Илья вел пальцами руки по стене, чтобы не пропустить повороты и не влететь в стену, и шаг за шагом двигался дальше. В полной темноте движения были монотонными и сюрреалистичными, почти усыпляющими. Илье даже казалось, что земля под ногами становится более мягкой, пружинящей.
А потом стена под рукой исчезла. Илья сделал еще несколько неуверенных шагов вперед, шаря во все стороны в поисках нужного направления, потом позвал Дэша, но в ответ в лицо пахнуло только прохладным ветром.
— Эй, Дэш! Не смешно, — попробовал Илья снова, уже громче. Но вокруг была только черная тишина, и даже эха не было, и воздух постепенно свежел, словно бы бесконечное свободное пространство само надвигалось на него, стоящего в полной темноте.
Звезды зажглись в вышине постепенно, словно кто-то рисовал широкой кистью полосы. Или же глаза просто привыкали к полному мраку, учась различать в нем слабые источники света.
— Ничесе, — выдохнул Илья себе под нос, озираясь, но стараясь не сходить с места в смутной надежде, что где-то сзади был вход обратно в душное подземелье. Впрочем, ничего там не было: оглянувшись, юноша увидел только чуть менее густой, расцвеченный звездами мрак сверху и более густой — снизу, разделенные четкой линией горизонта.
— Выйду ночью в поле с конем. Вернее, с Пони. И потеряю его нафиг, — пробурчал он, жалуясь сам себе. Он ужасно плохо понимал, что ему теперь делать и как, в конце-концов, эти “Третьи земли”, как называл их Дэш, были для Ильи пока совершенно неизведанным пространством, поэтому ему даже трудно было оценить, что здесь норма, а что нет, и что, на самом деле, безопаснее и удачней — остаться на месте и ждать, пока Дэш его отыщет (а он отыщет, тут сомневаться не приходилось), или попробовать двигаться куда-то вперед. Или назад. Или куда-то еще.
— Жаль, что кнопку сохранения забыли добавить. И загрузки. Я бы загрузил версию пораньше. Например, до того момента, как мы полезли в этот люк. Там, в общем-то, все было хорошо и все получалось.
Убалтывая себя, Илья сделал шаг вперед, потом еще несколько, словно набирая инерцию для движения, и, наконец, пошел вперед со стабильной, ровной скоростью, оглядываясь то и дело в поисках хоть какой-то метки, ориентира. Но тут, кажется, только по звездам можно было бы ориентироваться — это если бы Илья хоть что-то понимал в прикладной астрономии, а не просто знал названия планет Солнечной системы и пару случайных фактов. А так он даже не мог с уверенностью сказать, были ли созвездия тут теми же, или другими, чем на родном ему небе.
Тем не менее, чем больше он пялился на небо, тем более очевидно ему становилось, что что-то было не на месте. Размышления и попытки понять, что же именно, кроме отсутствия Луны, его не устраивало, в конце-концов, привели к правильному выводу: на небе не было Млечного пути, который уж точно должен был быть виден на таком прекрасном, ничем не загороженном куполе.
— Либо это отменная иллюзия, — заключил сбитый с толку и изрядно дезориентированный Илья, — либо я, что, в другой галактике, что ли?
Ему казалось, что он бредет в бесконечной ночи невероятно долго. Из-за монотонности пути и обстановки за течением времени было следить очень трудно, но Илья приноровился считать удары сердца. Он сбился где-то на пяти тысячах, и начал снова, когда ему показалось, что далеко, почти на горизонте, что-то блестит. Думая, что уже сходит с ума от этого чистилища, он попытался проморгаться, но виденье не уходило. Там, далеко, в самом деле горел какой-то крошечный огонек и темнота рядом была словно другой фактуры. Воодушевленный и одновременно немного встревоженный, Илья прибавил шагу, путаясь на каждом шагу в высоких темных травах.
Чем ближе становился неведомый источник света, тем больше он беспокоился о том, что же там такое. Ведь в случае чего на такой плоской и бесконечной, как тарелка великана, равнине, даже скрыться некуда. Несмотря на кажущуюся прозрачность воздуха, он очень долго не мог разглядеть, что же там такое. Видно было только небольшой фонарь, качающийся на порывах ветра, а что под ним — Илья разобрал только когда до него оставалось всего ничего — метров сто. Но зато сейчас картина была вполне цельной: фонарь венчал посох, неподвижно воткнутый в землю на краю черной водной глади. У утлого причала качалась небольшая лодка, и рядом с ней на берегу сидел кто-то в плотном плаще, складки которого были словно выточены из мрамора.
Илья рискнул приблизиться. Осторожненько, почти по одному шагу, медленно. Его шаги были почти не слышны на мягкой земле, но ему казалось, что его сердце бьется на всю равнину. И тем удивительней казалось, что на него не обращают внимания.
— Эй, — позвал Илья, осторожно ступая в круг света. Ноль реакции. — Простите? — Парень сделал еще несколько шагов и остановился, напряженно глядя на согбенную фигуру. — Вы не знаете, как отсюда выбраться? Ну, и где это здесь, вообще.
Раз. Два. Три. Четыре. Илья успел досчитать про себя до двадцать с хвостиком, когда фигура в плаще внезапно поднялась на ноги и развернулась к нему одним движением.
Илья ошеломленно шагнул назад.
Она была похожа на статую — возможно, она и была статуей, потому что плотный холодный цвет ее кожи ничуть не походил на живую плоть. Глаза казались выложенными перламутром, все семь: два на привычных местах, и три на лбу, два на щеках. Когда фигура подняла руки, откинув в стороны тяжелые полы плаща, Илья с содроганием обнаружил глаза на ее ладонях и запястьях, и все они мигали вразнобой безволосыми веками.
— Здравствуйте, — выдавил из себя Илья, лихорадочно соображая, не знает ли он чего о таких созданиях, случайно, из мифов или страшных сказок. В голову, впрочем, приходил только многоглазый страж Аргус, излюбленный талисман многочисленных ЧОПов.
— Ты прошел путем мрака, — прошелестела стражница. — Не убоялся тени. Река Ночи ждет тебя.
— С-спасибо, — ответил Илья, с подозрением глядя на нее. — А эта Река Ночи меня выведет отсюда?
— Река Ночи течет свободно. Лодка ждет, — странная женщина качнулась вперед, заставив Илью отпрянуть, взялась за посох, и свет на его конце словно втянулся внутрь, в нее, и лучи света вырвались из бронзовой фольги глаз. Они не были слепящими, не были даже слишком яркими, но в полной темноте этого мира были очерчены, словно клинки. — Ступай, — сказала она, и Илья, не видя особенно альтернатив и желая как можно быстрее убраться подальше от впечатляющей стражницы, обогнул ее по дуге и направился к импровизированному причалу. Вода Реки Ночи перед ним была гладкой, словно никакого течения не было и впомине, и ни одной волны не пошло по ее ровной поверхности, когда Илья забрался в лодку. Впрочем, и лодка не качнулась даже под его весом и движениями, словно и вода, и дерево были нарисованы на картине или выточены из камня.
