Глава 4
Москва
19 мая 1606 года
Петр Федорович шел по Москве в сопровождении своей свиты. Чубатые казаки, как и вооруженные люди, которых было бы сложно отличить от представителей зарождавшегося дворянства, мерно шли по столице огромной державы. Той державы, о которой мудрец мог сказать: «Земля у нас обильна и богата, а наряду в ней нет». Такими словами старейшины ильменских словен и ряда финно-угорских плен приглашали править князя Рюрика, давая старт для русской государственности. И вот Рюриковичи оскудели своими представителями, и вновь встает вопрос, кому же управлять сложным и громадным государством.
Петр Федорович, сын последнего русского истинного царя Федора, сына Иоанна Великого, оказывался главным претендентом на престол. Если бы не одно маленькое «но»… У Федора Иоанновича не было детей. Но терских казаков этот факт нисколько не смущал, и они назначили своего претендента на русский трон.
Илейка Муромец оказывался заложником обстоятельств и не особо и желал становиться несуществующим Петром Федоровичем. Но старшие сказали, что он Петр Федорович, значит так и есть.
Илейка получил личное приглашение от царя Димитрия Иоанновича на свадьбу, но не успел к ней, приехав только сегодня… после непонятных событий в Москве [Некоторые исследователи писали, что такой персонаж действительно приехал в Москву на второй день, после убийства Димитрия]. Может это было и к лучшему. Кто его знает, для чего позвал царь того, кто представляется его племянником. Может, чтобы убить? И теперь никому в стольном граде царства нет никакого дела до того, что это за небольшой вооруженный отряд направляется в сторону лобного места.
— Что делать станем? — спросил казак Булат Семенов.
— Атаман наказ давал, чтобы за малое дань с Москвы взять, — констатировал казак Осипка [атаман Бодырин называл «данью» обещанное Москвой жалование казакам].
— С кого брать? Не видите, что творится? Власти нет! — говорил Булат Семенов.
В подобных разговорах молодой, и не сказать, чтобы великий , разумник Илья, по прозвищу Муромец, помалкивал. Ему уже ставили на вид, что поведение Илейки не соответствует царскому, что речи его не умны и не последовательны, потому и советовали помалкивать, да многозначительно кивать.
— Пошли на лобное место! Там и узнаем, что случилось, — сказал ЛжеПетр.
Восемь казаков, до того мерно шагающих по мощенным грубо обтесанными досками узким дорогам Москвы, резко остановились и синхронно посмотрели в сторону Илейки. Наконец, он высказал, действительно , неглупое предложение.
Разодетый в богатейший кафтан, в красных сапогах с орнаментом, с перстнями на четырех пальцах, — тот, кто провозглашен Петром Федоровичем, выглядел скорее комично, чем действительно богато. Одежда не была подогнана по фигуре, пусть на Руси часто и носили одежду на размер-два больше, но не так, чтобы худощавая фигура невысокого парня был облачена в бесформенные мешки, пусть и шитые золотой нитью. Муромец не знал, с кого именно сняли казаки столь дорогую одежду, его это не заботило, он все равно был горд и счастлив теми обстоятельствами, которые его возвысили.
И богатая, статусная одежда… люди видят, что идет знатный человек, пусть кафтан и собирает грязь своим подолом. Многие думают, что раз столько много лишней ткани может себе позволить человек, значит, действительно весьма и весьма богат и знатен. И лучше подальше от такого. Вот и расступались перед представительной делегацией даже оружные люди.
Казаки шли на лобное место и все больше вопросов у них появлялось. Да, они знали, что позавчера в Москве имели место некие события и то ли убили царя, то ли он сбежал, — никто так толком и не рассказал. Но основные видаки и рассказчики всегда будут на Соборной площади или на Лобном месте. Казаки не собирались ломиться в Кремль и демонстрировать письмо от царя, мало ли, кто сейчас у власти. Нужно было больше информации.
