколько часов после рождения. Быстрый переход из мира материального в мир бесплотный наделял ее преимуществами среди мертвых, и энергетически как никто другой она подпитывала Аду в ее трудных поисках своего места в новом мире. Обычно Нина являлась Адриане в виде парящего зеленого сгустка, напоминавшего стройную молодую сосенку в радужном ореоле.
VI
Ада рыдала, полулежа в постели, обложенная тремя перьевыми подушками в розовых наволочках десятилетней давности. Она только что прочла историю своей жизни. Ей давно уже казалось, что она никогда больше не встретит человека, знавшего ее в той, прошлой жизни, что отныне ей суждено пребывать во вселенной, где люди, лишившиеся общих корней, демонстрировали друг другу лишь свою внешнюю оболочку, лишь поверхностные чувства, крадущие у жизни теплоту. Впервые она не сдерживалась, не храбрилась, не старалась отринуть все то, что с ней случилось. Горе так тщательно было замуровано в глубине ее души, что теперь ее взорвало от чувств, которые она слишком долго подавляла. Казалось, что распахнулись ворота переполненной тюрьмы и бунтующие сокамерники, вырвавшись на волю, пустились в пляс.
Успокоившись, она лежала, вытянувшись на кровати и размышляя о том, что прочла. Разумеется, это была не вполне достоверная история ее жизни. Антон кое-что изменил: ему пришлось это сделать, ведь, в конце концов, он не был свидетелем многого из того, что с ней произошло. Ее отца не сжигали у нее на глазах, он был арестован вместе с группой своих товарищей и заживо погребен в какой-то глинистой братской могиле. Аде так и не довелось узнать, где она находится. Никаких Сета и Баруха тоже не было - тех мальчиков, ее бывших соседей, звали Эдко и Олесь. Она как-то получила письмо из Израиля, они сообщали, что благополучно добрались туда, когда она еще пребывала в лагере для перемещенных лиц. После этого она утратила с ними всякую связь. Что же касается призраков, то это была чистая правда - она действительно разговаривала с ними чаще, чем хотела себе в этом признаться. Но откуда Антон это узнал?
Одно слово - поэт.
Фрагменты прочитанного вспыхивали в ее мозгу, как обрывки полузабытого сна. Нарисованные Антоном картинки овладели ее воображением сильней, чем собственные воспоминания. Она не могла теперь сказать наверняка, действительно ли Слава летала на смерче и возил ли ее отец в крымский монастырь. Как могло случиться, что придуманное Антоном вытеснило реальные события?
Она взглянула на часы: начало пятого. Через два часа нужно будет собирать в школу мальчиков, хотя, видит Бог, они уже достаточно взрослые, чтобы делать это самостоятельно. Сыновья все больше отдалялись от нее. Уже несколько лет, как они отказались говорить по-украински и полностью перешли на английский. Понимая их, она тем не менее никак не хотела с этим смириться. Ведь смысл ее жизни состоял в том, чтобы быть мостом между мирами, только, похоже, движение по этому мосту было односторонним.
Но вот же перед ней рассказ Антона: что это, если не попытка воскресить прошлое? Она вдруг ощутила страшную усталость и закрыла глаза. Образ матери, какой она ее помнила, смешался с образом матери из рассказа Антона, и эта слиянная женщина, взяв ее за руку, повела к морю. Впервые за многие годы Ада уснула глубоким сном.
VII
Всю неделю Ада размышляла над предложением Антона. Подметая полы, она пыталась представить себе, как это будет, если она со своими лишившимися отца сыновьями переедет в Англию. Что ее здесь держит? Зачем ей оставаться? От общины она отошла. Мальчики отбиваются от рук. Ее работа - сущая тоска. Когда она постареет, ее нельзя будет отличить от гостиничной мебели. Почему бы не решиться на неожиданный роман?
В течение нескольких дней будущее прояснилось для нее так, как если бы все ее мертвецы хором уговаривали: Альбион вас спасет, летите в Альбион! Какая глупость думать, что она выживет в Америке, где в касту успешных могут войти лишь самые ловкие и богатые. Ей необходимо упорядоченное общество, где всему есть свое
место, - в такой стране найдется местечко и для нее. А главное - ей было нужно, чтобы кто-то помог справиться с сыновьями. Человек вроде Антона, серьезный и целеустремленный, сможет привить мальчикам чувство уважения к традициям и приоткрыть перед ними врата будущего.
Однажды вечером она заговорила об этом с Виктором. К ее удивлению, тот сразу отверг ее предложение.
- В Англию? А ты знаешь, как там к тебе будут относиться? - сказал он.
- У Антона хорошая работа.
- И что, она позволит ему содержать тебя и твоих детей? Оплачивать их учебу, достойную жизнь? И каково будет им? - разволновался Виктор.
Окутанные клубами сигаретного дыма, они сидели на кухне, за все тем же столом-ванной, на котором лежал пучок редиски и стояла бутылка водки. Обычно Ада не советовалась с Виктором. Он вел свою полулегальную жизнь, о которой Ада почти ничего не знала. Да, Виктор Волчок стал для нее проблемой. Казалось бы, его присутствие должно было облегчить ей существование: брат мог бы поддерживать ее материально и психологически, в чем она остро нуждалась. Но вместо этого он тоже высасывал из нее последние силы.