— Твой путь ведет в забвение, — сказала стражница, подходя к кромке воды. Веревка, которой лодка была привязана к причалу, от этих слов распустилась, и стражница светящимся концом посоха подтолкнула лодку прочь. — Прощай.
— Но, но, — Илья метнулся к краю лодки так, что обычная бы точно перевернулась, а этой — хоть бы хны. — Но!..
Но несмотря на отсутствие видимого течения, сияющая клинками света стражница была уже слишком далеко, и ее сияние постепенно гасло, оставляя лишь манящий свет фонаря. А путь Ильи снова лежал во мрак, и на этот раз он даже не мог сам выбрать направление.
Река Ночи, черная и холодная, равнодушная, несла его вперед и вперед. Некоторое время он просидел на носу, вглядываясь в темноту впереди, потом, отчаявшись, перебрался на корму, которая все еще немного мерцала после прикосновения фонаря на посохе, и наблюдал за едва заметным следом, который лодка оставляла на воде. А потом ему стало совсем грустно и отчаянно, и он лег на дно лодки, глядя в небо, на далекие чужие звезды, и лежал неподвижно и тихо, слушая шелест воздуха и воды.
Возможно он спал и снова просыпался, и в его снах были те же звезды и та же пустота вокруг, или все время бодрствовал, нельзя было с уверенностью определить. И чем дальше, чем больше Илью одолевали сомнения в том, что Пони таки сможет его найти, и это будет не слишком поздно. В конце-концов, образования и общей эрудиции парня как раз хватало на то, чтобы проследить сходства нынешнего меланхоличного приключения с классическими образцами загробного мира, как его представляли самые разные народы и культуры. Тут было и бесконечное пустое пространство, и река смерти, и стражница-лодочник. Так что, возможно, они просто шли, шли, шли и дошли до конца жизни, выползли в Лимбо, и вот — Илья уже плывет в царство теней для окончательной прописки.
Впрочем, даже испугаться нормально сейчас не получалось. Весь мир был подернут такой аурой тишины и неизменности, что любые эмоции казались лишними. Поэтому Илья продолжал себе лежать на дне лодки, постепенно смиряясь даже с тем, что ему, вероятно, предстоит оставаться в таком состоянии одну или две Вечности напролет. Только вот интересно, как там, все-таки, Пони? Попал ли он тоже сюда, в этот тихий темный мир, или куда-то в другое место, другое чистилище? Или рай, ад? Что там еще обещают мировые религии? Колесо сансары? Такому герою-оригиналу, как Дэш, подошло бы, пожалуй, сражение с демонами, а вовсе не вот такое тихое ускользание в небытие.
— Я рожден был героем, я видел больше, чем всё, мною мир был построен, а теперь я — ничто, — тихонько спел сам себе под нос Илья. — Поднимаясь к вершинам и спускаясь на дно, я не мог бы погибнуть, так было мне суждено. Если я буду жить, то, разрывая мрак, стану звездой в ночи, будет так! Если я буду жить, вырвусь я из оков, я не смогу забыть путь в ничто, — вопреки ожиданиям, его голос вместо того, чтобы раствориться в пустой тишине бесконечных просторов, постепенно окреп и нашел даже какое-то эхо.
И, как ни странно, стало светлеть. Сначала Илья, приподнявшись со дна лодки, подумал было, что это снова усилился тающий свет от лодки там, где ее коснулся фонарь жутковатой стражницы, но, как оказалось, зарево растекалось впереди. Там, внезапно куда ближе линии горизонта, темнота внезапно обрывалась, словно разрезанная раскаленным ножом. И этот край стремительно приближался, намного быстрее, чем это в принципе могло быть: словно бы лодка не плыла совершенно неторопливо по темной недвижимой глади, без весел или паруса, а шуровала на моторе, как шустрый катер. Илья метнулся на нос, опираясь на борт обеими руками, и с оттенком обреченного ужаса понял, что, во-первых, никаких берегов вокруг не было, а во-вторых, впереди было что-то вроде водопада, потому что река, отражающая сейчас блики света, обрывалась внезапно, и за ней был только воздух, светлое небо, на котором не было ни облаков, ни каких-либо светил: только чистое, прозрачное, теплое сияние.
Илья не успел ни подумать, ни сделать что-то, как край оказался совсем близко, и потом лодка зависла на мгновение над зияющей пустотой, открывая ему невероятный, нереальный вид на бесконечное море солнечного света, а потом рухнула вниз, падая и падая мимо гладкой стены темноты. Илья успел ощутить падение, тянущее, крутящее внутренности чувство почти-невесомости, а потом вокруг не стало ничего, кроме света.
Некоторое время свет был единственным ощущением, единственным, у чего был смысл и фактура, а потом пришло осознание, что, на самом деле, невесомости больше нет, да и была ли она? А он лежит спиной на земле, на траве, и вокруг пахнет солнечным лугом где-то поздней весной, и смотрит в полное света небо, в котором не было никакого источника света. Ему показалось это странным, но ровно до того момента, пока он не попытался вспомнить, а как бы должно было выглядеть не-странное небо. И он не смог. Логично, рассудив, что, значит, все нормально, он поднялся на локте и огляделся.
В самом деле, он лежал на лугу с невысокой травой и аккуратными группами цветов, словно высаженными умелыми руками садовника, а не выросшими абы как: скорее сад, чем поле, но никаких строений в границе видимости не было.
Он осторожно встал, попутно с удивлением оглядывая себя, изучая надетые на себя вещи так, словно впервые видел. А потом подумал: а как, собственно, меня зовут?..
Мысль была неожиданной и довольно страшной, но он в самом деле не имел понятия ни о своем имени, ни о происхождении, ни о каких-то других сведениях. Собственно, он смутно представлял себе даже свою внешность.
— Спокойно, — вслух сказал он, с оттенком тревоги вслушиваясь в свой голос. Он тоже казался немного чужим, словно бы он слушал запись своего привычного голоса, а не говорил сам. — Это еще не конец света. А только конец памяти.
Мысль была странно успокаивающей: ведь если он еще жив, значит, все еще можно наладить, хоть как-то. Поэтому он с повышенным интересом переизучил все свои вещи, ища хоть что-то, что могло бы ему напомнить о себе, но нет — такой удачи ему не досталось. Он был никто в неизвестно где, и если вопрос с тем, кто он, не получалось прояснить, оставалось попробовать помыслить мир иначе и подойти к проблеме с другой стороны. Например, выяснить, кем бы он хотел быть (не практично, но философски), либо попытаться узнать, где он, и, может, отыскать кого-то, кто его знает. Установив, таким образом, цель, он снова огляделся, выбрал совершенно наугад направление и двинулся в путь по демонстративно цветущему, образцово-показательному лугу.
