— У меня такое ощущение, что он мертв, — произнес я. — И даже успел испортиться.
— Сам ты мертв! — неожиданно проговорил господин Кремль и открыл глаза: — Сам испортился!
— Здравствуйте, — поприветствовал его Алексей. — А мы вот…
— Знаю. Мне звонила Ольга. Потому и дверь оставил открытой. А сам поспать решил.
— Странно вы как-то спите. Неподвижно, — заметил я.
— А ты что — дергаешься, корчишься, что ли, когда дрыхнешь? Так тебя связывать перед сном надо. Ремнями, как в психлечебнице.
— Это куда вы Агафью Максимовну определили? — мстительно ответил я. — Дорогой товарищ, с позывным Монах.
— И об этом уже пронюхали? — усмехнулся Матвей Иванович. — Что ж, я знал, я всегда знал, что рано или поздно это откроется. Даже лучше, если еще при жизни. Спокойней умирать стану. Никто не умеет хранить тайны, никто. Ни органы, ни друзья, ни ты сам. Даже у Господа Бога нет тайн, все написано в Библии и Откровении, каждый час, от начала и до конца расписан. Альфа и Омега. Все открыто, только умей читать. А люди не умеют. Главное, не хотят. Я вот хотел, да меня колесница переехала. А потом поздно стало и хотеть, и читать. Ушла жизнь.
— Почему в комнате такой кавардак? — спросил я. — Кто здесь был?
— Никто, — ответил старик. — Это я сам тут все перевернул. Со злости. После того как позвонил Агафье и все рассказал. А она… Она сказала, что прощает. Как Господь прощал. Вам, ребятки, этого, наверное, не понять.
— Ну почему же? — возразил я. — Чай, не совсем придурки.
— Он, может, и нет, а ты-то — точно, — сказал Монах. — Как простить то, что я сделал? Не с ней даже, не с ним, а со своей жизнью? Ведь по-другому все могло быть, иначе. Мучеником мог стать, или затворником, или пастырем добрым, или просто жить, хоть и без благочестия, но как тысячи людей — в вере. А вышло? Какое тут прощение, охламон ты этакий?
— Она же простила, — произнес Алексей. — А Господь — тем более.
— Вы еще не все знаете… Мощи святого Даниила я из монастыря вынес. И передал их гэпэушникам. Безбожникам этим.
— А потом?
— Потом они оказались у Васи Скатова. Он их подменил на другие. Успел. Потому что те хотели их совсем уничтожить, растворить в кислоте. И растворили, только зря радовались. Говорят, плясали даже возле бочки, у Кремлевской стены. А Вася ловкий, он мощи спас. Всех их обманул. Он уже тогда в Бога верил, только притворялся перед разбойниками. Пошел к ним служить лишь затем, чтобы упредить их планы. Чтобы знать, что они замышляют. Это ж какую надо выдержку иметь? Как Штирлиц прямо. Я в монастыре Монахом был, а он в НКВД — слугой Господа. Так вот бывает. Мне он обо всем этом через много десятилетий рассказал. Мы ведь с детства дружили, с одной улицы. Да и девушку одну и ту же любили. Агафью, как вы сами понимаете. Вот сказал вам — и на душе даже легче стало. А где ваша-то подруга? Вы ведь, поди, тоже за ней оба ухлестываете? Кому из вас двоих она предпочтение отдала?
— Это к делу не относится, — сказал я, подходя к окну и раздвигая шторы. В комнате стало гораздо светлее и уютнее. Даже несмотря на беспорядок: на перевернутые стулья, разбросанные книги и одежду, разбитые тарелки и чашки. Тепло солнечных лучей передалось и хозяину. Он, кажется, впервые за все время улыбнулся.
— Ну а после? — задал вопрос Алексей. — Что стало со святыми мощами? Василий Пантелеевич вам рассказывал?
— Об этом Ольга знает, правнучка, — ответил Матвей Иванович, подумав. — Она и тетка ее, Татьяна, в последние годы со Скатовым часто виделись. Но сам я с ним уже не общался.