— Да, знатно в Москве погуляли! — сказал Осипко, разглядывая пепелище сожжённых двух рядом стоящих усадеб.
На лобном месте было многолюдно, но четко просматривалось, что люди выстроились в очередь, которая потихоньку, но двигалась.
— А что, мил человек, — обратился Булат Семенов к стоящему последним в очереди человеку. — Хлеб дают?
Полноватый мужик, одетый в недешевые одежды и в сапогах, укоризненно посмотрел на казака, но, заприметив, рядом стоящего Илейку Муромца, исполняющего роль Петра Федоровича, москвич отвесил поклон. Вероятно, он руководствовался той истиной, что лучше богато одетому человеку поклониться, чем не сделать этого и заиметь проблемы.
— Боярин, — обращался Елисей Потапов, мелкий торговец, который возил товар московских ремесленников в иные города, но пока не особо преуспел в этом. — Тама мертвяка выставили на телеге с маской бесовской. Люди бают, что то Димитрий Иоаннович, которого убили ляхи вчера.
Казаки переглянулись. Каждый думал об одном и том же. Если убили царя, то можно же его воскресить и не городить огороды с несуществующим Петром Федоровичем. Вместе с тем, любопытство взяло верх, и казаки пошли вперед очереди. Ну не престало же сыну русского царя Петру Федоровичу плестись в конце очереди. И люди пропускали безропотно. Богато, пусть и несуразно, одетый молодой человек, которого окружают воинственного вида бойцы — это пропуск и многие открытые двери, по крайней мере, в среде еще не оформившегося подлого сословия.
— Матерь Божья! — Илейка перекрестился.
Перед ним и его сопровождающими возникла картина с обнажённым телом некоего человека, который умер явно в мучениях. Тело изобиловало множеством синяков, порезов. Лицо убитого было прикрыто страшной маской, которая создавала образы сатанинской свиты.
Люди подходили к телу и с них требовали плюнуть в убитого. Кто-то это делал, ибо вооруженные люди, что находились у подводы с телом, требовали от тех, кто отказывался. Чаще было так, что чем большим статусом обладал человек, тем менее резко от него просили клясть и плевать в убитого. Казаки не стали даже слушать, что их просили сотворить боевые холопы Шуйских, только постояли рядом с мертвецом и степенно удалились.
Приметили казаки, что и те, кто плевал в, казалось, убиенного царя, старались попасть именно что в маску. По крайней мере, мало было тех, кто оплевывал Димитрия Иоанновича искренне и с ненавистью.
— Что скажете, казаки? — спросил Булат.
— А что еще сказать, окромя того, что не царь то, никак не царь, — высказался Осипка.
Именно Булат Семенов и Осипка и были самыми уважаемыми казаками среди тех, кто отправился в Москву, а не остался с атаманом, который должен был прибыть в Каширу.
— Отчего же? — Илейка проявил любопытство.
— Да уже потому, что по описанию царь Димитрий Иоаннович был короток в одной руке, тут же руки одного вида. Телесами Димитрий был иной. У ентого шея даже из-под бесовской личины видна, длинная, а царь был с короткой шеей, — Осипка любил привлекать к себе внимание и на каждом бивуаке рассказывал истории, так что он охотно объяснял свои наблюдения. — А еще, уразумейте, браты, кто ж станет бесовской личиной лик царева закрывать? Токмо для того, чтобы не прознал никто, что иной то человек.
Казаки уважительно закивали головами. Становилось пусть не все, но многое ясным. Царь жив, — это главное. Власть у того, кто хотел убить царя, но не смог. Скорее всего, царь в бегах. Стоит ли поддержать власть, что сейчас в Москве? Скорее всего, нет, ибо только Димитрий Иоаннович и относился по-человечески к казакам, обещал им большие деньги, пороху и всяческую поддержку.