— Такие луга только на идеалистических пасторальных картинках рисовать, — прокомментировал он вслух просто для того, чтобы не чувствовать одиночество. А было, на самом деле, немного одиноко. Он не замечал в траве никакого движения, ни насекомых, ни птиц, ни мелких грызунов, какие, по его мнению, должны были бы мелькать тут и там. Нет, вокруг царил открыточно-сахарный день с яркими цветами, зеленой травой и звучащими в отдалении птичьими трелями. Впрочем, кажется, там были не только голоса птиц: прислушавшись, путник разобрал человеческие голоса, где-то далеко впереди, сливающиеся из-за расстояния в неравномерный гул.
Ободренный внезапной надеждой найти кого-то разумного и сведения о себе и окружающем мире, путник двинулся вперед, прибавляя шаг и рассуждая про себя, как, собственно, объяснить потенциальным собеседникам свою ситуацию, и кем он все ж таки может быть.
Ему казалось, что он еще совсем сопляк: не ребенок, великоват для ребенка, но, может, подросток? Он даже ущипнул себя за щеку, пытаясь оценить возраст, и согласился с ориентировочным выводом: кожа оказалась плотной и упругой. Правда, следующее предположение оказалось мимо: внутри себя он считал себя относительно темноволосым, но вытянутая вперед прядь длинных волос оказалась совсем светлой.
— И как меня могут звать? — пробурчал он себе под нос. — Джонни*?
* Джон Доу — принятое в саксонских странах обозначение для человека, личность которого не установлена.
Нет, Джон определенно не годился.
— Джек? Я это иль не я?.. — вопросил он в пространство, не забывая отслеживать, не приближается ли источник голосов. И внезапно что-то словно толкнуло его изнутри: чей-то голос, радостным воплем зовущий его по имени. “Илька!”.. — Илька? — неуверенно попробовал он на вкус это имя. Звучало похоже на него. Но все равно странно. — Ладно. Пусть будет Илька.
Голоса становились уже различимыми, да и, приглядевшись, он увидел сидящих под одиноким деревом на холме путников. На траве был расстелен плащ, разложена какая-то нехитрая снедь, чей-то посох стоял рядом, прислоненный к стволу. Путников было трое: с приближением их стало можно разглядеть, да и они заметили новое лицо, замахали ему руками, приглашая к себе. Первым был пожилой мужчина, плотный и темнокожий, с окладистой седой бородой, он белозубо улыбался, и в этой улыбке было что-то неуловимо знакомое. Рядом с ним сидела красивая женщина со строгим лицом, в длинном светлом платье и в венке из полевых цветов, а напротив — маленький мальчик с темными волосами.
— Приветствую, приветствую! — позвал старший. — Подходи и раздели с нами трапезу и вино, путник!
Гость отвесил неловкий поклон, с трудом собрался, чтобы усесться на край плаща со свободной стороны, между женщиной и мальчиком. На плаще были разложены хлеба и не то жареная, не то копченая рыба, стоял кувшин, от которого отчетливо пахло перебродившим виноградом. Не иначе, как, в самом деле, домашнее вино. Старик поднял этот кувшин к губам, сделал глоток, передал женщине. Та тоже деликатно отпила и отдала гостю. Тот пригубил терпкий напиток, делая глоток, и вместе с насыщенным вкусом словно маленький кусочек воспоминаний вернулся на место.
Илья, его звали Илья. Конечно же.
— Ну, чего присосался? — толкнул его в бок мальчик. Илья смерил его удивленным взглядом, не уверенный, что детям вообще полагается пить такое, но тот уже отнял у него кувшин и, глотнув, снова отдал старику. А Илье подмигнул, и в его выражении промелькнуло что-то далеко не детское. Далеко не человеческое, наверное, тоже.
— Добро, — старик поставил кувшин на плащ и оглядел Илью с головы до ног. — Далеко ли идешь?
— Ищу дорогу, — ответил Илья, с сомнением отмечая, что вопрос старика — и его собственный ответ — прозвучали незаслуженно философски. — Я, собственно, хотел спросить, что это за место. Я, кажется, заблудился.
— Что ж, главное — признать, что сбился с пути, а не упорствовать в ошибке, — почему-то одобрительно сказал старик.
— Мы в полях доброго острова Аваллон, — мягко сказала женщина. — Судя, бывает, попадают, сбившись со своего пути, но никогда — напрасно. Ты избежал беды, или смерти, и тебя прибило к этим берегам в поисках верной дороги.
— Похоже на то, — согласился Илья. Он не помнил, что с ним было до этого самого Аваллона, но сильно подозревал, что что-то неприятное. — Правда, я совершенно ничего не помню про это.
— Это так задумано, — снова подал голос мальчик. — Это все туманы.
— Туманы не пропускают память и печали, — подтвердил старик. — Ты ешь, ешь, путник. Еда для всех голодных. Такой славной рыбы, как здесь, нигде нет. Да и хлеб самый пышный.
— Потому, что беспечальный, — звонко рассмеялся мальчик.
Илья послушно отломил себе от краюхи хлеба щедрый кусок, положил на него маленькую жареную рыбку и стал жевать. Странно, но у еды был совершенно нормальный, земной вкус, можно сказать, архетипичный вкус всех на свете рыбных бутербродов. И даже косточки попадались, Илья вытаскивал их изо рта и некультурно вытирал пальцы о траву. Что-то такое было, он помнил, про хлебы и рыбы, и про вино, и про еду для всех голодных.
— А куда мне идти-то теперь? Вряд ли мне нужно оставаться тут, на этом вашем Авалоне.
Мальчик махнул рукой дальше, в даль полей, где виднелась что-то вроде изгороди из вьющегося винограда.
— Пойдешь вдоль изгороди, пока не отыщешь дверь, войдешь в лабиринт, а там разберешься.
— Точно разберусь? — с подозрением уточнил Илья, выплевывая очередную косточку.
— Если не разберешься, никогда не вернешься, — тихо ответила женщина, и от этих слов разом стало как-то жутковато, несмотря на лубочный уют солнечной поляны и доброжелательных людей. Илья поежился, доел импровизированный бутерброд и, вытерев руки, покосился на кувшин с вином. Кажется, начинать должен старший?.. Старик, словно подслушав его мысли — или просто заметив взгляд, поднял кувшин и снова пустил его по кругу, как братину.
— Что же, за встречу, за расставание, — сказал он.
Илья отпил свой глоток, передал кувшин мальчику и еще раз огляделся, прослеживая изгородь, насколько ее было видно. Мир вокруг казался таким тонким, словно его пальцем проткнуть было можно, но Илья не рискнул тыкать. Вдруг бы получилось?
— А как вас зовут? Кто вы, вообще? — решился спросить он.
— Наши имена ничего не значат, — сказал старик.
— И меняются со временем, — добавила женщина. — И потом, мы же не спрашиваем твоего имени?
— Иди, — напутствовал его мальчик, возвращая кувшин старику. — И постарайся не вернуться.
Старик только качнул седой бородой, мол, счастливого пути.
Илья поднялся на ноги, отвесил неловкий поклон.
— Спасибо за … гостеприимство. И за совет.
