- Послушай, можно мне кое-что тебе сказать?
- Разумеется.
- Ведь твои родители убивали моих на старой родине.
- Что?! - Я бессмысленно проводил взглядом женщину с девочками.
- Ты же украинец, правда?
Вот с этой сюрреалистической ноты и начались наши отношения: моя будущая жена априори обвинила меня в антисемитизме. Оказывается, все эти годы она сознательно меня избегала. Не помню, что я сказал, чтобы развеять ее заблуждение, но, прежде чем мы отправились на заседание, мне удалось заручиться ее согласием продолжить разговор, и вечером в гостиничном баре она объяснила мне причину своей болезненной реакции.
- Двоюродные сестры моей матери погибли в Освенциме, - сказала она с нажимом, напомнившим мне о Круках.
- А ты когда-нибудь бывала в Польше? - спросил я.
- Нет, и не хочу. Многие годы я мечтала, чтобы моя мать ассимилировалась - мой отец итальянец из Бруклина, - но потом сказала себе: вспомни немецких евреев. Мамины предки жили в Германии с тех самых пор, как евреев изгнали из Испании. Они считали, что стали немцами. Почти. Они, в сущности, даже не знали, кто они на самом деле. Ну и что? Для немцев-то они все равно немцами не стали.
- Значит, ты - ортодоксальная еврейка? - поинтересовался я.
- А ты мало что в этом смыслишь, верно? Большинство людей знают о евреях лишь то, что рассказывают по телевизору. В этом никто не виноват. Каждый бежит по своей маленькой дорожке, и никто не останавливается, чтобы разглядеть пятна, которые на карте находятся за пределами его обзора. Мы все живем в своих гетто. Сколько черных среди твоих знакомых?
- Один. Так что ты все же слышала о моих соплеменниках?
- Погромы. Нацисты. Все такое прочее. А ты о моих?
- Ростовщики. Коммунисты. Пресса, - начал перечислять я.
- Самое плохое. О нас всегда говорят только самое плохое.
- Ладно. Но почему о Холокосте говорят постоянно, а о Голоде - никогда?
- Ну, так расскажи о нем миру, - вскинулась она.
- В общине считают, что это запрещенная информация, - ответил я. Я никогда еще ни с кем не обсуждал подобных тем и не отдавал себе отчета, насколько мои доморощенные представления о старой родине почерпнуты из газет. Много лет люди вообще не верили, что страна, откуда приехали мои родители, существует. В газетах ее называли Россией. Это все равно как если бы ты из Бостона переехал в Европу и тебя называли бы канадцем только потому, что в Канаде тоже говорят по-английски. Моих соотечественников это бесило.
- Когда вступаешь на эту тропу, никогда не знаешь, куда она тебя заведет.
- Хорошо, тогда давай остановимся. Мы - американцы, и все тут.
- Может быть, ты и прав. Знаешь, я слышала, что твои соплеменники были худшими из худших.
Мне тоже доводилось это слышать.
- А у всех американцев предки были рабовладельцами, - огрызнулся я.
- Хуже всего, что многие евреи чувствуют антисемитизм со стороны славян.
- А как насчет засилья евреев в коммунистической партии? Их там было больше, чем коллаборационистов-украинцев во время войны.
- Это твоя мамочка тебе поведала? Интересно.
- Ничего такого моя мать мне вообще никогда не говорила. Однако вот что я читал: евреи перебрались в Восточную Европу, когда из Западной их фактически вытурили. Русские, которые держали власть в стране моих родителей, создали черту оседлости, за которой позволялось селиться евреям. Они настраивали местных против них, чтобы успешнее манипулировать теми и другими, - ну, словом, все эти римские имперские штучки. Но ты задумайся: что такое Россия? Кем были русские цари? В Романовых русской крови - чуть. Вследствие династических браков они, скорее, были немцами и датчанами, чем русскими, - Готторп-Гольштейнская династия.
- Вот ты тоже думаешь, что евреи - пришельцы, а не коренные жители. Ты говоришь "они", отделяя их от собственного народа, который, конечно же, считаешь коренным. В этом вся суть. Это и есть антисемитизм.
- Ну, что тебе сказать? О своем народе я тоже говорю "они". По-настоящему мой народ - американцы.
- Но мы ведь живем не в безвоздушном пространстве. У нас есть корни. Хоть сейчас, раз в жизни, ты можешь признать свое соучастие?
- Мое соучастие? Мое соучастие?! Да я вырос в Нью-чертовом-Джерси! злобно взвился я.
- Не уходи от ответа! - В ее голосе клокотал гнев, мы сердито уставились друг на друга. - Почему тебе так трудно это произнести?
- Потому что мне нравится думать, что я лучше, чем я есть на самом деле, - признался я.
- Знаешь, - поостыв, сказала она, - я думаю, что после Холокоста все изменилось. Для всех. И Голод поэтому забылся. Так я думаю. Холокост и Хиросима подвели черту под веком. И под тысячелетием. Мы вступили в совершенно новую эру. Неужели ты этого не чувствуешь? Происходит что-то странное. Европа становится единым кланом. И потом вся эта электроника. Дело ведь не в науке, а во всеобщих переменах.
- Это-то какое имеет отношение к тому, о чем мы толкуем?
- Прежние ценности утратили силу. Все начинают всё сначала.
У стойки регистратора послышался шум. Кто-то из постояльцев жаловался, что у него за стеной постоянно репетирует музыкант.
И Шелли вдруг совсем по-другому спросила:
- Послушай, а ты чувствуешь себя другим из-за того, через что прошла твоя семья?
- Шутишь?
- Знаешь, меня ничуть не трогает та чепуха, которая так волнует других людей. Я много лет пыталась участвовать в общем состязании за успех, меня к этому подталкивали родители. Но история их жизни убеждала меня лишь в одном: все может перемениться за одну ночь. С таким прошлым, как у нас, большая часть того, вокруг чего суетятся другие, кажется смехотворной.
Оставшиеся дни конференции мы провели в своих приватных дискуссиях. У меня появилось ощущение, будто я нашел человека, с которым, не будучи знаком, беседую уже много лет, наши разговоры далеко не всегда оказывались приятными, это было своего рода вынужденным подведением итогов, как будто история, сюжетные узлы которой завязались еще до моего рождения, наконец подходила к развязке.
К нашему общему удивлению, Шелли не порвала со мной по возвращении в Бостон. Мы встречались около года, прежде чем она повела меня знакомиться с матерью.
- Не говори ей, что ты украинец, - предупредила она.
- А что мне говорить?
- Просто скажи, что ты врач из Нью-Джерси.
- И это сработает?
- Нет.
Конечно, не сработало. Моя жизнь в новой семье - отдельная история взаимного притирания, но здесь речь не о ней. Я вообще упомянул об этом лишь потому, что Ада сорвала стоп-кран у этого поезда. К Аде в Рузвельт нам и следует вернуться.