— Вот что, Осипка, берешь Петра Федоровича и отправляетесь в Каширу, где должен быть атаман, все обстоятельно рассказываете. По дороге спрашивать у людей, не видели ли какой отряд на добрых конях, в богатых одеждах, да мужа с бородавками на лице и с темно-огненными власами. Коли они на юг подались, а то единое разумное, видаки найдутся, — принял решение Булат Семенов.
Потом казаки еще расспрашивали людей, выясняя, кто же взял власть в Москве. Оказалось, что это Василий Шуйский, что, впрочем, было очевидным для любого, кто хоть что понимал в боярских раскладах. Выяснили терские станичники и то, что уже, как за малое, один полк стрельцов отправился в погоню. Стрельцы так себе погонщики, они не конные, но вперед их поспешил большой отряд поместной конницы, составленной из боевых холопов заговорщиков.
Русь, которая только начала видеть свое будущее, принимая Димитрия Иоанновича, начинала утопать в беззаконии и усобных войнах. В головах людей стала прогрессировать опухоль Смуты, которая оставалась после смерти Федора Иоанновича, но не давила на мозг. Это еще не метастазы, но предвестник их.
Смута, она всегда в голове, а уже после в льющейся повсеместно крови.
*………*………*
Москва. Кремль.
20 мая 1606 года
Надменные лица, полные презрения и жажды мести… Таких взглядов Василий Иванович Шуйский давно на себе не испытывал. И было ли так ранее? Не было, но тогда он был одним из тех, кто смотрел, нынче, на кого смотрят. Когда Шуйский уже уверился в том, что может быть русским царем, он ощущал тот взгляд, что некогда «дарил» и Борису Годунову и его сынку и лжецу. Для него было крайне неприятным осознавать, что в Кремле есть люди, которые откровенно ненавидят нового государя. Вокруг те, кто лебезит, кто старается заполучить новую должность, как он ранее.
Нет тут тех, кто не осуждает Димитрия, особенно после того, как на первой Боярской Думе, на которой находилось меньше половины бояр, зачитывали письма лжеца к Епископу Римскому, королю польскому Сигизмунду, князю Вешневецкому и Острожскому.
Шуйскому пока удавалось держать в секрете то, что Димитрий, на самом деле, жив. Только с десяток человек и знали о том, что живой бывший царь. Но это те люди, которые по локотки замазаны в заговоре, который стоил много крови. Был, конечно, еще наемник, вернее, наемники-алебардщики, которые могли и даже должны знать о том, что вор бежал. И очень жаль, что эти немцы так же бежали, что еще более подтверждало их осведомленность. Но кто станет верить немцам, супротив слова русского боярина, основного потомка от Рюриковичей? Вместе с тем по Москве уже поползли слухи о чудесном спасении. Впрочем, это очевидно, народ всегда выдумывает небылицы.
Была еще одна проблема, которая могли сильно подточить пребывание Шуйского на троне — поляки. Война с Сигизмундом стала бы, во всех смыслах этого слова, убийственной для Московского Царства. Но и просто отпускать подданных польского короля Василий Иванович не собирался. Уже потому, что каждый из них имел немалую армию, а в сумме это могла быть сила, сопоставимая с той, что при максимальном напряжении мог выставить Шуйский.
Вот и стояли перед Шуйским такие ясновельможные паны, как пан Мнишек, отец убитой Марины, князь Константин Вишневецкий, пан Малогоский, бывший на свадьбе королевским послом, пан Ратомский и Остерский [согласно дневникам современника событий Самуила Маскевича]. Эти люди занимали высокое положение в Речи Посполитой и не то, что не привыкли к роли пленников, но никогда в таком статусе не бывали.
— Здаешь собе справе, зе то упокоржение гонору? — спросил князь Вешневецкий, который пусть и не был королевским послом, но являлся самым знатным, — не простым шляхтичем, а литовским магнатом.
Характерным было то, что князь вполне свободно разговаривал на русском языке, причем в его семье чаще говорили именно на этом наречии. Но сейчас ему было неприятно разговаривать на языке людей, которые покушаются на честь магната.