— Счастливого пути, — напутствовали они его нестройным хором, и он, развернувшись в сторону изгороди, все-таки начал спускаться с холма. На середине пути не выдержал — обернулся, хотя в голове то и дело мелькали обрывочные куски каких-то предупреждений из сказок или легенд, что так делать нельзя.
А под деревом уже никого не было. Только края истлевшего плаща на внезапно бурой и жухлой траве немного шевелил ветер, и виднелось что-то такое … белое, сероватое… кости?.. Да и дерево изменилось: вместо зеленой листвы на фоне неба виднелись только толстые изломанные голые ветви.
Остаток пути до изгороди Илья проделал едва ли не кубарем, и вдоль зеленой стены пошустрил очень даже бодро, то и дело бросая через плечо судорожные короткие взгляды. Но никакие призраки или скелеты не торопились его догонять — вокруг царил все тот же картинный полдень, и только мертвый холм выбивался из общей слащавой идиллии.
***
— Уйди, — посоветовал я, не оборачиваясь. Я лежал на краю крыши, обозревал свои владения и свой сектор защиты, любуясь благолепием и царящим в них порядком, и совершенно не собирался отвлекаться от мыслей о собственной грандиозной профпригодности.
— Ну уж нет, — отозвалась Двекошки, медленно подходя ко мне поближе и ложась тоже медленно, но на уважительном расстоянии. — И так еле сюда взобралась. У тебя лаз из подвала не работает. Не порядок.
— Сама ты не порядок, — фыркнул я и зевнул, разевая пасти с двойными рядами острых зубов, отлично пригодных для ловли мефоз и другой псевдобратии. — Он заблокирован, ненужные коты постоянно лезут.
— Ненужных котов не бывает, — наставительно сказала Двекошки. — У каждого кота свое Приключение.
— Но у некоторых оно заключается в том, чтобы орать и жрать, — согласился я, критически подходя к вопросу. — Сектор — мой. Слежу — я.
— Но ты не всегда можешь быть в нужном месте в нужное время. Потому нас и много, и каждый готов протянуть лапу, если беда.
— И какашку подложить тоже, — поддакнул я, совершенно не впечатленный.
— Я уверена, ты еще согласишься со мной, — без особого напряга в тоне ответила Двекошки, облизывая переднюю лапу, с тщательностью прочесывая зубами шерсть между пальцами.
— Не меняются только дураки, — подумав, рассудил я. — Это все, что ты хотела обсудить?
— Ты сейчас приходил на Большой Зов?
— Да. В отличие от тебя.
Двекошки фыркнула.
— Я была далеко и не успела. Что там произошло?
— Кто-то дрался с кем-то. Один позвал нас. Второй хорошо отбивался, но сбежал. Конец истории.
Двекошки немного помолчала. Я даже подумал, что, может, она ненароком уснула, и даже зыркнул в ее сторону глазом, но нет: просто думала, нахохлившись и став от этого еще в два раза больше. Ее размеры всегда вызывали мое искреннее уважение. Я и сам не мал в габаритах, да так, что не всякая глупая псина решится меня задирать, но Двекошки просто потрясает, когда видишь ее в сравнении с любым другим представителем семейства кошачьих.
— Я еще не слышал такого Зова, — признал я, глядя вниз, во двор дома. — Это было странно. Похоже на Зов Сородича, но не совсем.
— Потому что Эти нам сородичи, но не совсем, так и есть, — ответила Двекошки, щурясь. — Они тоже спасают мир от Всенеца, но не как мы. Поэтому мы помогаем им, а они — нам.
— И что они делают? — педантично уточнил я, не понимая, что может быть важнее охоты за обломками нижних миров в верхнем. Гадкие мефозы!
— Они охраняют от Тех. А от Тех и идут мефозы, и другие твари, тоже, — сказала моя собеседница, впиваясь взглядом во что-то внизу. — Сон разума рождает чудовищ.
Я проследил, куда она там смотрит, но там всего лишь шел какой-то бесхвостный в цветной куртке, и ни одной мефозы не было видно, как это и полагается в секторе идеального содержания.
— Значит, на такой зов надо приходить, — рассудил я. — Но раньше такого не было.
— Было. Но до того, как ты присоединился к Охоте, — пояснила Двекошки, зевая так, что у меня даже самого за ушами затрещало. — Просто сейчас Те начали ворочаться во сне, от того и мефоз все больше, и новые твари встречаются. Теперь все ясно.
Видимо, Эти в самом деле делали важное дело. Ведь если это от Тех у нас такие нашествия, как в последнее время, то, в самом деле, должны быть какие-нибудь Эти, чтобы останавливать Тех и мурчать им колыбельные. А нам, охотникам из Тени, недосуг таким заниматься.
— Союзники, — заключил я рассудительно.
— Союзники, — подтвердила Двекошки, и мы некоторое время наблюдали мир в молчаливом согласии.
— А теперь уйди, — затем попросил ее я.
***
Дверь нашлась, когда мрачное дерево полностью скрылось из вида, словно она пряталась от него, но она была ничуть не менее странной. В изгороди, да и в самой ткани реальности зияло отверстие, словно вырезанное ножом. За ним виднелись смутные очертания другого пейзажа, а сам срез был не толще картонки от торта.
Илья оборвал веточку с изгороди и сунул туда, наружу. На удивление, ничего не случилось, там, за невидимой границей веточка продолжала здравствовать и зеленеть, разве что, стала немного золотистой. Илья вытащил ее к себе — и осевший на ней золотой налет оказался настоящим: очень мелкая, мелкая, сыпучая, летучая золотистая пыль.
— Час от часу не легче, — буркнул Илья. Впрочем, — выбирать особо было не из чего, поэтому он глубоко вздохнул, вдохнул, на всякий случай, воздуха побольше и шагнул в прорез. Ничего эдакого он даже и не почувствовал, словно в обычный дверной проем вошел, только вокруг вместо зелени, травы и живописных пейзажей была почти бесконечная долина золота под желтым небом с точками далеких звезд, и в воздухе висела золотая взвесь.
Илья выдохнул, хватанул местного воздуха, покашлял, но принял к сведению, что пыль особенно не ощущалась — разве что запах был странный. Не то металл, не то мед.
— Хрен редьки не слаще, — добавил еще одну народную мудрость Илья. Обернувшись, он обнаружил, что никакого окна с этой стороны и вовсе нет, а есть только такое же бесконечное золотое пространство. Натянув на нос воротник рубашки, парень обреченно двинулся вперед, приходя к мнению, что ему тут, видимо, предстоит какой-нибудь идиотский норматив по ходьбе сдавать.
Золотая бездна тянулась почти бесконечно, или, может, на самом деле прошло всего лишь полчаса или час, как вдалеке показалась какая-то выделяющаяся на пустоши структура. Не зная, радоваться или пугаться, Илья, тем не менее, прибавил шагу.
