— Говорит, — согласился Алексей. — Я и сам о том думал. Возможно, именно они были последними хранителями останков святого князя. Но тогда нам просто необходимо разыскать эту Ухтомскую О. Д.
— О. Д., — повторил я. — Звучит как Орлеанская дева.
И тут вдруг мне показалось, что в толпе, на другой стороне улицы, мелькнул высокий старик с длинной бородой и в черной шляпе.
Мелькнул — и тотчас исчез. Я поглядел на Алексея.
— Я тоже видел, — шепотом произнес он.
…В глубокой тревоге и задумчивости ехал великий державный князь Иоанн III Васильевич в окрестностях Москвы; миновал уже со своею свитою небольшое сельцо Даниловское, где за двести лет пришел в тихое запустение древний монастырь — та обитель, воздвигнутая его святым предком. И сама могила благоверного князя Даниила была уже в полном небрежении, без ограды, одна лишь плита каменная. А думы Иоанна III терзали тяжкие, он и не заметил, как отстал от великокняжеской свиты отрок Силуан Новоторжский, сокольничий его. Душевные сомнения и смятение вызвало то, что накануне он принимал ханских послов из Большой Орды, коим девять лет не платил дани, а теперь взял от них басму, бросил в гневе на землю и растоптал ногами. Велел всех послов умертвить, кроме одного, которого отправил назад к хану Ахмету, дабы сказал тому, что и с ним также поступит, как с его басмою, ежели не оставит в покое русские земли! Да и то сказать, что били ордынцев еще сто лет назад, на Куликовом поле…
А вот теперь вдруг мучения одолели: правильно ли поступил? Наступило ли для Русской земли время полного освобождения от ига татарского? Не бедою ли все это кровавой обернется для народа его? Слышно, что уже собрал хан Ахмат войско и двигается на Русь. Торопиться и ему надо. Силы уж собраны, стоят на берегу Угры. Но не разумнее ли отступить на поля Боровские, уклониться от прямой брани? Страшно потерять всю рать в сечи. Оробело сердце. А старец Вассиан, достойный брат преподобного Иосифа Волоколамского, и митрополит Геронтий, и архиепископ Ростовский — все настойчиво советуют крепко стоять за веру и отечество, не страшиться Ахмата, не та уже Большая Орда, распалась и на Ногайскую, и на Крымскую, и на Казанскую, и на Астраханскую.
Старец Вассиан так и сказал ему вчера утром:
— Ахмат губит христианство, грозит тебе и отечеству, ты же пред ним уклоняешься, молишь о мире и шлешь к нему послов, а нечестивый дышит гневом и презирает твое моление. Повергнешь ли щиты, обратишься ли в бегство? И куда бежать? Где воцаришься, погубив данное тебе Богом стадо? Смертным ли бояться смерти? Судьбы Божии неизбежны. Отложи страх и возмогай о Господе в державе крепости Его! Господь мертвит и живит, он даст силу твоим воинам. Поревнуй предкам своим: они не только землю Русскую хранили, но и многие иные страны покоряли. Вспомни Игоря, Святослава, Владимира, Даниила Московского, прадеда своего, великого Димитрия Донского, побившего Мамая. По какому святому закону ты, государь православный, обязан уважать сего злочестивого самозванца Ахмата, который силою поработил наших отцов за их малодушие и воцарился, не будучи ни царем, ни племени царского. То было действием гнева небесного; но Бог есть Отец чадолюбивый: наказует и милует. Древле потопил Фараона и спас Израиль — спасет и народ твой, и тебя, когда покаянием очистишь свое сердце, ибо ты человек и грешен…
Много наговорил ему преподобный старец, много и справедливого, и уничижительного для его сердца. А великий князь все терзался сомнениями, будучи не робок, но осторожен. И вдруг словно невидимая рука взяла коня его под уздцы и поворотила назад. Скорой рысью поехал Иоанн III Васильевич обратно к сельцу Даниловское, а за ним и вся свита. А навстречу им — юный сокольничий, Силуан Новоторжский, бледен и сильно напуган чем-то. Сказать ничего не может, только трясется весь. Великий князь слез с коня, успокоил юношу. Наконец тот заговорил. И поведал следующее.
Когда отстал он от великокняжеской свиты, то решил зайти в сельский приходской храм во имя преподобного Даниила Столпника, обветшавший от времени. Никого там не было, но свечи горели. И такая стояла торжественная тишина, что Силуан опустился на колени и начал молиться истово, горячо, с ревностию в душе и сердце. А когда окончил, то видит: стоит перед ним незнакомец. Испугался юноша его взгляда, не в силах подняться, отяжелело все тело. Но неизвестный говорит ласково: Не бойся, отрок. Ибо я христианин и господин сему месту, имя же мне Даниил, великий князь Московский. По изволению Божию погребен я в сем Данииловом монастыре. Ты же, юноша, иди и скажи великому князю Иоанну: Вот, ты себя всячески утешаешь. Для чего же предал меня забвению? Но если забыт я им, то никогда не забывал меня мой Бог. Пусть отложит страх и ударит на врага христианского, и да увенчает его Господь победою. И после этих слов святой князь сделался невидимым. А Силуан поспешил исполнить заповеданное ему.
