- Господин Раджан, - Бжезинский тоже отпил немного мангового сока ("Извините, абсолютный трезвенник!"), - насколько помнится по аннотации к вашим статьям, вы из очень состоятельной семьи?
- У вас отличная память.
- Благодарю. Что вас привлекает в идеологии русских?
- То, что ее главный предмет - счастье для каждого.
- Разве предмет западных идеологий иной? И разве не мы создали общество изобилия, пока русские кормят свою полуголодную страну сладкими сказками о завтрашнем рае и ежегодно закупают на Западе хлеб, мясо, масло, ширпотреб?
- Но они вынесли тяжесть, главную тяжесть самой страшной из войн. Все было разрушено, убит цвет нации - двадцать миллионов...
- Дорогой мистер Раджан, - Морроу примирительно поднял руку, призывая положить конец спору. - У нас много, очень много недостатков. Но у нас есть одно величайшее достоинство, которое мы считаем вершиной всех достижений человечества абсолютная свобода индивидуума! Вы, как я понял из слов Беаты (между прочим, мы оба - Збигнев и я - нянчили ее еще в детстве), приехали в эту страну только что. Поживите, осмотритесь, постарайтесь понять нас, нашу культуру, наши устои. И знаете что? - он на мгновенье задумался, словно высчитывая что-то в уме. - Ровно через год встретимся и продолжим эти Великие Дебаты. Надеюсь, и аргументы ваши - простите меня за резкость будут не столь наивными и избитыми, и...
- Раджан! - сквозь скрежет музыки и гул голосов прорвался к ним возглас Беатрисы. - Иди сюда!
- Иду! Извините, господа. Я согласен - через год! - Раджан проговорил это уже на ходу.
- Ты, Збигнев, хоть и университетский муж, а практическую педагогику, насколько я понимаю, явно недооцениваешь, проговорил, глядя вслед Раджану, Морсоу.
- Он - типичный выродок. Да, да, выродок! - воскликнул Бжезинский. Отец - богатейший человек Индии. А сын братается с международным пролетариатом. Сучий сын!
- Ты, кажется, забыл, что он любит дочь Джерри Парсела.
- И она его, кажется.
- И она его. Тем более, нам с тобой будет очень неловко, если через год он будет нести ту же коммунистическую чушь.
Неловко перед Джерри.
- Год - большой, очень большой отрезок времени. За один единственный день преспокойно исчезали иные цивилизации, улыбнулся Бжезинский. Цивилизации!
Беатриса стояла у самой входной двери. Когда Раджан пересек, наконец, всю гостиную, протискиваясь между оживленно беседующими, лавируя между самозабвенно танцующими, он увидел мужчину и женщину. Они, видимо, только что пришли. Мужчина держал шляпу в руках, улыбался, женщина снимала легкий летний плащ.
- Раджан, - Беатриса повесила шляпу и плащ на вешалку, моя очаровательная мачеха и...
- Синьор Ричард Маркетти, - вставила Рейчел. - Секретарь мистера Парсела. Разумеется, один из новеньких. А меня зовите Рейчел, ладно? - и она поцеловала Беатрису в щеку.
- Что папа? Он обещал тоже заехать, - Беатриса обняла Рейчел.
- Ему пришлось вновь срочно вылететь в Вашингтон. Звонили от Джона Кеннеди. Джерри просил извиниться за него. Обещал компенсировать все семейной поездкой в Калифорнию. Он сам завтра тебе об этом проекте расскажет.
- Пойдем к бару, - Беатриса потянула за собой вновь прибывших гостей. Она никак не могла определить свое отношение к Рейчел. Ей импонировали простота и сердечность молодой мачехи. Правда, когда она вспоминала мать, ее почти всегда охватывало чувство неловкости за отца. Как он, с его умом, эрудицией, вкусом, мог остановить свой выбор на этой славненькой простушке? За маму были Моцарт и Гайдн, Бетховен и Григ, она знала их музыку наизусть; за нее были Сервантес и Данте, Шиллер и Гюго, которых она читала в оригинале; а как она любила "блуждать" по истории Древнего Египта, философии Германии девятнадцатого века, живописи России и Франции начала двадцатого! неужели все объяснялось сакраментально просто - молодостью Рейчел? Нет, и еще раз нет, и еще тысячу раз нет! Отец - натура сложная, противоречивая, непредсказуемая. Он может быть циником из циников. Подумаешь - молодость! При желании он мог бы купить тысячи девиц красивее и моложе Рейчел. Значит, есть в ней какая-то тайна. Какая? Если бы не эти сомнения Беатрисы, они давно бы уже стали подругами. Рейчел так этого хотела. Но сомнения были. И еще была память о матери, которую, как казалось Беатрисе, Рейчел чем-то омрачила. Ни разу Беатриса не подумала, что это могла быть естественная дочерняя ревность к отцу. Между нею и отцом встала чужая женщина. И Беатриса пыталась понять - не всегда бывая объективной - в чем заключалась сила этой женщины. Это был тот сложный замок, за которым таилась ее возможная будущая дружба с Рейчел.
