Как занятно! — подумал я. — Мы мыслим в одном направлении.
— Там очень красивая и теплая Преображенская церковь, — заметил Алексей.
— Скоро возле нее будет еще теплее, — отозвался я. — Просто горячо, надеюсь.
Путь наш лежал к Истре, на другой конец Подмосковья от Лыткарино. Пятые сутки мы куда-то ехали, мчались, попадали то в одни, то в другие происшествия, но искомая цель приближалась все ближе и ближе. Однако оставалось и совсем немного времени до окончания того срока, который обозначил таинственный старец в заброшенном скиту Оптиной пустыни. Еще два дня. Кстати, я так и не узнал у Алексея, кто он? Но едва я собирался об этом спросить, как Алеша начал рассказывать:
— Никон задумал строить Новый Иерусалим в точном соответствии с его восточным образцом. Это было не просто гениальное и провидческое соображение. Это было начало пути России к Иерусалиму Небесному, к тому, что отрывает от земли, что всегда вдохновляло и поддерживало Святую Русь. И это глубочайшее понимание вечности, места в нем русского человека. Мало скопировать. Мало переименовать реку Истру в Иордан, назвать истринские холмы Синаем и Фавором, а Воскресенский собор создать как храм Гроба Господня в Иерусалиме. Нужно еще предвидеть русскую Голгофу. Свою в том числе тоже, — добавил он, помолчав.
— Где нас будет ждать Агафья Максимовна? — спросил я.
— Точно не знаю. Думаю, в одном из приделов Воскресенского собора, всего их двадцать девять. Может быть, там, где покоятся мощи патриарха Никона.
— Собор, кажется, обрушился после его смерти? — задала вопрос Маша, лихо ведя пежо. Она обгоняла всех подряд. Скорость у нее в крови. Любит бегать и убегать.
— Ты о тормозах помни! — посоветовал я. — Не то сами обрушимся.
— Новый Иерусалим и не был достроен при его жизни, — отозвался Алексей. — Еще бы! Тут работы на сто лет. Нужно было повторить все святые места с родины Христа. Гефсиманский сад, Вифлеем, Елеонскую гору, Саулов источник, словом, все. Специально ездили в Палестину и делали замеры. Сам Никон со всей своей страстностью копал и таскал кирпичи. А Воскресенский храм, между прочим, воздвигали белорусы и украинцы, наши братья-славяне, во главе с Аверкием Мокеевым. Так что в Новом Иерусалиме — еще и единство нации. Но он все-таки вышел не совсем восточным. Центральная часть собора — совершенно русская, с большим барабаном и главой, а колокольня с юга и вовсе напоминает Ивана Великого. Да, лет через тридцать после смерти Никона шатер в круглом зале внезапно обрушился. Случилось это, как ни странно, когда Петр I умер. А может быть, в этом и нет ничего странного, — подумав, продолжил он. — Все имеет свой тайный смысл, я это не устану повторять. И еще лет двадцать пять церковь лежала в руинах, пока ее не восстановила самая благонравная императрица на троне Елизавета.
— Немцы в сорок первом тоже пробовали взорвать монастырь, да не очень-то получилось, — добавил я.
— Фашисты своих-то пасторов поубивали и пересажали, чего ж им с православными святынями церемониться? — отозвался он. — Гитлер на деле ставил задачу уничтожения христианства. Был у него всего один умный советник — Шойбнер-Рихтер, который призывал к воскрешению заветов Тройственного Священного Союза и дружбе с Россией, да и того убили якобы шальной пулей во время мюнхенского пивного путча. А на его место идеологом пришел Розенберг. Ну, это известный певец превосходства германской крови… Как еврей, только наоборот. Плюсы и минусы совпадают, как сказал бы наш друг Владимир Ильич. Любопытно, что еще в 1918 году блаженный старец схимонах Аристоклий говорил в Москве пророческие слова, что, по велению Божию, немцы со временем войдут в Россию, наделают много бед, но уйдут, а тем самым спасут ее от безбожия. И ведь верно. Что творилось после Гражданской войны и позже, вплоть до нападения Гитлера? Преследования христиан можно сравнить только с эпохой Нерона, да и то мало.