— Да, я разумею, что это урон вашей чести, великовельможное панство. Но какой урон чести был для Московского Царства, когда вы привели на трон лжеца? — Шуйского задел тон Вешневецкого. — Вы пришли в наш монастырь со своим обрядом.
— Сам посаджешь на троне Димитрия! — вспылил пан Малогоский.
— Я не стану лаяться с вами, не для того вы предстали пред мои очи. Я обвиняю вас, паны, в том, что посадили на трон русский самозванца. Вы в плену, отправитесь в иное место. Слово от вашего кроля и я отпущу. И сохраняйте благоразумие, — сказал Шуйский и демонстративно отвернулся.
Его рынды обступили польско-литовских панов, всем видом показывая, чтобы те последовали прочь из царских палат.
— Твой брат забил моя сорке и кролова, — уже уходя, Юрий Ежи Мнишек обвинил Шуйского в том, что его брат убил Марину.
— Нет, он не мог убить твою дочь, — тихо, лишь для себя, сказал Василий Иванович.
На самом деле, найти доказательства обратного, не получилось. Все указывало на то, что именно Дмитрий Иванович Шуйский и убил Марину Мнишек. Есть вопросы о том, кто убил самого брата, так как баба, даже такая вольнолюбивая, как Марина, не должна была справится с опытным воином, коим, бесспорно, являлся Дмитрий Шуйский.
— Где Мстиславский? — выкрикнул Шуйский.
Михаил Иванович Мстиславский лишь на второй день, после государственного переворота, выразил-таки поддержку Василию Ивановичу Шуйскому и пришел к нему на поклон. Он знал о заговоре, но принял выжидательную позицию, хотя, будь замысел Шуйских полностью провальным, то у представителей этого семейства нашлось бы что рассказать и о Михаиле Ивановиче и о его сыне Григории Михайловиче. Шуйского раздражала позиция одного из знатнейших боярских родов, но ссорится со Мстиславскими было крайне ошибочно.
Теперь же Михаилу Ивановичу предстояло продемонстрировать свою лояльность и сделать так, чтобы Земский Собор состоялся как можно раньше и был благосклонным именно Шуйскому. При этом деятельность Мстиславских будет отслеживать Андрей Васильевич Голицын. Шуйский начинал впадать в паранойю, ему везде мерещилась измена, он понимал, что уселся на трон безосновательно. Как же Василий Иванович ждал сеунч [радостная весть, чаще о военной победе] о поимке, а лучше рыжую голову одного человека, чье происхождение было загадкой даже для Шуйского. Может это был внебрачный сын польского короля Стефана Батория? В Речи Посполитой ходили такие слухи. Но лучше все же звать самозванца Гришкой Отрепьевым.
*………*………*
Дорога на Тулу.
23 мая 1606 года 12.20
Ночевки на воздухе, костры, беседы у костра, жаренное мясо на углях — романтика! Все это описание подходило под приятное времяпровождение на природе, если бы не частности. Так, мошкары было не много, ее было катастрофический много. Даже комары, которых так же кружилось над головой немало, не так бесили, как гнус. При этом обмазываться какой-нибудь гадостью было нельзя. Слишком мазь получалась вонючей, как говорили мои спутники и зверя привлечем и на самого опасного зверя можем нарваться, на человека. Так что терпи.
Хотя, как по мне, так мы воняли изрядно и без мазей. Конский пот, наши тела уже на второй день излучали носощипательный аромат. И я понимал, пусть и не так уж и специализированно, как нужно себя вести в лесу. Но должен ли знать царь о некоторых особенностях выживания или ориентирования в лесу? То-то. Так что многозначительно молчим.
Костры. Тут так же определенные проблемы, так как греть они не особо и грели, были выложены особым способом, чтобы дым стелился по земле, а света было минимум. И находится рядом с огнем так же было нельзя — пропахнешь и опять же станешь привлекать внимание. К чему такие предосторожности, я не понимал. По мне, так в те места, через которые мы пробирались, мало кто и поедет. Иногда приходилось спешиваться и прорубать просеки, порою помогать коню выбраться из топкой грязи.