Выслушав юношу, великий князь Иоанн III Васильевич еще крепче задумался. Первым же делом по возвращении в Первопрестольную, он постановил петь соборные панихиды по своим князьям-родственникам, особенно же божественные службы вести о Данииле Московском, поминать милостынею, молитвами и благотворениями. А от Угры татары сами бежали, объятые внезапным ужасом, никем не гонимые, кроме, наверное, Небесных Сил. Не оружие и не мудрость человеческая, но Сам Господь спас Россию. Так пришел конец на Руси ордынскому игу…
Оказалось, что у нас нет денег даже на то, чтобы нормально позавтракать. И это при том, что в кармане у Алексея лежал усыпанный бриллиантами и драгоценными камнями золотой крест. Хватило бы и на обед, и на ужин до конца жизни.
— Тут неподалеку ломбард… — кисло пошутил я. — А что ты вообще намерен делать с этим крестом?
— Как что? Вернуть в усыпальницу. Когда туда возвратятся и мощи святого Даниила, — последовал суровый ответ.
— Но не разгуливать же с ним по улицам! Кругом воры, бандиты и убийцы. И этот… В длинной шляпе и с черной бородой. То есть наоборот.
— О чем вы, мальчики? — вмешалась Маша. Старика она, судя по всему, не видела. Может быть, и к лучшему.
— О нашем, о женском, — ответил я. — Крест надо поместить в сейфовую ячейку, в банке.
— Пожалуй, — согласился Алексей. — Но для этого все равно нужны деньги. А у меня их, собственно, никогда толком и не было. В практических делах я совершенно бесполезен. Не мое время.
— Это заметно.
— Зато я знаю, где их достать, — сказала Маша. — Ждите меня здесь. Через час вернусь.
Мы находились в это время на Преображенской площади. Когда Мария упорхнула, нам ничего больше не оставалось, как молча слоняться взад-вперед и кругами. Первым затянувшееся молчание нарушил я.
— Надеюсь, она не станет экстерном овладевать древнейшей профессией. Да и время неподходящее.
Но Алексей меня не слышал. Мысли его были заняты другим. Но наконец и он заговорил, а то я уже стал слегка позевывать, от какой-то необъяснимой тоски и вполне объяснимого голода.
— Каким-то образом криминальные элементы прознали об этом сокровище — я имею в виду крест — и вышли на след двух женщин-паломниц, начал он. — Ведь в их среде теперь не только отпетые уголовники, но и доктора наук, включая историков-архивистов. Я знаю, что за древними реликвиями идет настоящая охота. Не удивлюсь, если уже начали потихоньку растаскивать усыпальницу русских царей из Петропавловской крепости. На Западе на такие сокровища спрос особый. Да и любой наш доморощенный Смердяков, с Рублевского шоссе, сделавший себе первоначальный капитал на платных туалетах у Казанского вокзала, не прочь покрасоваться в горностаевой мантии от Николая II. Новое пришествие Хама в Россию.
— И второй исход Вексельберга из Египта с яйцами Фаберже, — добавил я. — Твою мысль я понял. За женщинами в Оптину пустынь были отряжены гонцы. Почему они не изъяли крест раньше? Что-то не получилось. Возможно, тетушка хранила его где-то в тайном месте.
— Как и святые мощи, — продолжил Алексей. — В принципе, меня интересуют именно они. А криминалу они совершенно безразличны. Что им делать с останками благоверного князя? Не будут же на них молиться?
— Да уж. Мордой не вышли. Как погляжу на этого Абрамовича…
— Скорее всего, просто уничтожат в топке. Если получится. Святые мощи сами себя защищают. И они еще не знают, что может произойти, если только попробуют. Вот в 1919 году в Вельском уезде проходила кампания по вскрытию святых мощей. Добрались и до раки преподобного Прокопия Устьянского. Но праведные останки были уже тайком перепрятаны на сельском кладбище. Активисты со злости стали ломать каменный храм. Не получается. Пошли за трактором. Едва подогнали — мотор заглох. Потом тронулся, да одного из них и задавил насмерть. Только тогда насильники угомонились, разломали драгоценную раку и разбрелись по своим домам. Но никто из них потом своей смертью не умер. Все получили воздаяние еще на земле. Кто утопился, кто угорел, кто повесился, а кто и просто в лесу пропал. По слову, сказанному в Нагорной проповеди: какой мерой меряете, такой и вам будет, негоже со святынями шутки шутить. Душу свою загубишь.