Мы мчались вперед со скоростью больше ста двадцати километров в час, нарушая все правила, а Алексей продолжал рассказывать:
— Это был подлинный пир сатанистов. В Твери, кажется, поставили памятник Иуде Искариоту — от освобожденного человечества, а хотели вначале самому Люциферу. В карательные органы хлынул весь маргинальный сброд, деградировавшие русские солдаты, матросы, крестьяне, местечковые евреи, поляки, латыши, китайцы, чехи, настоящие маньяки и садисты. Некая Роза Шварц в Одессе особенно любила сладострастно измываться над молоденькими юнкерами, в сфере половых органов, какие-то ритуальные мучения, от которых те умирали медленно и страшно, с искаженным до неузнаваемости лицом от боли. Таких Шварц было множество во всех отделениях ЧК. А другие сидели и любовались казнями, пили вино, курили и играли на фортепьяно.
— Да, Октябрьская революция завершилась небывалым иудейским триумфом и разгулом еврейской мести, — согласился я. — Это было явление, не имевшее прецедента в мировой истории. Хазарский каганат отдыхает. Даже нынешние времена более тихие. Сейчас уничтожают цивилизованно.
— А тогда — сотни тысяч, миллионы ученых, инженеров, врачей, писателей, профессоров, крестьян, самих же рабочих, я уж не говорю о духовенстве. Весь цвет и генофонд нации, народа. На одном полигоне в Бутово под Москвой расстреляли десятки тысяч священнослужителей. А Соловки? Митрополита Владимира в Киеве душили цепочкой от креста, а до этого из пушек обстреляли Печерскую лавру. Потом его искололи штыками, он плавал в луже крови. Престарелого протоиерея Петра Скипетрова убили прямо на паперти другой лавры — Александро-Невской. Даже над мощами невинного отрока Артемия, почившего в 1573 году, и то надругались, изрубили на куски и бросили в колодец. Вот какова сила злобы! В реке с камнем на шее утопили епископа Тобольского Гермогена, а с ним и всю делегацию верующих, пришедших просить за него. Владык Феофана Соликамского и Андроника Пермского связали за волосы, продели под узел жердь и обнаженными окунали в прорубь, пока тела их не покрылись льдом. Епископа Амвросия в Свияжске замучили, привязав к хвосту лошади и пустив ее вскачь. В Самарской губернии владыку Исидора предали самой мучительной смерти, посадив на кол. Епископа Никодима в Белгороде забили железными прутьями, а тело бросили в выгребную яму и не разрешили хоронить. Платона Ревельского, тоже епископа, обливали холодной водой на морозе, пока он не превратился в ледяной столб. Прямо в церкви на царских вратах повесили архиепископа Воронежского Тихона. А с ним вместе замучили еще до двухсот иереев. В Юрьеве топорами зарубили 17 священников. Раздавили жерновами пресвитера Андрея Зимина в Уссурийском крае. Духовника монастыря святой Магдалины схватили прямо в церкви во время богослужения и выстрелили прямо в рот, с криком: вот тебе твое святое причастие! Но у многих извергов при этом у самих мутился рассудок, сходили с ума или стреляли в своих же. В городе Богодухове всех монахинь согнали на кладбище к глубокой яме, надругались, вырезали груди, еще живых побросали вниз…
— Ну, хватит! — подала голос Маша. Она вдруг так резко вывернула руль, что мы едва не угодили под колеса встречного грузовика.
— Эй, мадемуазель, ты там поосторожнее, — похолодев, произнес я. — Самой жить надоело, так мне еще внуков нянчить.
— Ты сначала детей заведи, — огрызнулась Маша.
А Алексей вроде бы даже не заметил этого инцидента.
— Я просто хотел показать, что творилось в те годы, — спокойно отозвался он. — Троцкий признавался в своих мемуарах, что расправа над русским народом и царской семьей была нужна не просто для того, чтобы напугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что впереди полная победа или гибель. Они прекрасно знали, на что идут. И их ненависть имела какой-то явно мистический, иррациональный характер. Это противоречило не только христианским, но и всем человеческим принципам, морали и нравственности. Характерно, что у Ленина самые грязные ругательства обращены не к политическим противникам, а к Богу. Даже патриарха Тихона пытались постоянно убить, выпустили однажды пять пуль, но все они попали в его келейника Якова Полозова.