Что же касается жаренного мяса на углях, которое так же могло бы ассоциироваться с отдыхом, то тут бы еще какого средства от изжоги найти. Организм мой не был таким уж здоровым, чуть поджаренного мяса поел, все — полдня изжогой маяться. Хлеб берегли, его не сильно много брали, а по дороге то глухаря из лука подстрелят, то зайца. Сопровождали нас и волки, тогда все запреты на огонь снимались и я только удивлялся, почему мы так и не подпалили лес. Может только из-за дождя.
Ливень. Это было что-то. Молнии, гром, стена воды, промокшее все, что могло промокнуть. После начал моросить дождь. Сырость, грязь, быстро устающие лошади. Вот она прогулка на свежем воздухе! Я уже был с насморком и надеялся, что только этим все и закончится. Было бы в крайней степени нелепо умереть от воспаления легких, так и не успев ничего сделать для себя и для… России.
Патриотизм? Был, некогда такой, что глотку грыз только за мало-мальски неуважительную фразу о России. После… войны, кровь, грязь, деньги, предательство. И это маниакальное чувство подувяло. Но я был из тех патриотов, которые будут ругать страну, клясть правительство, коммунальщиков, соседа, но возьму автомат и пойду на передовую. Мои претензии к державе — это мое. И я сделаю все, чтобы мне было кого критиковать.
Так было, так, наверное, и есть. Не успел я еще проникнуться людьми в этом времени. Пока мне хочется только их убивать. Вот тот же Басманов, он же шантажом пытается меня приручить. Не все у этого деятеля получается. Не буду я под его дудку плясать, но и пока обожду с его утилизацией. А кто еще мог попасть мне в душу? Марина? Нет, даже отвращение к ней испытал. Никого нет, для кого я бы хотел творить добро.
— Если мы не зайдем в какое село, то положим коней, — констатировал Басманов.
Я не то, чтобы специалист-коневод, или как эта профессия называется, но понимал, что лошадки устали и на траве они долго не протянут, уж слишком тяжелая дорога, особенно после дождей, когда копыта животных тонут в грязи.
— Давно пора! — сказал я.
— Ты, государь, чем-то недоволен? — спросил Басманов.
— А ты, воевода, хочешь без головы остаться? — ответил я вопросом на вопрос.
Такая пикировка стала нормой для нас с Басмановым. Сусанин, блин. Я уже ловил себя на мысли, что эмоции, вызванные желанием наказать Петра начинают преобладать над здравым смыслом. Но я просто не знаю куда идти, я из этого леса могу и не выбраться. Да и справлюсь ли с пятью воинами? Так что рассудок, вроде бы, еще остался. Надолго ли?
— Государь, в любом селе нас могут ждать. Я воевода твой и должен хранить жизнь государеву, — говорил Басманов, в этот раз решившись не переходить в словестную баталию, в которой чаще проигрывал.
Мы не только занимались пикировкой, в ходе которой Басманов, все же не переходил черты, пусть и ходил рядом с ней. Чаще я вытягивал из Петра Федоровича все, что он знал об этом мире. Старался не задавать много вопросов, чтобы вообще не вызвать страх у Басманова и подвигнуть его на ненужное для меня решение. Если получалось вызывать у Басманова эмоцию, то Петра несло. Вот спросил я про то, как он относится к казакам и все, -полчаса-час рассказа мне было обеспечено. К слову, Басманов, их явно недолюбливал.
Потом спросил, как Петр Федорович справляется с управлением своего поместья. Моментально получил укор за то, что все еще не наделил его большими землями, а, главное крестьянами. И тут же рассказ про то, какие малые урожаи, что сам 2 и то за счастье. Мои знания частью, но помогали улавливать смысл сказанного. В целом, меня ужаснуло состояние сельского хозяйства. Подумал даже, что Романовы действительно молодцы, что умудрились из такой задницы хоть как-то, но выбраться. И это страна, которая живет за счет села, ибо ремесло так же на уровне средневековья .