Кажется, это была статуя. Чем ближе Илья подходил, тем лучше было видно: это был трон из золота, на котором сидел золотой же человек. Вскоре стало возможно разглядеть его аристократическое точеное лицо, длинные волосы, странный наряд, массивные браслеты на руках, сливающиеся с подлокотниками трона, и… острые кончики длинных ушей, выглядывающие из-под золотых прядей.
— У царя Мидаса, — сказал Илья, чувствуя шевеление каких-то потерянных воспоминаний, — ослиные уши.
Статуя ему, впрочем, не ответила. Хотя на миг показалось, что золотая взвесь немного дрогнула — хотя, может, это дыхание Ильи ее колыхнуло.
— И что мне делать-то?
— Смотря за чем, — раздался едва слышный голос. — Ты пришел.
Илья поднял глаза и, встретившись с живым взглядом глаз золотой статуи, так и подпрыгнул.
— А ты кто такой? — буркнул Илья крайне недружелюбно из-за испытанного ужаса, близкого к сакральному. В конце-концов, подмена живого неживым и тому подобное — один из самых глубинных ужасов человечества. Феномен зловещей долины, или что-то такое.
— Маэдис, — почти не размыкая губ ответил сидящий. — Златорукий.
Илья недоуменно на него посмотрел, пытаясь найти какие-нибудь подходящие слова.
— Царь Мидас?
— Маэдис, — тихо, но упрямо повторил его собеседник.
— И в самом деле, — растерянно сказал Илья. — Ослиные уши.
— Они не ослиные, — не согласился Маэдис чуть живее. Золотой налет даже немного облетел с его губ и щек, но они все равно больше были похожи на металл, чем на живую плоть. — Ты эльфов, что ли, не видел?
— Не-а, — с интересом ответил Илья, осторожно подходя чуть ближе, чтобы разглядеть неведомую диковинку. Маэдис, или как там его, был похож, по большей части, на человека, но на человека после нескольких десятков пластических операций, потому что, Илья был уверен, таких образцов точно не пускали в массовое производство даже на далеких солнечных пляжах Малибу.
Впрочем, доля чуждости в нем была, тут Илья точно мог сказать, и именно из-за этой доли анатомического, что ли, несоответствия Маэдиса и сложно было воспринимать как живое существо.
— Зачем ты здесь? Хочешь превратить что-то в золото?
— А ты в самом деле это можешь?
— Могу.
— Лучше скажи, где мы, и как отсюда выбраться.
— Не могу.
— А мне обещали, что тут я найду … дорогу дальше, что ли? — смешался Илья, пытаясь вспомнить, что конкретно ему обещали.
— Расскажи с начала, — попросил Маэдис. — Может быть, у меня есть твой ответ, но я не могу понять вопрос.
— Да если бы я сам понимал, — вздохнул Илья, обреченно оглядывая золотые просторы, которые были ничуть не многообещающей предыдущих зеленых садов. — Я каким-то образом очутился на острове Аваллон, не зная ни кто я, ни где нахожусь. Встретил там троих — старика, женщину и ребенка, они накормили меня и дали несколько глотков вина, и сказали, что я выйду с Аваллона через дыру в изгороди. И там дальше что-то найду. Не соврали, конечно: и вышел, и нашел. Только не очень понимаю, что дальше.
Золотая фигура на троне встрепенулась, Маэдис даже голову немного повернул, заставляя золотистую пудру осыпаться с щеки и части волос.
— А когда ты обернулся, то на их месте были только кости и мертвая трава, — сказал он, и на этот раз его губы в самом деле двигались.
— Так и было.
Маэдис отвернулся, глядя в пространство, а потом медленно, словно взвешивая каждое слово, сказал:
— Тогда, вероятно, это ты — мое решение, а не я — твое. Или… и то, и то.
— Ты их знаешь? Этих троих?
— Я встречал их, — уклончиво ответил тот сначала, но потом все же продолжил. — Они — Оракулы. Воспоминание о мудрости, застрявшее в туманах волшебного острова, всегда и никогда. Считается, что они знают обо всем и все, и могут дать совет о самом главном, что имеет сейчас смысл для тебя. Я встретил их однажды, давно, или недавно, когда-то… — черты его лица дрогнули, словно он пытался вспомнить, как управлять лицевыми мышцами. — Когда искал, как избавиться от дара, который ничего хорошего мне не принес.
— Золотое прикосновение.
— Золотое прикосновение, — подтвердил он. — Видимо, обо мне помнят там, на Первых землях. И про мои … ослиные уши.
— Если бы я знал, что такое Первые земли, — пожал плечами Илья. — Или откуда я знаю про ослиные уши.
— Вероятно, ты на самом деле не потерял память — просто часть воспоминаний от тебя скрыта чем-то, или кем-то. А вот то, что не имеет значения для этого кого-то, ты прекрасно помнишь.
— Можно сделать вывод, что этот кто-то понятия не имеет про царя Мидаса.
— Вероятно.
— И что тебе посоветовали эти Оракулы?
— Они сказали, что освобождение найдет меня под Третьими землями, в истоках реки Златоток.
— И?
— Я отправился туда. Но в пещере, откуда брал начало Златоток, я столкнулся только с довольно неприятной дамой, которая решила использовать мой дар по своему.
— Ты работаешь у нее философским камнем, — предположил Илья, оглядываясь вокруг. Что-то в словах Маэдиса про неприятную даму прозвучало до странного знакомо.
— По крайней мере, именно так описывал ситуацию один алхимик, которому довелось сюда добраться однажды. Правда, я до сих пор не знаю, сумел ли он отсюда выйти.
— Но откуда это, “отсюда”? Где мы?
— Это один миров той дамы, — часть золотого слоя осыпалась с плеч и рук Маэдиса от его неопределенного движения. — Она хранит их в гадальных костях.
— И ты считаешь, что я должен тебя как-то освободить? — нахмурился Илья.
— Ты нашел меня под Третьими землями, в истоках реки Златоток, после встречи с Оракулами. Я считаю это логичным предположением.
— И что тебя держит? Кроме отсутствия порталов и других дверей в иные миры, — с подозрением в голосе уточнил парень.
Маэдис наклонил голову и дунул, заставляя золотую взвесь подняться в воздух со своих рук. Руки приобрели почти живой вид, насколько можно выглядеть живым с настолько бледной кожей и оставшимися прожилками золота, но браслеты на запястьях оказались вовсе не украшением, а кандалами. Золотыми, как и трон, как любая вещь, к которой прикасался “царь Мидас”, но, тем не менее, кандалами, которые удерживали его на месте.
— Предполагается, что я знаю, как с этим справиться?
— Хотелось бы верить, — тихо сказал Маэдис и поднял пристальный взгляд на Илью.
— Я ничего не помню.
— Ты не помнишь ничего, что касается тебя самого и твоих возможностей. Но, может быть, ты знаешь еще что-то… обо мне?
— Это бесполезно, — буркнул парень. — Вообще-то считается, что вода из реки Златоток сняла с тебя проклятие, и ты жил долго и счастливо, только обзавелся ослиными ушами, и об этом узнал весь свет.