— Значит, и Яковы не всяковы, — заметил я.
— Ну, разумеется… А потом зашли с другой стороны, начали создавать под крылышком ГПУ всех этих обновленцев, сергианцев, Союз воинствующих безбожников и прочее. Не в лоб, так по лбу. Цель одна — уничтожить, вытравить православие. И вновь — раскол. Зарубежная церковь, катакомбная… А церковь — едина, это как корабль во время шторма, некоторые прыгают в воду, садятся в шлюпки, плывут куда-то. Но кормило патриарх Тихон держал твердо. Он не дал себя увлечь гражданской войной, не благословил братоубийственную смуту, ни белых, ни тем более красных. Он говорил народу, что для христианина идеал — Христос, не извлекающий меч в свою защиту, но утихомиривающий сынов грома, не дай посрамить цену твоих страданий от руки насильника и гонителя, не дай увлечь себя страстью отмщения. Его молитвенное служение — это своеобразная вершина русской святости, а все то время — массовый подвиг за Христа, слава и величие Русской православной церкви.
— Интересно, как бы повел себя патриарх Никон на его месте? — вслух произнес я. — Наверное, меч-то все-таки обнажил…
— Не знаю, не знаю, — ответил Алексей. — Так вот, в эти сатанинские годы было официально заявлено, что в течение второй пятилетки религия будет уничтожена вообще, а Москва станет самым безбожным городом мира. И дело к этому шло. Сам местоблюститель Сергий говорил протоиерею Виноградову, что, возможно, церковь доживает последние дни. Но… Началась Великая Священная война. И, по пророчеству схимонаха Аристоклия, немцы вошли в Россию. А ход истории круто изменился. Безбожие отступило. Сталин возвратил патриаршество. Вернулись из лагерей священники. Открылись храмы, семинарии, духовные академии. На Россию вновь снизошел Дух Святой. Само то, что война началась в День Всех Святых в земле российской просиявших, а закончилась в празднование Георгия Победоносца, уже имеет промыслительное значение. Как и то, что икона Казанской Божией Матери была обнесена вокруг Москвы и Ленинграда, и эти города выстояли. А ведь Волоколамское шоссе, например, было уже совершенно открыто, и немцы могли свободно промаршировать до столицы. Почему же они в панике бежали, гонимые ужасом, бросали военную технику и оружие? Сами гитлеровские генералы не могут этого объяснить. В Сталинграде иконы привозили на самые отдаленные участки фронта, то же было под Курском, на Прохоровском поле. И везде крепли вера и дух русского солдата, солдат всех наций, российских. А сколько мне приходилось слышать рассказов от фронтовиков о чудесных явлениях во время войны! Об этом еще книги не написаны. Нет, недаром бывший семинарист Сталин поднял после Победы тост за великий русский народ! Пути Господни поистине неисповедимы. Конечно, сейчас Россией опять правят богоборцы, космополиты и русоненавистники. Но Русь, ведомая непостижимым Промыслом Божиим, хранит в своей душе тот луч света, который не погасить всем силам зла. Русская православная церковь всякий раз спасала страну в годины самых смутных бед и несчастий. Корабль плывет. Корабль будет плыть, пока жива Христова вера в народе.
Проповедник, вот он кто, — подумал я с легкой долей зависти. — Ему бы самому книги сочинять. Хотя… Кто умеет говорить, тот не умеет писать.
Мы сейчас проезжали мимо усадьбы Никольское-Урюпино. Половину пути уже проделали. Даже больше.
— А знаете что? — предложил вдруг Алексей. — Давайте заедем в местную Никольскую церковь. Тут есть удивительный источник с целебной благодатной водой. Подлинная агиасма!
— Святыня, — перевел я последнее слово для Маши.
— А то бы не догадалась! — фыркнула она и стала сворачивать к усадьбе.