— Татьяна мертва. Скатов тоже, — сказал я, продолжая глядеть на улицу. — Убита подруга Ольги. А самой ее все нет и нет. Она больше вам не перезванивала?
— Нет. Ждите, коли пришли.
— Как бы чего не случилось, — озабоченно промолвил Алексей. — А больше вам никто не звонил по поводу объявления?
— Еще два раза, — ответил старик. — Смешно даже. Сумочка уже нашлась, а они все звонят. Да Ольгой интересуются. Женихи, что ли? Вроде вас.
Опять он за свое! Но меня сейчас больше интересовало то, что происходило на улице. Из джипа высунулась какая-то морда, бросила окурок и скрылась обратно. Алкаши так и не прикоснулись к бутылке, зато достали мобильные телефоны (!) и стали куда-то звонить. Дворник продолжал мести уже совершенно чистый тротуар, как механический робот. Кошка неугомонно орала на своем языке, выскочив из подъезда. И тут я увидел, как из соседнего двора вышла Ольга Ухтомская и направилась к нашему дому.
— Вот она, — произнес я. — Сейчас будет здесь.
Однако напрасно я радовался. Случилось совершенно непредвиденное, чего не ожидал никто: ни я, ни подошедший к окну Алексей, ни подкативший на своем инвалидном кресле Матвей Иванович. Хотя ему-то как раз было затруднительно смотреть, как бы он ни пыжился, пытаясь приподняться на локтях.
Ольга пересекла детскую площадку и ступила на тротуар. Дворник облокотился на метлу, чтобы передохнуть. Алкаши спрятали мобильники и встали со скамейки. Из джипа вылезли три человека. Кошка замаяукала еще громче.
— Что она делает? — недоуменно спросил Алексей.
Вопрос относился не к голодной кошаре, а к девушке. Ольга вдруг круто развернулась и пошла обратно, почти побежала. Но дорогу ей загородил дворник. То ли случайно, то ли намеренно. А три человека из джипа бросились к ним. Но столкнулись с двумя алкашами, которые встали на их пути. Драка началась так стремительно, что мы не успевали следить. Фильм этот, из серии крутых боевиков, продолжался не более минуты. Правда, стрельбы не было. Орудовали голыми кулаками. Профессионально. С какими-то хитрыми японо-китайскими приемами и прыжками. Больше всего почему-то досталось дворнику, который, может быть, со страху или растерянности, полез в самую гущу. Один человек из джипа едва не схватил Ольгу, но был повержен самой девушкой, умудрившейся заехать ему в самое болезненное место коленкой. Остальные выясняли отношения пара на пару, лупя попутно и служителя метлы. Кошка прекратила орать и с восторгом наблюдала за происходящим.
Кончилось все так же мгновенно, как и началось. Из ДЭЗа напротив высыпала целая толпа дворников. Ольга исчезла, будто растворилась в воздухе. Должно быть, она очень хорошо знала местность. Алкаши побежали в одну сторону, их противники — в другую, к своему джипу. Машина тут же рванула и понеслась прочь. Поле боя осталось без костей. Только кошка вновь принялась мяукать, выражая тем самым свою досаду на двуногих идиотов. Нет чтобы покормить…
— Ну надо же! — прозвучал рядом со мной голос Матвея Ивановича. — Давненько такого не видывал.
Он повернулся и пошел к столу, с которого взял надкушенное яблоко, стал его грызть. Потом, опомнившись, поспешно вновь занял свое инвалидное кресло. Усмехнулся под нашими взглядами.
— Так вы ходите, — произнес я. — А я ведь это предполагал.