Сейчас Беатрисе не понравилось, что Рейчел появилась у нее с этим Маркетти. Ничего особенного, разумеется. Но появление на людях с мужчиной, пусть секретарем ее мужа, но молодым, смазливым - что это? Глупость или вызов? Когда они пошли танцевать, Беатриса даже вспыхнула от негодования. Однако держала себя в руках, болтала внешне беззаботно, пила, смеялась. А Маркетти во время танца, сквозь свою обычную улыбку, едва слышно спрашивал Рейчел: "Миссис Парсел, я надеюсь, мистер Парсел знает, что возлюбленный мисс Парсел - черный? Конечно, это абсолютно не мое дело. Но есть право отца знать. И он не просто отец, он мой босс. "Он и мой босс, - смеялась Рейчел. - Джерри знает, что Раджан черный. Он хорошо знает его отца. Мой муж - убежденный либерал. И смотрит сквозь пальцы на эту связь". "В данном случае, - заметил Маркетти, его либерализм может обернуться многими неприятностями"."Согласна, - кивнула Рейчел. - Но Джерри надеется, что Беатриса образумится. Несмотря на то, что отец Раджана богат как сам Парсел, всем, я уверена, всем ясно, как божий день, что брачный союз здесь исключается". "Может быть, всем, кроме Беатрисы и Раджана", - Маркетти, казалось, говорил эти слова печально, сквозь свою приклеенную приятную улыбку...
Их ужин в чикагском пресс-клубе подходил к концу. Уже был подан сыр, и Раджан знаком попросил официанта принести счет. Уже было принято решение остаток вечера провести в клубе любителей изящной словесности. Беатриса раскрыла сумочку и, глядя в зеркальце, поправляла волосы, Ей были видны два центральных ряд столиков. Все заполнены. Люди малознакомые.
Жуют. Пьют. Смеются. Возмущаются. Жестикулируют. Вдруг она резко обернулась, стала пристально вглядываться в двух мужчин, поднимавшихся в это время со своих стульев.
- Ты знаешь, мне кажется, я вижу одного из твоих старых друзей. И как раз того, кого я меньше всего ожидала встретить именно здесь.
Думая, что Беатриса его разыгрывает ("Одного из моих старых друзей? Здесь? Сейчас? Розыгрыш!"), Раджан медленно уложил в бумажник банковскую кредитную карточку, достал сигареты, выбрал одну, закурил. И лишь тогда неспешно повернулся. Взглянул на двух мужчин, шедших уже к выходу. Замер. Даже дышать перестал. Вскочил на ноги. - Вить-ка!!!
Этот крик услышали все, кто находился в пресс-клубе. Услышали, но не поняли. Переглянулись, усмехнулись ("Чудак? Не в себе? Перебрал?) и через секунду вновь занялись каждый своим делом. Понял один, шедший к лифту. не просто понял, узнал голос кричавшего. Почти бегом он вернулся в зал. И вот они стояли, обнимая друг друга - Раджан-младший и Картенев - обмениваясь отрывочными фразами: - Шеф бюро "Индепендент геральд" в Нью-Йорке!
- Первый секретарь советского посольства в Вашингтоне!
- Вопросы политические?
- Нет, пресса.
- Давно?
- Полгода как из Дели. А ты?
- Полгода как из Москвы.
- Господин Раджан-старший в порядке?
- Без перемен. А Аня?
- Через месяц защищается.
- Надо же, где встретились!
- Выходит, земля и вправду маленькая.
В это время в разговор вмешалась Беатриса.
- Помните "троянскую лошадь", господин Картенев? Здравствуйте. И добро пожаловать в мою страну!
- Очень хорошо помню. Добрый вечер. Спасибо.
Мужчина, сопровождавший Картенева, был президентом пресс-клуба, и Беатриса рассказала ему о своей встрече с русским в Дели. От столика к столику поползло, что в клубе сегодня обедал "красный русский". Его рассматривали исподтишка, вежливо, нахально, вызывающе. И взгляды были доброжелательные, враждебные, просто любопытные, удивленные, испуганные. И почти ни у кого - индифферентные. Особенно поразил Виктора толстяк, сидевший рядом с хрупкой блондиночкой. Широко раскрыв глаза и прижав ладонь левой руки к лацкану пиджака, правой он приветственно махал вслед уходившему русскому.
"Кто это? Ты не знаешь?" - спросил он у Раджана. "Питер Хьюз из "Чикаго трибюн". Виктор помахал толстяку в ответ. "Раттак перед ним невинный младенец", - закончил Раджан.
В лифте Беатриса поинтересовалась, каковы планы Картенева на вечер. "Честно говоря - никаких, - ответил он. - Просто хотел бы в своем холостяцком гостиничном номере отдохнуть, поваляться на диване. Заказать две-три бутылочки "Шлитц" и через малый экран продолжить знакомство со страной. Разве телевидение - не отражение жизни нации?" "Всего лишь отражение, - сказала Беатриса. - И зачастую осколочное. А мы предлагаем вам окунуться вместе снами в самую гущу жизни, встретить любопытных людей. "Где же это?" "В клубе любителей Изящной Словесности". "Не слышал даже о таком". "Туда крайне ограничен доступ, - вмешался в разговор президент пресс-клуба. - Мне, например, там быть не довелось. Весьма экстраординарный клуб.
Всего пятьдесят членов. Вступительный взнос безумно высок.
Кроме того, за каждый вход - только вход! - взимается триста долларов!" "Мы - гости", - равнодушно сказала Беатриса.
"О-о-о!" - восхищенно протянул президент пресс-клуба.
С озера дул пронизывающий ветер. Мельчайшие капли дождя словно повисли в воздухе и все огни, казалось, размокли, расплылись. Беатриса включила печку и радио и через минуту большой холодный "бьюик" превратился в уютный островок, уверенно бегущий в ночи сквозь мрак и непогоду. Раджан сидел рядом с Беатрисой на переднем сидении, повернувшись к Картеневу. "Такая встреча!" - повторил он несколько раз, сначала восторженно, потом задумчиво. Беатриса молчала. Включив "дворники" на предельную скорость, она с доброй усмешкой (как взрослый - за непослушным ребенком) следила за стареньким "понтиаком", который никак не хотел пропустить ее вперед.