Не знаю, каким образом мы смогли уцелеть после той страшной аварии, случившейся на самом подъезде к Новому Иерусалиму? Наверное, только потому, что останавливались в Никольское-Урюпино и по очереди омывались и окунались в священный источник, агиасму! Это была словно живая вода, придающая телесные и духовные силы, оберегающая от всяких житейских бед. Как та, которую дал Господь пришедшей к колодцу самаритянке. И сказал ей, что она не будет жаждать вовек. Он говорил о вере. И колодец тот стал после живоносным источником. И женщина эта — проповедницей Слова Божия — Фотиной. И икона есть чудотворная, которая так и называется — Живоносный источник. А уж в России святых ключей и родников — не перечислить: и источник святого Никиты Столпника, и Никандров ключ, и чистые колодцы села Большое Нагаткино, и родник под Журавлиной горой в Пюхтинском женском монастыре, и в обители преподобного Давида Серпуховского, и Саввы Сторожевского, и конечно же Серафима Саровского в Дивеево, и на Валдае, и в Самарской, Рязанской, Псковской, Новгородской областях, — где только нет…
Действительно спасительная вода. Потому что ничем иным я это объяснить не могу: после таких автокатастроф не выживают. Соскребают по частям и увозят в пластиковых пакетах. А мы — все трое — нисколько не пострадали! И мальчишка, перебегавший дорогу. Я не представляю, каким был тормозной путь, наверное, очень длинным (Яков оказался прав, не сам ли и развинтил что-то, гад заморский?), но машину еще и крутило на шоссе, как юлу, она врезалась боком в фонарный столб, потом полетела в кювет и перевернулась раза два-три. Маша после утверждала, что пять. Но это не важно. Главное, когда мы выбрались, ни у кого не оказалось никаких серьезных травм, только небольшие синяки, шишки да царапины. А вот пежо можно было отправлять на кладбище автомобилей.
Оставив искореженную машину на обочине и чтобы не привлекать больше ничьего внимания, особенно гаишников, которые должны были появиться с минуты на минуту, мы, как партизаны, скрылись в лесу и добирались до Нового Иерусалима уже пешком, окольными путями. А настроение после аварии было не нервически-подавленным, как должно бы быть, а напротив, бодрым и боевым. Раз Господь сохранил нам жизни, то ради каких-то главных и высших целей, которые мы обязаны выполнить. Теперь уже ничего не страшно.
В Воскресенском соборе мы первым делом направились в тот придел, где под простым белокаменным надгробием покоились мощи патриарха Никона, а над ним — тяжелые вериги, которые он носил на себе двадцать пять лет. (Естественно, вначале помолившись в храме перед иконами и поставив свечи.) Агафьи Максимовны Сафоновой здесь не было. Но Алексей был уверен, что она где-то тут, рядом, если не в самом соборе, то на территории Нового Иерусалима. А обойти его — понадобится весь день, до вечера. А есть же еще подземные церкви…
Мы решили разделиться, так будет сподручнее. Встретиться же вновь договорились у входа в собор через два часа. Я направился в Гефсиманский сад, где среди вековых деревьев находилась Силоамская купель — еще один живительный источник. Разумеется, я не преминул воспользоваться и окунуться снова. Так будет надежнее, запас прочности не повредит. Чувствуя себя совершенно окрыленным, я с особым рвением пустился на поиски Агафьи Максимовны. Исходив весь Гефсиманский сад, я вышел к Елеонской горе, где столкнулся с Машей.
— Ну? — спросила она.
Я развел руками.
— Вот и у меня тоже.
— А Алексей?
— Был в Вифании, отправился в Капернаум. Пока безрезультатно.
— А может быть, мы напрасно ищем? — задал вопрос я. — И ее здесь не было и нет?
— Он никогда не ошибается, — заявила Маша.
Она была так уверена в правоте Алексея, что мне даже стало ее чуточку жаль. Слепая вера опасна. Особенно в человека.
— А тебе не кажется, что все это немного нереально? — спросил я.
— Что именно?
— Да все! — я обвел взглядом окружающее нас пространство. — Фавор, Иордан, Капернаум… Спаситель шел по святым местам дни и месяцы, а мы — за два-три часа. Как мотыльки. Фантастика.
— В мире вообще много чудесного, — высказалась Маша. — А уж таинственного, так даже через край. Чего тебе не нравится?
Я держал в запасе один сильный аргумент. Сейчас подошло время его выложить.
— У меня есть сведения, — начал я осторожно, — что Алексей — душевнобольной человек. Бежал из больницы. Его ищут. Может, маньяк.