Это он убил Василия Пантелеевича Скатова. Хотя к чему нам было сейчас об этом знать? Мы и не просили его признаться. Он сам рассказал, как на последней исповеди. Вроде бы уже было некому, только двум совершенно посторонним людям. А нас теперь волновало совершенно иное: куда исчезла Ольга, удалось ей действительно скрыться? Кто были эти люди — те, из джипа, и другие, рядящиеся под алкашей? И где Маша? Но выслушать Матвея Ивановича все равно пришлось…
Он замыслил это очень давно. По его словам, чуть ли не с юности, когда дружил-враждовал с Васей Скатовым. А тут его еще и зверски избили на монастырском подворье, и друг принимал в этом участие. Матвей Иванович понимал, что это — для дела, что так надо и все равно не убьют до смерти, но обида не стала меньше. А там и общая любовь к Агафье, молодой синеокой красавице. Соперничество. Безверие. Ненависть ко всему. На фронте, когда балтийский десант бросили на подмогу пехоте, встретил Скатова, обнялись. А во время атаки стрелял в него. Выжил. Но ненависть не проходила. Так и жил с нею все время. Одна эта мысль и тешила. Думал: убьет его — и тогда только наступит облегчение. Будто вернется все на круги своя. Вернется и молодость, и Агафья, прежняя, и — смешно сказать! — вера в Господа. Словно через смертельный грех можно возвратиться к утерянной Истине. Кто знает, возможно, и так бывает. Покаявшийся разбойник первым вошел в Царствие Небесное. Но не тот, кто надеется обмануть Бога. И себя тоже. Это какие же душевные муки надо было терпеть всю жизнь, как изуродовать свое сердце, чтобы решиться на подобное?
А решился он, когда узнал от Ольги, что Василий Пантелеевич совсем плох, ложится в больницу. План-то Матвей Иванович состряпал давно, для этого и прикидывался парализованным. На инвалида в коляске никто не подумает, это — алиби. А так здоровья ему не занимать. Смолоду был силен, еще сейчас может железный прут согнуть. Выбрал нужный день. Сел на электричку, поехал в больницу. В электричестве разбирается, после войны монтером работал. Знал от Ольги — в какой палате лежит Скатов, на каком этаже. Когда прибыл на место, вырубил что надо, обесточил. В потемках хорошо видит, как кошка. Не иначе, как сам сатана наградил таким даром. А тут в палате двое торчат. Ну, одному пришлось посохом-то Василия Пантелеевича и поправить мозги. Потом подушку Васе на лицо и вся недолга.
— А ты, внучек, извини за то, что приголубил малость, — обратился Матвей Иванович ко мне.
— Ничего, дедушка. Спасибо, — ответил я.
— Он же уже был при смерти, — произнес Алексей. — Не понимаю.
— Сам бы умер, — добавил я.
— Э-э, нет! — громко, но в то же время горько возразил Матвей Иванович. В нем и сейчас бушевали страсти: это было видно по глазам, по искаженному гримасой лицу. — Нет, не дал бы я ему упокоиться с миром. Нет, не дал. Нет. Я должен был это сделать — я и сделал. На карачках бы приполз к нему. Прикатил бы на инвалидном кресле, если б был в самом деле параличом разбит. Хоть одной рукой бы, а дотянулся…
Слушать его было страшно. Хотелось поскорее уйти, забыть. В принципе, нам здесь и незачем было больше оставаться. Ольга Ухтомская сюда уже вряд ли вернется. Если вообще жива.
— Ну а что же теперь? — спросил у Матвея Ивановича Алексей.
— Теперь?.. Теперь. Вот теперь-то я и уйду к Господу. В монастырь пойду. И старик встал с ненужного уже инвалидного кресла. Он с силой оттолкнул его ногой, и оно покатилось к стенке, врезалось в нее, сбив по дороге торшер. А Матвей Иванович и торшеру поддал. Да так, что смял абажур всмятку. Но и на этом не успокоился. Взял и обрушил еще одну книжную полку. И на классиках попрыгал.
— Ну, хватит вам, — сказал я. — Что за ребячество в самом деле? Этак вы еще кого-нибудь придушите или зарежете.
— Нельзя вам сейчас в монастырь. И в храм нельзя с таким настроем, — произнес Алексей. — Выспитесь, угомонитесь. Утром решайте — что делать дальше? Правильные мысли сами придут.
— Не придут, — угрюмо обронил старик. — Никто больше не придет и не появится. Ни Агафья, ни Ольга. Ни мысли, ни Господь Бог. Один только Вася Скатов. Во-он он стоит в углу, видите?
Матвей Иванович показывал крючковатым пальцем. Затем начал хихикать.
— Неужто не видите?