— Я родился с этими ушами, поэтому можно предположить, что историю рассказывают в обратном порядке.
— Тогда дальше ты пришел к Златотоку.
— Разве что сам Златоток ко мне. Впрочем, будь у меня руки свободны, я бы сделал это: но сейчас это довольно-таки… невозможно.
— Ты, что, этот … колдун? — оживился Илья, не очень-то понимая, почему его так вдохновляет это простое признание. Даже если и колдун, Маэдис был в плену чар, которые не мог разбить самостоятельно.
— А как, по твоему, я научился превращать все в золото? Боги благословили?
— Вообще-то, именно так и говорят. Не помню только, был это Аполлон или Дионис?
— Ни тот, ни другой. Я попался в ловушку собственной жадности совершенно самостоятельно.
Илья задумчиво огляделся, потом медленно обошел золотой трон — тюрьму по кругу, изучая и пытаясь вытащить из своих воспоминаний хоть что-то нужное и ценное. Был ли он сам могущественным колдуном? Мог бы он, например, одним словом сломать заклинание, которое удерживало тут Маэдиса?
— Вообще-то, — наконец, сказал он. — Мне кажется, что и решение в мифе подсказал тот же бог.
— Но это был я.
— Вот именно, — кивнул Илья, возвращаясь на прежнее место перед троном. — Вероятно, и решение ты знаешь сам.
— И не додумался до него за все это время? Ты думаешь, я глупец?
— Глупец — не глупец, но обо всей этой мишуре ты знаешь явно больше меня. Вот, например, эта ведьма, она просто тебя заперла, или поставила какое-то условие?
— Не считая брани, это было что-то вроде “мы будешь скован, покуда ты здесь, и никто из тех, кто к тебе придет, не сможет разбить твои оковы”, - индифферентно процитировал Маэдис.
— Что, собственно, подтверждает мое предположение о том, что дело в тебе.
Маэдис одарил его совершенно волооким взглядом, но потом внезапно как-то расслабился на троне, ослабляя спину, и явно задумался.
— Я не рассматривал свою ситуацию с такой точки зрения, — признал он. — Я так понимаю, сам ты не умеешь переходить между этими мирами?
Илья отрицательно покачал головой.
— Придется научиться. Ты должен осознать, что этот мир — не настоящий. Это серьезная, многоуровневая иллюзия, мистерия, но, тем не менее, она, на самом деле, не материальна, и если ты сосредоточишься, то сможешь определить те места, где ей не хватает веса и смысла.
— Конкретно здесь веса и смысла особо нет нигде, — буркнул Илья. — Что ты задумал?
— Ты не можешь разбить мои оковы. Но ты сможешь перенести меня вместе с собой в другой мир. Если не на Земли, то в другой из миров колдуньи.
— Но я не волшебник. В отличие от тебя, видимо.
— Ты справишься. Дошел же ты досюда? Давай. Подойди ближе, чтобы не забыть меня, когда все получится, и приступай. Положи руку на трон. А теперь помысли мир иначе. Видишь, насколько он плоский, если приглядеться? — вкрадчиво сказал Маэдис. Голос у него стал размеренный, гипнотический, но Илья, понимая, чего тот добивается, не сопротивлялся. Без помощи настоящего волшебника вряд ли что-то получится, а оставаться в этом золотом мире было, конечно, роскошной, но, кажется, совершенно неуместной кончиной. Кажется, Илью за такое кто-то убьет дома.
— О, — сказал он. — У меня есть сестра. Она прибьет меня, если я тут пропаду пропадом. Найдет и прибьет.
— Ценно, — согласился Маэдис. — Но было бы скверно, если бы ей пришлось тебя спасать.
— Еще как, — подтвердил Илья.
— Тогда соберись и ищи места, где этот мир тонкий, ломкий. Где он совсем ненастоящий.
Илья сосредоточился, оглядываясь, глазами перебирая каждую золотую пылинку вокруг. Они все были настоящими, в этом сомневаться не приходилось: царь Мидас создавал самое всамделишное золото, без обмана, не фальшивку. Сам трон тоже выглядел и ощущался вполне прочным, надежным и металлическим, Илья даже провел пальцам по гладкой поверхности, удостоверяясь в этом. А вот небо казалось странным, слишком золотое, слишком светлое, слишком ясно на нем виднелись блестки звезд: такого неба быть не могло, нет, только не в “истоках Златотока”, разве что, в какой-нибудь совсем другой галактике с другой атмосферой. А ведь он дышит, значит, воздух пригоден, значит, то такой же, как дома? Воздух настоящий. А вот небо — нет.
Илья впился в него взглядом в безмолвном поединке, и слова вместо него внезапно сказал Маэдис, непонятные, странные слова, похожие одновременно на латынь и какой-то, может, греческий, и небо внезапно порвалось пополам, обозначая новый Млечный путь из пустоты, в который устремился золотой песок. Трон Маэдиса дрогнул тоже, и Илья вцепился в него, чтобы не оказаться снова одному в непонятном месте. Песок под ногами пошел волнами, но не как барханы от ветра, а, скорее, как мнущаяся бумага, и их потянуло наверх, раскручивая и дергая. Это было пугающе и ужасно, но Маэдис, Илья успел вырвать из хаоса один взгляд, этот был полностью спокоен и сосредоточен, и казался самым сердцем шторма, где царит тишина.
Трон поднимался на тянущихся к небу золотых холмах все выше и выше, и Илья был готов поклясться, что их рук Маэдиса высыпаются все новые центнеры золотого песка.
Наконец, в полном хаосе и ворохе смятых плоскостей они достигли разрыва в небесах, и внезапно все кончилось.
Шторм утих, и золотой песок больше не застилал глаза, а золотой трон, неловко качнувшись на одной из граней основания, тяжело завалился набок, Илья едва успел отпрыгнуть. При падении что-то хрустнуло, и, когда Илья решился посмотреть, Маэдис уже встал на ноги, держа на отлете руки и встряхивая волосами, чтобы вытрясти из них золото.
— Проблема с золотоносностью не решена? — уточнил Илья.
— Подозреваю, что стоит рассмотреть данный мне совет буквально и вымыть руки в Златотоке, — сморщил тонкий нос Маэдис. Ему явно хотелось отряхнуться, убрать с лица волосы и все такое, но он стоически держался. — Но сначала надо выбраться. Мы все еще не на Третьих Землях.
— А что было бы, если бы на тебе были золотые перчатки?
— Как ты себе представляешь существование в золотых перчатках?
— Даже если не рассматривать э… полотно из мелких золотых звеньев, — сказал парень. — То можно было бы сделать из тонких нитей с золотым покрытием или напылением. Неужели бы ты, весь растакой колдун, не мог бы сделать достаточно тонкую нить?
— Видимо, мир в самом деле шагнул куда дальше, чем я помню его, — Маэдис смерил Илью заинтересованным взглядом. — Это интересная идея. Мелкие звенья мне проще понять, но нить кажется более привлекательной.