Мы присели на лавочку возле кинотеатра имени Моссовета. Старушка крошила хлеб голубям, и мне сейчас захотелось хотя бы на пять минут превратиться в птичку. Свежий воздух и аппетит — две вещи несовместные, как гений и злодейство: одно травит другое, так и умереть можно в самом деле. И тут я вспомнил о просфорке в сумочке племянницы, О. Д. Ухтомской. Она лежала в целлофановом пакете, а тот был у Алексея.
— Доставай, — сказал я. — Не будет греха, если мы причастимся вне храма.
Алексей кивнул. Кажется, он стал понимать меня с полуслова. Вытащив сумочку, он достал из нее просфорку с румяным крестиком наверху. Заодно воспользовался и перочинным ножиком Ухтомской, аккуратно разделив на салфетке Божий дар на две половинки. Потом тихо сотворил короткую молитву, и мы приступили к нашей нехитрой трапезе. Удивительно! Мне казалось, что ничего вкуснее, сытнее и питательнее я прежде не ел. Было ли это самовнушением или каким-то чудом, я не знал, не мог понять, да и не хотел. Главное, я больше не ощущал никакого голода. Как и Алексей. Мы с ним подобрали с салфетки даже все благодатные крошки, не оставили ни одной. Хотя некий наглый воробей постоянно крутился возле ног. А затем, ощущая прилив новых сил, продолжили наш разговор.
— В конце концов их настигли в гостинице для паломников, — сказал Алексей, разглядывая фотографии из конверта. Я в то же время перелистывал записную книжку Ухтомской-младшей.
— Ты считаешь, что женщины хотели передать крест и святые мощи оптинским старцам?
— Наверняка. Очевидно, знали, что пришел срок.
— Но ведь сундучок был пуст. Со слов Маши.
— А вот это не так. Она сказала, что лишь приподняла его. И он показался ей очень легким, почти невесомым. Такое вполне возможно. Поскольку тяжел грех, но не святость. Внутрь же она не заглядывала? А Маша мне говорила также, что когда держала сундучок, то ощущала необычайный аромат, благоухание. А это еще один верный признак того, что внутри могли находиться святые мощи.
— Ладно. Будем исходить из этого. Картина в ретроспекции выглядит так: пока Маша ночью с чужой сумочкой на плече ищет тебя, в гостиницу возвращаются паломницы. Убийцы их уже поджидают где-то за лестницей. Наша Орлеанская дева успевает бежать, допустим, через окно. Вместе с сундучком. Тетушка остается, чтобы дать ей время уйти, принимает удар на себя. А бандитам достается лишь сумочка Маши и большой гоголевский нос. Вполне логично. Если только племянница сама не замешана во всей этой темной истории. Молодежь — она ведь знаешь какая…
Алексей молча протянул мне читательский билет с фотографией Ухтомской О. Д. Потом показал мне еще несколько снимков, где она же была запечатлена с пожилой женщиной, с каким-то ветхим благообразным старичком, с группой детишек, еще с неким суровым старцем, с подругой.
— Погляди на ее лицо, — сказал он. — На другие лица. Тут убийц нет. Чистые, ясные взгляды. Какой здесь может быть злой умысел?
— Ну хорошо, — признал я. — Хотя я и не такой физиономист, как ты. Но где нам все-таки ее искать? В записной книжке куча телефонных номеров, обрывки фраз. Почерк у нее еще тот… На, погляди сам, я уже глаза сломал.
Алексей взял книжку, но смотреть не стал — сунул в карман.
— Потом проанализирую, — ответил он. — На досуге, вечером. Сейчас надо будет отправиться по разным адресам. Я уже полгода хожу, разыскиваю тех, кто в тридцатые годы был каким-либо образом связан со Свято-Даниловым монастырем. Окрестные жители, прихожане, даже бывшие чекисты. Или их дети. У меня целый список. Дело идет к концу, но осталось еще несколько важных встреч. Я не сомневаюсь, что рано или поздно и сам бы вышел на этих Ухтомских. И возможно, тогда бы не произошла эта трагедия в гостинице.
— Ага. Ремешок бы затянулся на твоей шее, — утешил его я. Но он лишь отмахнулся от моих слов и продолжил:
— Ты должен мне помочь, один я не справлюсь. А нам нужно торопиться. Я дам тебе пару-тройку адресов, съездишь по ним, встретишься с людьми, порасспрашиваешь.
— И что же я должен выяснить? — Перспектива мотаться по каким-то квартирам, дышать кислым запахом старины меня не слишком вдохновила.
— Все, — отозвался Алексей. — В смысле — все, что связано с их прошлым, с тридцатыми годами, со Свято-Даниловым монастырем. Может быть, тебе повезет и ты что-то зацепишь. Ведь вполне возможно, что святых мощей у Ухтомских и не было. А спрятаны они совсем в другом месте.
— Так мне и скажут!
— А ты очень хорошо постараешься.