— Неправильно! — крикнул Громкоголос. — Он читал чужие стихи! Это запрещено!
— Действительно… — пробормотал Газелий. — Это не по правилам.
Зрители засвистели, затопали ногами. Один из стоявших с края площади парней крикнул:
— А ты чьи стихи читаешь, толстяк? Неужто сам сочинял?
— Ага, сам! — крикнули с другого конца площади. — Ночами не спал, старался!
— Аж упрел весь!
— Молчать! — налившись кровью, крикнул Громкоголос. — Свои стихи я пишу сам!
— Ну да, по ночам, — насмешливо выкрикнула какая-то женщина. — С Газелием на пару!
Глаза толстяка выкатились, казалось, ещё немного, и он лопнет от ярости.
— Докажите, что я лгу! — зарычал он. — Овцекрады! Думаете, я не знаю, что вы увели стадо моего господина в прошлое новолуние!
— Вор у вора украл! — выкрикнули с площади. — Твой хозяин отнял трон у своего брата! Дочку его в темнице заморил!
— Не вам судить, грязные козопасы! — крикнул Громкоголос. — Мой господин законно занял трон!
Не обращая внимания на поднявшийся на площади крик, толстяк взобрался на камень, на котором застыл растерянный Ромка, и протянул руку к лавровому венку.
— Снимай его, мальчишка!
— Опомнитесь, люди, не гневите богиню! — надрывался старик-распорядитель, стуча посохом. — Уймись, Громкоголос. Венок вручен победителю состязания в честь богини, ты не смеешь его снимать.
— Сейчас посмотрим, как я не посмею, — с этими словами толстяк дёрнул венок. Посыпались сухие лавровые листья.
Ромка потряс головой. Сухой листок прилип к потной, липкой от краски щеке, и он отёр её ладонью. Громкоголос отшатнулся, окончательно став похожим на варёного омара:
— Ты? Я же отправил тебя в город!
Ромка широко улыбнулся, глядя в налитые кровью глаза. Почему-то ему стало весело. Толстяк Громкоголос, с его круглыми, трясущимися от жира боками и потным лбом, был смешон и жалок.
— Пишете стишки вдвоём с Газелием? — насмешливо спросил он, скалясь в улыбке. Как там сказал этот работорговец: «целы все зубы?» — Интересная у вас жизнь пол… поэтическая.
— Держи его! — взвизгнул толстяк. — Солдаты, ко мне! Хватайте этого раба!
— Ты сам раб, — сказал Ромка, ткнув толстяка пальцем в грудь, на которой болталась цепочка с камнем в блестящей оправе. — Цепной пёс своего господина.
— Вяжи его! — прохрипел Громкоголос, озираясь в поисках своих людей. К нему уже бежали двое солдат, бросив повозку с пленниками.
Люди на площади засвистели. Парень, что кричал с края площади, бросился к телеге, где сидели связанные рабы. Взобрался на повозку и принялся распутывать верёвки.
Толстяк схватился за пояс, где должен был висеть меч. Всё оружие участников осталось возле стола, где сидели судьи. Его отобрали заранее, сложив горкой на козьей шкуре.
— Я отрежу тебе язык, наглый раб! — прохрипел Громкоголос, шаря по поясу в напрасных поисках меча.
— Люди, уймитесь, не гневите богиню! — надрывался в крике старик-распорядитель.
Парень возле повозки освободил одного, сидящего с края, человека, и взялся за второго.
— Стой, сын болотной крысы! — взревел толстяк, заметив, что его добыча вот-вот разбежится. — Солдаты, охраняйте груз!
Уже почти добежавшие до своего начальника солдаты завертелись на месте.
— Сам ты сын горного козла! — выкрикнули из толпы. — Явились к нам в долину, отобрали лучшие пастбища, да ещё корчат из себя поэтов!
— Убирайся к своему хозяину-вору, — поддержал другой. — Пускай свой трон стережёт!
Громкоголос не ответил на выкрики из толпы. Проворно двигая жирными пальцами, он расстегнул пояс на животе и намотал конец ремня на ладонь:
— Я возьму тебя и без меча, мальчишка.
Гибкий кожаный ремень с пряжкой со свистом рассёк воздух. Ромка ощутил мгновенную режущую боль, когда узкий пояс захлестнул ему ноги. Ремень сейчас же рванули, и Роман повалился на спину. Толстяк с неожиданной ловкостью подскочил, навалился сверху. Его локоть угодил парню в голову, и Ромка едва успел увернуться, чтобы не получить прямо в глаз.
Увесистая туша вышибла воздух из лёгких, и он тщетно попытался вздохнуть. Это нечестно. Весовая категория Громкоголоса явно зашкаливала. Сумоисты в Японии приняли бы того с распростёртыми объятиями.
Толстяк опять ударил локтем, Ромка увернулся, избежав удара, который наверняка отправил бы его в нокаут. С усилием высвободив кисть руки из-под туши противника, парень ткнул толстяку пальцами в рёбра. Громкоголос всхрапнул, но хватку не ослабил. Вместо этого он боднул Ромку прямо в лоб.
В голове вспыхнули и поплыли искры. Роман отчаянно извернулся, и снова ткнул в жирный бок. Неожиданно хватка ослабла, и он смог высвободить всю руку. Ничего не видя от плавающих перед глазами огненных кругов, Ромка оттолкнул противника, и приподнялся, жадно вдыхая воздух. Ременная петля на щиколотках врезалась в кожу.