— Может, есть и еще более простые способы, — пожал плечами Илья. — Рычаг выключения или что-то такое.
— Нет, рычаг бы я нашел, — прискорбно отозвался Маэдис, оглядываясь по сторонам. — Итак, мы попали в какой-то следующий мир. Нам стоит начать двигаться, чтобы куда-то дойти.
— А в какую сторону нужно идти?
— Без разницы. Это не настоящий мир, поэтому рано или поздно мы придем к его центру. Можем даже разделиться, если хочешь проверить.
— Нет, не хочу, — отозвался Илья. — Спасибо. Не хотелось бы прийти первым — мало ли что там ждет.
Маэдис огляделся кругом, изучая местность. Они стояли на залитом светом луны каменистом плато, уходящем куда-то вдаль, и прозрачная тишина обволакивала все вокруг.
— Что ж, — сказал он, переступая с ноги на ногу, словно разминаясь. — Пойдем.
И они пошли — побрели по бесконечным камням, иногда спотыкаясь, хоть и не спешили, пока вдали не замаячила кровля какого-то сооружения из белого камня.
— Храм, — прокомментировал Маэдис, не забывая держать руки подальше от себя, своей длинной одежды, напоминающей простыню поверх платья куда больше, чем смутно вспоминающиеся тоги, гиматии и хитоны.
На взгляд Ильи, “храм” звучал не очень ободряюще, тем более, чем ближе они подходили, тем очевиднее становилась некая мертвенность и запущенность сооружения. Стены были обрушены с трех сторон из четырех, позволяя видеть очередной огромный трон, на котором восседала, видимо, единственная обитательница этого места: женщина в двурогом головном уборе, с которого на ее лицо ниспадала вуаль. Складки такого же дымчатого материала скрывали ее фигуру, а на коленях, под руками, лежали свиток и ключ.
— Здравствуй, колдунья, — поздоровался Маэдис, не склоняя головы.
— Выбрался, — тихо и безэмоционально ответила женщина, и вуаль чуть колыхнулась от ее дыхания.
— Выбрался, — подтвердил Маэдис на удивление мягким и немного насмешливым тоном. Илья бросил на него короткий взгляд и поспешно отступил на пару шагов назад, потому как за контурами фигуры его нового знакомого начинало клубиться что-то сумрачное и тревожное. Впрочем, дама под вуалью выглядела ничуть не более успокаивающе: тонкая ткань колыхалась, словно обрывки тумана, и то и дело в изгибах мерещилось что-то противоестественное. — Выбрался и пришел за тобой.
— Это хорошо. Не придется тебя снова ловить по всем Землям.
Оценив диспозицию Илья шуганулся вбок, прячась за обваленной колонной, и за его спиной началось что-то жуткое. Осторожно выглянув из-за своего укрытия, он увидел, как Маэдис вскинул перед собой руку, из которой вырастал золотой щит, а из второй на землю исторгался поток черного пара, который проникал за щит и вступал в борьбу с белыми клочьями тумана, которые источала фигура женщины. Та даже поднялась со своего трона и шаг за шагом медленно продвигалась ближе к своему противнику, и легкая ткань позволяла видеть, как изгибаются под странными углами ее ноги, больше напоминающие конечности насекомого. Их движения были ломкими, асинхронными, и от этого верхняя часть корпуса двигалась рывками, вперед и назад.
— Мамочки, — просвистел на выдохе Илья. Он ужасно рассчитывал на то, что во время боя о нем никто не вспомнит, и, в общем-то, пока так и было. Противники, поглощенные противостоянием, даже не смотрели в его сторону, а он никак не мог оторвать взгляда от неестественной ужасающей фигуры колдуньи, хотя стоило бы, наверное, огородами, огородами и прочь отсюда, чтобы хотя бы время боя переждать в безопасности. В конце-концов, что он мог сделать против ведьмы? Но бросать своего спутника казалось как-то неправильно.
Маэдис тем временем прекратил раздувать черные облака и, удерживая щит, взмахнул свободной рукой, выговаривая длинную и мелодичную фразу. Неизвестно откуда на ведьму спустилась орда птиц, но та, досадливо передернув голыми бледными плечами, ответила коротким гортанным звуком, и из складок ее одежды во все стороны ринулись крупные насекомые, эффективно отвлекая птиц от первоначальной цели. Маэдис шагнул назад, отступая от колдуньи, но тут же подался вперед, своим движением порождая сильный ветер, который снес и насекомых, и птиц, и вуаль тонкой ткани с колдуньи, обнажая ее лицо. Она закричала в ярости, ловя улетающую фату и упуская ее, а Илья даже на миг задохнулся от того, насколько она оказалась страшной: и дало было даже не в чистом уродстве, нет — просто она была невыразимо чужой. Носа у нее не было, только гладкая ребристая кожа вокруг единственного глаза, и маленький безгубый рот прямо под ним. Изо рта высовывался единственный длинный и острый зуб, а вот глаз был прекрасен сам по себе: огромный, ясный, с длинными ресницами, окаймляющими его, с яркой фиалковой радужкой. Илья даже замешкался, завороженный, пока из задумчивости его не вывел потекший по разрушенному залу острый запах аммиака. Маэдис что-то такое готовил, пользуясь потенциальным слабым местом ведьмы, неспособностью чувствовать запахи, и продолжая держать щит против щупальц тумана, которые то и дело пытались проникнуть, оплести золото щита, вырвать его.
— Хорошенький мальчик, — внезапно услышал он шепот откуда-то сбоку. — Подойди поближе, хорошенький мальчик, подойди!
Илья дернулся, оглядываясь. Не то, чтобы он был уверен, что “хорошенький мальчик” — это он, но кроме него из мальчиков тут наблюдался только глубоко занятый Маэдис, значит, вероятно, обращались к нему. Но вот кто и откуда?.. Рядом явно никого не было.
— Свиток. Подними свиток, хорошенький мальчик. Подними свиток, и поговорим, — подсказали шепотом ему.
Илья еще раз огляделся и увидел отброшенный в начале боя в сторону ведьмой свиток пергамента, который лежал у нее на коленях. Он валялся, конечно, в стороне от основных военных действий, но Илья подозревал, что при попытке подобраться ближе его непременно спалят. Впрочем, ведьма была крепко занята попытками добраться до Маэдиса, который, отступая, все еще ловко закрывался своим золотым щитом от любых ударов, и умудрялся то и дело контратаковать. Именно из-за этого тактического отступления свиток валялся практически за спиной ведьмы, так что можно было и рискнуть. Рассудив таким образом, парень осторожно пробрался за порушенным рядом колонн поближе, высунулся немного из-за укрытия, чтобы убедиться, что ведьма занята и ей не до того, после чего осторожно втянул свиток в сомнительную безопасность заколонья. Маэдис явно видел эти манипуляции, но вида не подал, за что Илья был ему весьма благодарен.
