Уэкамин — городок, у которого есть душа. Некогда это была сентиментальная душа, благоговевшая перед верной дружбой первых поселенцев и «Звездным знаменем», но теперь городок растерянно замер между двумя поколениями, чуждый буйным и неразумным помыслам и того и другого. Поколение первых поселенцев постепенно вымерло, а из молодых людей добрая сотня отправилась во Францию в качестве пионеров уже другого рода. Теперь им предстоит увидеть мир, постигнуть его благость и силу, так что вряд ли они захотят вернуться к скаредности кривых улочек Уэкамина.
Те, кто остался — властители мертвой души Уэкамина, — ходят в кино, играют в бридж по маленькой и лелеют только одну заветную мечту: обзавестись автомобилем, ибо собственная машина — это высший признак респектабельности.
Мистер Гейл почувствовал, как пресен городок, не пробыв в нем и десяти минут. Он приехал на Север, чтобы распорядиться наследством, оставшимся от его родственника, покойного владельца уэкаминской сыроварни. Мистер Гейл родился среди сосновых лесов Алабамы, но ничем не напоминал южанина из бесчисленных комедий и мелодрам. Его мощный багровый подбородок свидетельствовал о решительном и деятельном характере. Он говорил так, как говорят жители Нью-Йорка и Сан-Франциско, а не растягивал слова и не повторял то и дело «с вашего разрешения, сударь!»; он не носил ни большой белой шляпы, ни маленькой седой бородки клинышком; он не именовался ни судьей, ни полковником. Его звали мистер Гейл, он был юристом и мятному шербету предпочитал лимонад. Однако всю Гражданскую войну он сражался за Южную конфедерацию и однажды серым туманным утром перед кавалерийской атакой даже разговаривал с самим Джебом Стюартом.[1]
Пока мистер Гейл приводил в порядок имущественные дела покойного, он успел испробовать в качестве собеседников редактора местной газеты и мирового судью, после чего отказался от попыток поддерживать знакомство с уэкаминянами — исключение составила только миссис Тиффени, у которой он в конце концов снял комнату. Миссис Тиффени была дочерью и вдовой первых поселенцев здешних мест. Она сама с молодым мужем приехала сюда из Сент-Пола в фургоне после Гражданской войны. Покойный капитан Тиффени был последним командиром уэкаминского поста Великой армии республики,[2] а миссис Тиффени много лет возглавляла местное отделение Женского вспомогательного корпуса. После похожей на сарай гостиницы «Уэкамин» мистер Гейл чувствовал себя очень уютно в этом домике, столь же аккуратном и почти столь же маленьком, как белая морская раковина, украшавшая газон у его калитки. И глухая тоска, которая еще неделю назад овладевала им, когда он гулял в голубом холоде долгих апрельских сумерек, совсем рассеялась. Теперь он каждый вечер сидел на крыльце домика и согласно кивал, выслушивая рассуждения миссис Тиффенн о политике, выращивании кукурузы, религии и приготовлении оладий.
Как-то вечером, когда мистер Гейл стоял у калитки, через улицу осторожно прокрался мальчишка, сделал вид, будто он не изображает батальон храбрых солдат, почесал пяткой одной ноги щиколотку другой, занялся большим жуком, который, лежа на спине, глупо дергал лапками, кинулся в отчаянную погоню за пустотой, вернулся и приветствовал мистера Гейла отрывистым «здрасте!».
— Добрый вечер, сэр.
— Вы у миссис Тиффени гостите?
— Да, пока.
— А вы откуда?
— Я из Алабамы.
— Из Алабамы? Так вы, значит, южанин?
— Южанин, старина.
Мальчишка оглядел его с головы до ног, расковырял носком кучку прошлогодних листьев у обочины, свистнул и заявил:
— А вот и нет! Где же тогда ваш серый мундир? И своего черномазого у вас нет. Я ведь видел конфедератов в кино, и они всегда ходят в серых мундирах, и почти всегда со своим черномазым и с большой саблей с кисточкой. А у вас сабля с кисточкой есть?
— Чего нет, того нет. Но зато есть дома серый конфедератский мундир.
— Вправду есть? А в рейды вы ходили?
— Нет. Но я о них много знаю. А один раз я обедал с полковником Мосби.
— Взаправду? А как вас зовут? А вы были генералом?
— Нет, я был капралом. Зовут меня Гейл. А как зовут вас, если я возьму на себя смелость задать вам такой вопрос, как мужчина мужчине?
— Джимми Мартин. Я живу вон тут, напротив. У моего папаши есть большущий граммофон и семьдесят пластинок. А вы были капралом? А почему не офицером? Расскажите про рейды!
— Но объясните мне, Джеймс, почему такого верного северянина, как вы, вдруг заинтересовали мятежники-южане?