Взъерошенный дядька Толстопуп, оскалив зубы, тянул его жирного противника за ногу. Громкоголос яростно брыкался, не желая отпускать почти задохнувшегося Ромку.
Тот наконец стряхнул ремень и вскочил на ноги. Не обращая внимания на звон в ушах, от души пнул толстяка в печень. Громкоголос хрюкнул и скорчился, зажав бок руками.
Старик-распорядитель метался рядом, заламывая руки и призывая богиню. Женщины визжали, взобравшись с ногами на столы и подобрав юбки. Ромка мельком глянул на ряд дамских ножек, подхватил пояс толстяка, и быстро, пока тот не опомнился, скрутил ему руки. Затянул ремень на жирных запястьях, закрепил узел. Громкоголос сипел, мотая головой. С отвислых щёк его капал пот.
Солдаты, подбежавшие было к повозке с рабами, увидели жалкое положение предводителя, и кинулись к нему на выручку. Парень из толпы, уже освободивший одного пленника, сделав неприличный жест им вслед, презрительно засвистел.
— Ну-ка, развяжи его, — скомандовал подбежавший первым вояка, направив меч на Ромку.
— Убери меч, Поплавок, — отозвался голос рядом с ним, и в глаза вояке блеснуло лезвие меча Губотряса, Ромкиного новобранца.
Поплавок, дюжий парень в кожаной безрукавке с металлическими пластинками на груди, вытаращил глаза:
— Ты что, Губотряс? Это же раб.
— Я сказал — опусти меч, парень, — ровно ответил солдат. — Это мой командир.
— Твой командир? — изумился Поплавок. — Да он же мальчишка!
— За этого мальчишку я отрублю ноги любому, — так же невозмутимо сказал Губотряс.
Его товарищ-новобранец подошёл, и стал рядом. Установилось хрупкое равновесие сил. Стоящий неподалёку оскаленный, всклокоченный дядька Толстопуп мрачно наматывал на руку ремень пращи.
— Убейте его! — просипел отдышавшийся от Ромкиного удара толстяк. — Он оскорбил меня.
— А ты оскорбил богов! — громко произнёс Роман.
Он вскочил на камень, с которого они с Громкоголосом свалились в пылу борьбы, и поднял вверх руки. Толпа на площади зашумела и стала затихать. Зрители, с интересом наблюдавшие за борьбой, не спешили прийти на помощь ни одной из сторон, очевидно, ожидая результата схватки. Сейчас они с любопытством вытянули шеи и прислушались.
— Жители долин и лесов, благородные обитатели этого места! — начал Ромка. — Я обращаюсь к вам. Мы явились сюда, и хотели почить богиню плодородия своим скромным искусством. Не наша вина, что этот человек нарушил ваш праздник. Но он виновен ещё в одном: этот человек похитил моего брата Рэма, и насильно увёз его в город. Вы даровали мне венок за победу в состязании. Я горжусь этой наградой. Но ещё больше я хочу освободить своего брата. Поэтому не нужно мне обещанного приза. Позвольте забрать этого человека — Громкоголоса. Я обменяю его на брата.
Оправляя свои белые одеяния и придав лицам торжественность, к камню приблизились судьи. Вперед выбрался старый судья, вручивший Ромке свой венок. Он опирался на руку распорядителя в волчьей шкуре. Стало видно, что он уже очень стар. Редкие волосы пушком одуванчика обрамляли сухое, тёмное лицо. Глаза, в сетке глубоких морщин, смотрели рассеянно, должно быть, старый поэт различал лишь смутные силуэты людей.
Старик шепнул что-то распорядителю на ухо, и тот торжественно объявил:
— Братья! Победитель состязания певцов и поэтов заслуженно получил свой венок. Поэма, которую он прочёл нам, вложена в его уста богами, и будет считаться нашим общим достоянием. Со своей стороны, мы выполним обещание, данное перед началом состязания, и вручим победителю жирного барана. Соперник поэта Рома, Громкоголос, опозорил себя в наших глазах и оскорбил богиню. Поэтому мы лишаем его права принимать участие в состязаниях в этом году. Но он — свободный человек и слуга царя. Пусть Ром выясняет с ним отношения, как хочет, это его дело. Нас оно не касается.
— Трусы! — выкрикнул от повозки парень, который распутывал верёвки на рабах. — Боитесь царского пса!
— Замолчи! — с достоинством ответил распорядитель в волчьей шкуре. — Ты ещё молод, чтобы учить стариков, что им делать.
— Вот он, связанный, как баран, перед вами! — крикнул парень. — А вы его даже сейчас боитесь. Жалкие трусы.
Он протолкался к камню, и взглянул на Ромку:
— Возьми меня с собой, храбрый поэт Ром. Мне надоело пасти коз, которые смелее их хозяев.
Ромка посмотрел на него. Парень стоял перед ним и восторженно глазел на него, на лавровый венок на Ромкиных волосах, на связанного, сидящего возле его ног толстяка Громкоголоса. Парень вблизи оказался огненно-рыжим. То, что Роман издали принял за шапочку растамана, изрядно поношенную, оказалось шапкой красных кудряшек, больше приличных для пуделя, чем для человека. На лице парня, загорелом, с орлиным носом, блестели серые узкие глаза.
— Я собираюсь отнять своего брата Рэма у самого царя, — медленно сказал Ромка. Он только сейчас понял, что Громкоголос — слуга того самого человека, который отнял трон у своего брата, и сел на него незаконно. И этот человек, очевидно, запер дочь в темницу, велев бросить её сыновей-близнецов в реку. Его дед.