Вернувшись в начале пятидесятых из Сибири по амнистии, он каким-то образом разыскал сестру, что ее немало удивило, поскольку обычно Виктору гораздо лучше удавалось теряться и терять - выйдя за сахаром, он, как известно, пропал на двадцать лет. Уже в Америке он первый раз исчез, самостоятельно отправившись в Нью-Йорк. Потом, на второй день работы в пивоварне, пропал снова и не появлялся, пока мастер его не разыскал. Он терял одно место за другим. Его убивали собственные мысли. Глядя в зеркало, он видел голубые глаза, белокурые волосы, к его изумлению, не поседевшие, лицо с тонкими, чистыми чертами. Но его душила злоба, не имевшая точного адресата, если не считать врагов, оставшихся на старой родине. Здесь никому не было до них дела, и он таил свои иссушающие мысли. Когда злоба особенно распирала его, он вставал и начинал вертеться, как волчок, его мозг превращался в бессмысленное месиво крови и разорванной плоти, в которую вонзаются ножи.
Мысленно он вновь и вновь возвращался в то утро, которое переменило всю его жизнь. Кот сидел тогда на кухонном столе, вылизывая лапу, Адриана читала, прислонившись к печке. А на улице было холодно и пасмурно. Он направлялся на встречу со своим другом Владом, с которым они собирались бежать из страны. Но на месте встречи ждали трое в форме. Его арестовали. О своем товарище он никогда больше ничего не слышал. Его бросили в камеру, где по углам висели пауки размером с теннисный мяч, и ему не суждено было больше при жизни увидеться с родителями.
В тюрьме его опускали чаще, чем портниха протыкает иглой игольницу, и с тех пор он уже не мог без этого обходиться, пользуясь подручными средствами. Пусть окружающие считают его заблудшим - он-то сам знал, куда катится. Тим, у которого в порту был татуировочный кабинет, показал ему Ньюарк и Нью-Йорк, и вскоре у Виктора уже были друзья повсюду - жестокие, игравшие со смертью, испытывавшие судьбу и не боявшиеся заходить при этом слишком далеко.
Он неохотно присматривал за племянниками, понимая, что это нездоровая для них опека. Показывал им свой "музей исторических ужасов". Много лет он собирал специфические репродукции. Одни вырезал из журналов, которые хранил под кроватью; другие были снимками, сделанными в концлагерях; на двух-трех были запечатлены жертвы Голода. На стене у него висела картинка, изображающая мальчика с отрубленным фаллосом, она маячила у него перед глазами, когда он пытался заснуть. Он даже подумывал снять ее, но потом решил, что помнить важнее, чем спать. Однако лучшим утешением, разумеется, была сорокаградусная водка.
Ада надеялась, что его раны заживут, что в одно прекрасное утро он проснется таким, каким был прежде, но этого так и не случилось. В Воркуте ему пришлось накладывать швы, потому что его разорванный задний проход не удерживал экскрементов. Виктор обожал темные кладовки, пещеры и ночевки в пути. Он не мог жить без тьмы.
Услышав, что Ада собирается переселяться в Англию, он запаниковал. На следующее утро не вышел к завтраку. Ада пошла к нему и увидела, что кровать не тронута. Она не придала этому значения: Виктор частенько исчезал на целые сутки. Но когда он не появился и на другой день, она заволновалась и позвонила моей матери. Та, в свою очередь, позвонила отцу в больницу, и отец пообещал: если Виктор в ближайшие часы не объявится, он отправится его искать.
Спустя некоторое время Ада снова заглянула в комнату Виктора и, как всегда, поежилась от вида развешанных по стенам зловещих картинок. Звонок в дверь вернул ее к действительности, она поспешила открыть.
- Антон! - В своих тревогах она совершенно забыла, что он должен сегодня вернуться. Его худое интеллигентное лицо было исполнено надежды. Входи, - пригласила она и, едва он успел переступить порог, быстро заговорила: - Я обожала того художника. Очень хорошо его помню. И оперу. Маму с папой. Я так их чувствовала... Они вошли в кухню.
- Значит, ты не едешь, - догадался он, глубоко засовывая руки в карманы и слегка сутулясь.
- Я хотела бы. Очень хотела бы, - засуетилась она. - Кофе? - Сердце у нее бешено колотилось. Необходимость принимать решение мучила ее. Она хотела поехать с ним, но не могла себе представить, что придется еще раз все начинать сначала. "К здешним неприятностям ты по крайней мере уже привыкла", - нашептывал ей Страх.
- Нет, спасибо, - отказался он от кофе. - Ты должна поехать. Ну что тебя здесь держит? Что?
- Виктор, - сердито сказала она. - Виктор пропал. Исчез. Не впервые, но, когда его не бывает больше суток, я вспоминаю сорок второй год. - На лице Антона отразилась озабоченность. - Я звонила Славе.
- Уверен, что с ним все в порядке.
- Может быть, может быть, чего не скажешь о моих нервах. Ну неужели он не мог выбрать для этого другое время?
- Тем не менее ты должна ехать! Я могу тебе чем-нибудь помочь? - Его удивила глубина собственного отчаяния. Какой прок от литературы, если она не побуждает людей к действию? Его стройное тело напряглось, как стрела, коей он хотел бы пронзить ее сердце.
Она подошла и положила руки на его сцепленные ладони. В ее возрасте большинство женщин обзаводятся двойным подбородком, подумал Антон, а она стала лишь привлекательней, словно ее время течет с иной скоростью: у нее почти нет морщин и глаза горят потаенным пламенем.
- Как редко услышишь теперь от людей даже это, - вздохнула она.
- Людей теперь мало.
- Я не могу. Не сейчас. Когда ты уезжаешь?
Ее решимость становилась тверже с каждым словом, хотя она прекрасно понимала, что совершает ошибку, закрывая дверь, которая, вероятно, ведет на волю.