Да тут все средневековье. Те процессы, которые имеют место быть сейчас, европейцы пережили пару веков назад.
— Тут недалече деревня должна быть, — докладывал один из людей Басманова. — Гирай разграбил его ранее, но люди туда пришли, овес там быть должен.
— Идем, — принял решение Басманов.
— Нет, не идем, — воспротивился я. — Емельян, ты сам туда сходи, посмотри, есть ли кто. Вот тогда и пойдем.
И, казалось, возразить мне нечем, но контраргументы нашлись.
— Государь, нешто мы дети несмышленые, кабы лезть в волчью пасть? Подойдем ближе, да и поглядим, что, да как, — Басманов усмехнулся.
Так и сталось. Я пока не особо спорил, смотрел, да привечал. Уж сильно специфичная подготовка у здешних бойцов, не всегда для меня логичное обоснование поступков. Нужно понять этих людей, если собираюсь быть с ними.
Перехода обратно не предвидится. Я сопоставил, вспомнил все те обстоятельства, после которых очутился тут, в этом времени. Медицинский бокс, олигарх Петров в виде сушеной египетской мумии, датчики на конечностях этой мумии. Я трогаю то, что было ранее рукой. Некий импульс, взрыв… я тут.
Если следовать логике, то какие условия должны быть, чтобы я попал обратно? Первое, это некая аппаратура, что была прикреплена к Петрову. И это первое уже становится непреодолимым фактом. Но есть и второе — мое тело, скорее всего, погибло. И я, допустим, получаю возможность переместиться во времени, то в чье тело? Так или иначе, но обратной дороги нет. Значит вперед.
— Емельян, ты подумал? — я уличил момент и спросил у сподвижника Басманова.
— Государь, у меня может не получится, — сомневался Емеля.
Вот боец, как боец, вроде бы и смышленый и следопыт, каких поискать нужно, по крайней мере, в будущем. Но, как появляется дело с запашком авантюризма, так страха полные шаровары.
С самого начала нашего путешествия, после того злополучного разговора, когда Басманов показал, за что и почему он служил тому, в тело которого я проник, у меня началась работа. Я высматривал людей, которые не слишком — то и умели скрывать свои эмоции и отношения. Искал того, кто может быть полезным именно мне.
Емельян был недооцененным. Он выполнял большую часть работы, он занимался и обустройством наших стоянок и стоял в дозоре в волчье время, причем постоянно, на рассвете, когда более всего хочется спать. Он и дозорный, всегда гоняет вперед и выбирает лучшие пути, более остальных работает по расчистке леса и прочее, прочее.
Начал искать к нему подход, определил его слабость. И, как чаще всего бывает с сильными мужиками, главной Ахиллесовой пятой у Емельяна была женщина, девушка. Он был холопом и не так чтобы давно стал боевым, вопреки обычному пути к этому статусу. И Басманов не разрешает жениться. Я же обещал, что Емельян перейдет ко мне в рынды. И только после мне стало понятно, что царские рынды — это так же статус и никого лишнего там быть не может. Емельян не мог стать моим телохранителем, если не ломать систему. Ничего, не он первый, не он последний, кто будет обманут.
Мне нужно было знать, действительно ли есть некие письма, что могут мне изрядно нагадить, если, да, то где они находятся. Пока все. Больше загружать парня я не собирался. К делу вербовки нужно подходить аккуратно, чтобы не спугнуть клиента. Я так думал, до того ни разу не вербовав людей, у меня были иные задачи и специализация.
Уже после я собирался что-нибудь, да сделать. Хоть бы и спалить дом, в котором спрятан компромат на меня.
— Ты же любишь Марфу? Ну так иди к своей цели. А от меня царский подарок на свадьбу, — я улыбнулся, демонстрируя максимальное участие в жизни парня.