— Ну, я вожак скаутов. А у нас нет скаут-мастера. То есть он был, только уехал, и теперь мне надо придумывать игры, а нам всем до чертиков надоело открывать Северный полюс и перевязывать раненых в Бельгии. А потом еще я всегда попадаю в эскимосы, когда мы открываем полюс, а то они не хотят играть. Ну, я и подумал, что мы отправимся в рейд и захватим у янки поезд.
— Что же, давайте сядем на крыльцо, Джеймс, и потолкуем. Пожалуй, и я не прочь найти свежего слушателя для своих историй. Так будем же оборонять Ричмонд и отправимся в глубокий рейд по тылам Иллинойса, к нашему обоюдному удовольствию. Вас это устраивает?
Джимми это вполне устраивало, и он сидел на крыльце и слушал, и вышедшая к ним миссис Тиффени тоже слушала, и трое поклонников героической эпохи, улыбаясь друг другу, сидели так до тех пор, пока с другой стороны тихой улочки не донесся длинный, визгливый и сонный зов: «Джи-и-имми Маа-артин!»
А затем мать Джимми обнаружила, что ее отпрыск возглавляет рейд южан, и успокоилась, только когда ее убедили, что это очень хороший рейд: руководил им генерал Грант,[3] а все его участники уже давно добровольно отпустили своих рабов на волю.
Потом Джимми сманил мистера Гейла пойти бить острогой щурят, и весь субботний день в ивовых зарослях на берегу речки бродили неторопливый грузный мужчина и маленький мальчик, который то и дело пускался вприпрыжку, чтобы не отстать от своего широко шагающего спутника.
По завершении ловли Джимми весело объявил, что его здорово выпорют — дров-то он не наколол! Чтобы выручить его, мистер Гейл придумал сложный стратегический план и, пробравшись вслед за Джимми через конюшню в сарай Мартинов, целый час колол дрова, а Джимми складывал их в поленницу.
Дружба Джимми и рассказы миссис Тиффени о днях ее девичества в штате Вермонт и о пионерских временах Миннесоты пробудили у мистера Гейла те светлые воспоминания юности, которые он, отправляясь на Север, надеялся оживить в товарищеских беседах с ветеранами уэкаминского поста Великой армии республики.
Но в Уэкамине не было В.А.Р. На протяжении последнего года местный пост был стерт с лица земли. Из четырех ветеранов, в прошлом году украшавших здесь могилы в День памяти павших, трое умерло, а четвертый переехал дальше на запад к сыну, как это водится на Среднем Западе. Еще десять лет назад пятьдесят крепких стариков торжественной процессией отправлялись в этот день к Лесному кладбищу, а теперь из них не осталось ни одного.
Однако они продолжали жить в речах миссис Тиффени, которая без конца просила мистера Гейла подтвердить, что и в этом году могилы будут украшены, пусть старые товарищи по оружию и не примут уже участия в церемонии. И мистер Гейл неизменно подтверждал, хотя, наведя тайные справки в парикмахерской, он установил, что в этом году День памяти вряд ли будет отмечен процессией. Городской оркестр развалился, когда парикмахер, он же дирижер, приобрел автомобиль. А директор школы пришел к заключению, что в этом году не стоит тратить времени и обучать школьниц в красно-бело-синих ситцевых одеяниях петь «Алмаз океана, Колумбия!», стоя в украшенном цветами фургоне.
Мистер Гейл попробовал обрадоваться тому, что День памяти ушел в небытие. Он сказал себе, что очень доволен, — ведь все его былые враги умерли. Однако он никак не поддавался на собственные уговоры. И слушая, как миссис Тиффени робко высказывает надежду, что День памяти не будет забыт, он и себя ощущал никому не нужным обломком прошлого. Для нее День памяти павших был самым ярким днем года, когда все ее друзья, и живые и мертвые, встречаются вновь. И она с неколебимым упорством верила, что он будет как — то отмечен.
Она обновила отделку на синей шляпке, которую всегда надевала, когда шла в процессии во главе Женского вспомогательного корпуса. Только накануне праздника она узнала правду. Вечером она не спустилась к ужину, и мистеру Гейлу по ее просьбе прислуживала дочка соседки. Девица хихикала и задавала мистеру Гейлу нелепые вопросы о сливках южного общества, пока его седые брови не сошлись в неприступную линию обороны. После ужина он отправился погулять и сердито зашагал по дороге, убегавшей от городка на восток, — в те минуты, когда щемящая тоска немного его отпускала, он ворчал себе под нос:
— Что-то мне так скверно, словно завтра они забудут помянуть меня и моих товарищей, а не тех, против кого я дрался. Эти ребята-янки были молодцы хоть куда. Они задали-таки мне жару. И вот теперь они лежат там, на кладбище, забытые, и ждут, и верят, что мы… что проклятые янки помянут их. Послушай, Дж. Гейл, эсквайр, сентиментальная развалина, почему это ты вдруг из-за них расхныкался? Ты ведь прекрасно знаешь, что ненавидел всех янки — они же убили твоего отца и брата. Только… эти старики там, на кладбище, ждут, бедняги…
Вдруг он увидел перед собой обнесенное забором поле. Он заглянул за ограду. Там смутно белели каменные столбики. Перед ним было кладбище. Мистер Гейл остановился и поежился. Ему почудилось, что из темноты доносится леденящий душу ропот. Каждый белый могильный камень казался укоряющим призраком старого солдата, которого лишили положенной ему награды. Мистер Гейл пошел прочь спокойной, размеренной походкой, которая была более панической, чем самое беспорядочное бегство.