Свиток приветственно зашипел на два голоса, когда Илья начал его разворачивать: внутри оказалось два изображения таких же в точности ведьм, как та, что не переставала бомбардировать Маэдиса заклинаниями. Такие же женские туловища, такие же инсектоидные колени, только вот вместо глаз на достаточно схематичных рисунках были провалы, и зубы не выглядывали ниоткуда.
— Это вы со мной разговариваете? — недоверчиво поинтересовался Илья, и нарисованные фигуры зашевелились в плоскости.
— Хорошенький мальчик, — снова услышал он, и челюсти нарисованных ведьм двигались, хоть и не синхронно. — Выпусти нас. Выпусти на свободу, чтобы мы отобрали у сестры то, чем она завладела.
Илья поискал какие-нибудь цензурные слова, чтобы выразиться культурно, но не нашел.
— Это та — ваша сестра? — уточнил он, хотя и так было ясно. — И чем это она завладела?
— Глазом!
— Зубом!
— Отняла у нас, сейчас не ее время, не ее срок. Отняла и заточила нас сюда, а сейчас наша, наша очередь!
— И как вас выпустить? — Илья посмотрел в сторону продолжающейся баталии. Ведьма продолжала теснить Маэдиса, и, кажется, несмотря на предбитвенную браваду, шансов у него было не много. То ли растерял силы и навыки за время заточения, то ли никогда и не мог в самом-то деле тягаться со своей пленительницей. В конце-концов, разве легенды что-то говорили о том, что царь Мидас был великим магом?
— Порви пергамент, — хором взвыли нарисованные ведьмы.
— Давайте с вами договоримся тогда, — помолчав, сказал Илья. — Потому что у меня нет уверенности, что вы поможете мне после того, как я помогу вам.
— Чего ты хочешь?
— Богатства?
— Славы?
— Я хочу, чтобы вы отпустили меня и того, с кем я сюда пришел, на свободу. В Третьи Земли, — добавил он название, которое уже успел запомнить.
— И все?
— Все?
— Не причиняя нам вреда и без внезапных дополнительных ухищрений.
— Договорились.
— Клянемся.
— Освободи нас!
— Помните, вы обещали, — строго сказал Илья, пытаясь звучать уверенней, чем был на самом деле, и взялся за пергамент обеими руками. Ведьма почуяла неладное уже когда лист начал рваться: внезапно дернулась назад, но Маэдис тут же воспользовался ее секундным замешательством, превратив пол под ее ногами в отвратительную хлюпающую красную массу, похожую на мешанину мяса и костей. Издав неопределенный звук, ведьма занялась новой напастью, и Илья успел, дорвал пергамент до конца, даже зажмурившись в конце от суеверного ужаса.
— Что же я это такое делаю, — успел подумать он, и его резко отбросило прочь, впечатав спиной в груду камней. Обе части пергамента висели в воздухе, сгорая, и пламя на них, вопреки всему, не угасало, а росло с каждым моментом, на глазах принимая пугающие чуждые формы.
Ведьма-противница Маэдиса взвыла, пытаясь сильными ударами отделаться от него, но Маэдис держался, едва ли не злорадно контратакуя и отвлекая ее то дождем из лезвий, то расплавленными искрами, то шатающейся под ногами землей. А потом ведьмы материализовались полностью и с визгом, с воем бросились на свою сестру. В мешанине тел, рук, инсектоидных конечностей и неопрятных седых волос Илья с содроганием увидел, как одна из освобожденных ведьм отколупывает глаз у сестры-противницы из глазницы, пальцами подлезая под веко, и оттуда во все стороны брызжет сукровица и кровь. Вторая бывшая пленница сначала удерживала сестру, а потом, стоило только глазу выпасть из гнезда, бросилась его отнимать, тоже.
Илья был настолько заворожен этой свалкой, что даже не заметил, как Маэдис подобрался ближе и, протянув руки, всунул их в самую гущу кучи-малы.
И все три застыли: невероятная гротескная статуя из переплетенных в драке, разрывающих друг друга тел, протягивающих руки вверх в попытке вырвать друг у друга глаз.
— Неплохо вышло, — похвалил себя Маэдис, старательно удерживая руки подальше от себя.
Илья, приподнявшийся было с места падения, плюхнулся обратно.
— А ты можешь сам себя превратить в золото? — спросил он невпопад.
— Волосы и одежду — могу. Это действительно тот вопрос, который тебя волнует больше всего?
— Нет. Но, определенно, самый простой. Потому что нам надо выбираться отсюда, а разве этот, как бы его, мир, не должен был разрушиться с окаменением создательницы?
— Со смертью, — педантично поправил Маэдис и попробовал сдуть пропотевшие, все еще покрытые золотой пылью волосы с лица. Но они прилипли — подумав, он осторожно отодвинул их локтем, вывернув руку. — То, что я превращаю в золото, технически, считается живым.
— И до какой фазы … и степени оно живое? Что-то когда-то превращалось обратно?
— Нет. Но у меня особенно не было времени ставить опыты. Когда я понял, что несколько… перестарался в своих опытах, я сразу начал искать способ избавиться от этой способности, так что, многие аспекты для меня до сих пор не ясны. Предлагаю провести опыт сейчас и разбить эту чудесную композицию. Хоть милые дамы тут и вышли лучше, чем в жизни.
— Потому что тихие и не колдуют?
— Именно, — подтвердил Маэдис. Подойдя к скульптурной группе, он пробно покачал их, убеждаясь, что, несмотря на тяжесть конструкции, опрокинуть ее реально из-за не очень надежного баланса. — Помогай.
Илья, вздохнув, поднялся на ноги и, стараясь не коснуться ненароком своего спутника, налег сбоку, хватаясь за какие-то выступы. Какое счастье, что в золоте было особо не разобрать, что это было изначально! На пятый или шестой согласованный толчок статуя все-таки опрокинулась, и несколько деталей, не выдержав, откололись, но эпичного разлетания на осколки не произошло.
Оба, и Илья, и Маэдис, синхронно посмотрели вниз, изучая результат.
— Может, их магией?
Маэдис покивал, поднял руки, встряхнув ими, сложил пальцы в сложный жест и проговорил короткую, непонятную фразу. Черная искра, зародившись где-то на обратной стороне реальности, скользнула по узорам жеста, вырастая в размерах, и вырвалась из него беззвучным кинетическим ударом. Почти визуально видимая волна ударила в статую, заставив ее подскочить и переломиться в нескольких местах, и тут же словно кто-то невидимый скомкал и порвал реальность так же, как Илья поступил с пергаментом. Словно они были внутри листа, а этот лист кто-то взял в руки, перекрутил и разодрал, и это не было больно, скорее, ненормально и неестественно, потому что реальность расходилась вокруг с беззвучным, но ощутимым треском, и отдельные надрывы пытались пройти прямо по ним, но в последний момент огибали, хотя напряжение все равно чувствовалось.
Илья пару раз увидел изнанку этого искусственного мира в разрывах, мрак подземных коридоров, и из-за изгибов осыпающегося пространства перед его глазами мелькнули его собственные ноги и спина, а потом наступила пустая темнота.