— Добро, государь, — в очередной раз согласился Емельян.
Да, ненадежный у меня агент, но что изменится, если Басманов поймет, что Емеля работает на меня? Уверен, что ровным счетом, ничего. Парня жалко. Но я же собираюсь быть государем, тогда крови на мне окажется много, чувство жалости нужно заменить на царскую милость. Я разделяю эти понятия. Милость она даруется сильным, жалость демонстрирует слабость человека, наделенного властью.
— Емеля, в дозор! — зычно прокричал Басманов.
Вот такая, блин, конспирация и режим тишины.
— Слушай, Петр, а отчего мы не дождались в каком месте тот стрелецкий полк, что должен был выступить на Тулу? — спросил я.
Этот вопрос уже давно витал на просторах моего сознания. Ранее я думал, что за нами могут отправить тысячи людей в погоню и тогда один стрелецкий полк мог не сдюжить напора. Но, как оказалось позже, из долгих разговоров, отправить стрельцов в поход было столь муторным и нелегким делом, что вряд ли это было возможно сделать быстрее, чем за три дня. Собери всех стрельцов, да чтобы они все свои дела побросали, ибо занятые люди, — ремеслом, или торговлей занимаются, после исполчи их, проверь, оснасти недостающим.
По словам же Басманова, его полк, что Лжедмитрий дал ему в особое командование, был ранее приведен в боевое состояние. Я, то есть Димитрий Иоаннович, скорее всего, собирался надрать задницу другому самозванцу — Петру Федоровичу, потому и готовил небольшой поход, или подкрепление к тому, что уже отправлено на усмирение казаков.
Из послезнания я помнил о таком персонаже. Илья Муромец, так его зовут вроде бы, или как-то имя «Илья» видоизменено? Не столь важно. Там еще с юга за бунтарскими казаками этого Муромца должен гонятся Шереметев. К нему собирались отправить стрелецкий полк. Только какой Шереметев?
— В селе конных и оружных нет, — сообщил Емельян через часа полтора нашего сидения на опушке леса, у деревенских полей.
Как же все убого! Полуземлянки, соломенные крыши, которые, казалось, сильный ветер должен разметать с первого дуновения. Окна? Нет, о таком не слышали. Я силился увидеть какие бычьи пузыри, или еще что-то, что по моему мнению должно заменять стекло, но не увидел. Вот нечто, что я бы назвал ставнями, в домах было. Тонкие плетни, минимум хозяйственных построек, ни одного животного не было видно, при том, что солнце, наконец, показалось. Животных же нужно на выпас отправлять? А, нет, вон вдали две… Это коровы? Похожи на пони.
Слава нашим предкам, которые из такого вот, с позволения сказать , хозяйства и сами выживали и еще взрастили великую державу, империю. И я так, после увиденного, искренне считаю, без малейшей толики сарказма.
— Чего ждем? Пошли! — сказал я и первым повел своего коня за уздцы в сторону деревни.
— Государь! Не гоже тебе… — попытался меня одернуть Басманов.
— А ты, воевода, станешь мне указывать? — нарочито громко, чтобы слышали все люди Петра Федоровича, говорил я.
Вот она, деревня, какие-то люди. Здесь я, со своим сундучком с монетами, смогу найти хоть какой-нибудь кров. Думаю, один золотой — это, почитай, стоимость всей деревни, а, может и более того. Потому я мог идти и на обострение, если увижу, что смогу упокоить всех, вместе с Басмановым. Два заряженных пистоля, из которых , правда, я никогда не стрелял, но с теорией был уже ознакомлен , представлялись основным оружием. Сабля, которой я не очень то и умею рубиться, несмотря на несколько уроков , представлялась более бесполезной железкой против опытных бойцов. Вот ножи… ножевому бою я обучен, даже в геометрии построения движений. Но против, как минимум трех умелых бойцов? Это если Емеля займет нейтральную позицию, а двумя выстрелами я выключу из схватки двоих. Нереально победить? Все всегда реально, если бороться. Тут хотя бы шанс. Письма… вот же зараза. И понять бы, чем мне грозит, если они будут обнародованы и как определят, что это именно мои, а не подделка?