Утро забытого Дня памяти было лучезарным, как солнечный зайчик на стволе бука. Но нигде не суетились школьницы в платьях расцветки национального флага, матери семейства не укладывали в корзины лимонад и бутерброды, робкие старички в поношенных штатских костюмах не преображались в бравых солдат. Лишь некоторые домохозяева по привычке вывесили флаги. Но среди них не было миссис Тиффени. Спустившись к завтраку, мистер Гейл увидел, что она нежно поглаживает ветхий шелк старого флага. Но она тут же сунула флаг в чулан, заперла дверь и засеменила на кухню. Завтрак она подавала медленно, с отсутствующим видом, и часто прижимала ладонь к боку. Мистер Гейл попросил разрешения помочь ей. Но она и слушать об этом не захотела. Казалось, она старается держать себя в руках назло всем.
Мистер Гейл поспешил уйти. В праздничный день он не мог заниматься делами и бесцеремонно навязал свое общество Джимми Мартину, который пребывал в блаженном упоении по случаю того, что начались летние каникулы и его горячо любимые учителя разъехались кто куда. Семейство Мартинов не собиралось участвовать ни в одном из намеченных на этот день пикников, и Джимми с мистером Гейлом принялись обсуждать вопрос, не отправиться ли им на рыбную ловлю. Они удобно расположились в шезлонгах на крохотном газончике и совсем забыли о некоторой разнице в возрасте.
Вдруг в доме громко хлопнула дверь. Они умолкли и прислушались. Взволнованные шаги простучали по ступенькам крыльца и, приближаясь, заскрипели по песку дорожки. Они оглянулись. К ним бежала миссис Тиффени. Она не надела шляпки, и жиденькие пряди седых волос падали на морщинистый лоб, как лохмотья флага, разорванного шрапнелью. Ее неподвижные глаза лихорадочно блестели, дрожащие руки цеплялись за воздух. Она простонала:
— Мистер Гейл, я не могу, не могу! Неужели они не понимают, что они делают! Там лежит мой муж… и я слышу, как он зовет меня, чтобы я пришла, чтобы показала, что помню его. Да-да, я слышу его — словно ветер плачет под дождем. Я сказала ему, что пойду на кладбище одна, сказала, что принесу корзинку цветов, — ведь яблони уже зацвели. А он сказал, что нужно, чтобы и другие пришли — процессия, как положено в День памяти, чтобы почтить все могилы. Я слышала его, слышала…
Мистер Гейл давно уже вскочил на ноги. Теперь он обнял ее за плечи и крикнул:
— Сегодня будет процессия, сударыня! Мы помянем их всех — всех до одного, почтим каждую могилу. Идите домой, голубушка, наденьте шляпку и приготовьте корзиночку, чтобы нам с вами было чем перекусить после окончания церемонии. Может, вы даже успеете испечь лепешки, но помните: через час или полтора вы услышите, что процессия приближается, так что будьте совсем готовы.
Голос мистера Гейла звучал внушительно и неопровержимо, как далекая канонада. Он пригладил растрепавшиеся волосы миссис Тиффени и, тихонько похлопывая ее по плечу с неуклюжей нежностью старого преданного пса, подвел к облупившейся двери ее дома.
Потом он подошел к шезлонгу, сел, покачивая головой, и поскреб в затылке. Джимми, который предпочел на время исчезнуть, теперь вернулся и сказал со вздохом:
— Я бы помог ей, только вот как?
— Еще бы, Джеймс, конечно, помог бы, будь ты постарше, а пока беги-ка поиграй где-нибудь еще. Старый мятежник должен пораскинуть отупевшими мозгами и превратить вон тех воробьев в процессию северян с оркестром и с двадцатью флагами, не меньше. Ну, беги.
Минут пять, а может быть, десять мистер Гейл поглаживал подбородок, а потом вдруг улыбнулся. Он торопливо зашагал к аптеке, вошел в телефонную будку и позвонил в три гостиницы трех городков, отстоявших от Уэкамина не больше, чем на десять миль.
Затем он бросился к прокатной конюшне, где давались напрокат автомобили-два на весь город. Одного автомобиля уже не было. Второй как раз собирался выехать, когда он тяжелой рысцой подбежал к воротам.
— Я беру этот автомобиль, — сказал он конюху-шоферу.
— Ничего не выйдет. — И конюх взялся за заводную ручку.
— Почему?