Я пошел в направлении деревни пешком, но вот мои спутники лихо прыгнули в седло, и как будто бы в атаку. С другой окраины деревни, противоположно от нас, стали выбегать люди. Я удивился быстротой реакции поселян. Видимо, постоянная угроза от крымских татар, лихих людей, да от тех же казаков, научила людей. Вот еще один плюсик в отношении величия предков. Жить под угрозой и все равно жить, растить детей, не сдаваться, отстраивать заново спаленные поселения…
— Добрые люди, не палите деревню, не губите людей, — блеял пожилой мужик, который вышел навстречу приближающимся конным и после держал слово за всю деревню в домов двадцать.
Что нет мужиков, которые могут взять дрын, да погнать супостата прочь? Или деревенский человек испытывает столь непреодолимый страх перед человеком на коне, что единственно верным считает сбежать?
— Никто деревню палить не станет, — говорить начал я, лишь на секунду опередив Басманова. — На том слово мое царское!
Я сказал и непроизвольно вытянулся и приподнял подбородок, являя величественную позу. И откуда все берется?
Крестьянин плюхнулся на колени и ударился головой о землю, не фигурально, а прям-таки в грязь. Был порыв поднять старика, но нельзя. Такие действия сразу же ставят под вопрос, царь ли я. Так что, надменное лицо и принимаем ситуацию, как должное.
— Четыре пуда овса нам дай, да хлеба! Воды колодезной принеси коням, — распорядился даже не Басманов, а один из его людей.
Снова ошибка? Разговаривать, пусть и надменно, с крестьянами, я не должен был? Есть же слуги, которые и должны решать такие мелочные проблемы.
— Не губите! Нет овса столь! — не подымая голову и не вставая с колен, говорил, видимо, староста деревни.
— Давай, сколь есть! — после жеста Басманова, его человек продолжил разговор. — И покорми нас! Но обманешь…
Хлеб грубейшего помола, чуть ли не с цельными зернами. В будущем за такой хлеб люди доплачивают, ибо без консервантов, да и для здоровья полезен, но как же он смотрелся убого и был явно не первой свежести, если вообще бывает вторая степень той самой свежести. Штук двадцать яиц, казалось, были самым главным богатством на столе. И какое-то месиво, что было сложно назвать кашей. Басманов ругался, пыхтел от негодования, но ел. Я же взял пять яиц и выпил их. Так себе, тем более без соли. И я понимал, что своим таким обедом, мы, может быть, обрекаем на голодную смерть кого-нибудь из поселян. Но нельзя всех встречных облагодетельствовать. Нет же, можно! Если в стране что-то изменить. А пока я изменю этот порочный круг, когда из-за нашего перекуса умрет ребенок.
— Помни, старик, что государь никогда не оставит голодать тех, кого сможет милостью своей наградить, — сказал я и небрежно бросил на стол, который был вынесен во двор, золотую монету.
Непонятно было вовсе, откуда взялся стол. Мне казалось, что те жилища, в которых жили эти люди, не предполагали столов, экономия места должна быть абсолютная. Но был стол, на столе темноватая льняная ткань.
На брошенную монету с вожделением смотрели и боевые холопы Басманова, а староста просто опешил. Я более ничего не говорил, а решил выйти из-за стола и оглядеться.
— Что такое? –всмотрелся я в даль, откуда открывался вид на какое-то озеро. — Конные?
Кричать было не к лицу и я поспешил вернуться к столу.
— Конные, — степенно сказал я и так же спокойно, но незамедлительно, пошел в сторону, где были наши кони.
Крики, которые раздались со стороны озера не предвещали ничего хорошего.