Но мне ли в скорбях своих нынешних судить о том? Спросил бы владыку Феодора, но его уж нет, говорят, казнили. А помню, как февральским утром 23‑го года он за богослужением произносил проповедь в нашем Троицком соборе. И вдруг среди всех нас, прихожан, началось сильное волнение, будто пошли круги по морской глади. Все показывали друг другу на царские врата. Владыка обернулся и увидел позади себя схимника. Не узнать его было нельзя — то был сам благоверный князь Даниил! Святой благословил всех молящихся и исчез… А через два года, на престольный праздник, в день обретения его мощей, служил в Троицком уже местоблюститель митрополит Петр. И когда владыка приложился к мощам преподобного князя Даниила, над ними образовалось облако, в котором ясно был виден образ святого, Хозяина Москвы и всей державы Российской. И еще знаю. Прихожанка наша, даниловская, Агафья, сказывала, что шла она вдоль стены уже разоренной обители и горько плакала, скорбя о поругании святыни. Вдруг видит перед собой схимника. Онемела от изумления, ибо узнала в нем благоверного князя Даниила. Князь ей и говорит ласково: О чем ты плачешь? Я вам говорю: Аз есмь с вами, и никтоже на вы…
Пока мы выбирались из поселка Черусти, ливень прекратился, хотя казалось, что он зарядит на целый день. Мокрое шоссе блестело и пузырилось. И почти на каждом метре оно было усеяно какими-то мелкими змейками, водянистыми, телесного цвета. Наверное, ураганный ветер нанес их сюда с торфяных болот из Шатуры. Такую гипотезу высказала Маша. Мы даже остановились, чтобы посмотреть поближе на это любопытное явление. Змейки оказались мертвыми или полудохлыми. И даже не змейки это были, а просто большие раздувшиеся червяки. Словом, обыкновенная гадость. Или необыкновенная? Теперь все вокруг виделось в странном свете. И продолжавшие стоять на обочинах иномарки. И невесть откуда взявшийся крестный ход, человек сто, с хоругвиями и песнопениями, двигавшийся в сторону МКАД. И даже то, что в конце процессии мы вдруг узрели… Якова.
Ехали мы медленно, потому что обогнать колонну, заполнившую все шоссе, не представлялось возможным. А он шел перед нашим жигуленком, оборачивался к нам, подмигивал, корчил рожи и размахивал крестом из двух связанных палок. Вместо веревки был использован его же французский дорогой галстук. Когда я показал ему рукой, чтобы он садился к нам, Яков еще усерднее замахал этим самодельным крестом, даже что-то там громко загнусавил, ну просто неофит из Газы. Наконец, и он сам не выдержал и перебрался к нам в салон, сунув свой крест какому-то заросшему до самых бровей синяку.
— Ты откуда здесь? — спросила Маша.
— О! — ответил он. — Это целая история. Мы с папой рано утречком за грибами собрались, в Черусти, — я помню, как еще в детстве сюда ездили — самые светлые воспоминания! 1975 год, начало строительства БАМа, Уотергейт, американцы бегут из Вьетнама, смерть Франко, Анатолий Карпов — двенадцатый чемпион мира! И — Полет над гнездом кукушки. Не только выход фильма, но — вообще… полет. А недоучка Билл Гейтс, между прочим, именно в это время со своим школьным приятелем основал фирму Майкрософт. Пока мы втихаря почитывали Солженицына… И грибов много. Эти-то ребята, друзья ваши, помнят, а вы, мадемуазель, нет. У вас уже никогда и ничего подобного не будет. Ни такой замечательной песни Давида Тухманова День Победы, ни нового Хельсинкского соглашения, ни олимпийских побед Санеева и Андрианова, ни полетов в космос, ни Саяно-Шушенской ГЭС. Ни-че-го. Останется только легкий пар и ирония судьбы. Жаль, право…
— Ну а тебе-то что за печаль? — спросил я. — Ты вроде уже давно в ином мире.
— Но ведь действительно жалко, — отозвался Яков. Сейчас он говорил серьезно. Это было заметно даже по выражению лица и интонациям в голосе. — Была такая удивительная и могущественная страна, держава, империя. Дух захватывало. Не важно: от страха или восхищения. Но ведь захватывало?
— Не думал, что вы такой апологет Советского Союза, — заметил Алексей.
— А я имею в виду не Советский Союз. Россию. Чудо поистине потрясающее. А теперь от нее остался один остов. Но зато — с банками, биржами и ресторанами. Как повсюду в мире, в других странах-остовах. И сейчас русским остается лишь любить эти останки и плакать над ними. За что мы это сделали? Пришли и съели ее, обглодали. За что? Не понимаю. Нет, понимаю, но… не понимаю.
Жигуленок наш продолжал плестись в конце колонны-процессии.
— Кто это мы? — задал вопрос я. — И почему это ты отправился за грибами во французском галстуке и штанах от Кардена?
— Ну… мы — евреи, в основном, — ответил Яков. — Но и вы сами нам здорово помогли. Впрочем, не важно кто. Пришли бы новые, иных времен татары и монголы. И вы бы им столь же усердно дань платили. Главное, что Святая Русь обречена на погибель. Вот что по-настоящему, в глобальном смысле ужасно. В смысле апокалиптическом. А дураки этого не понимают. Нет, понимают. Но опять же и не понимают. Вот, снова запутался.
— Распутывать тебя надо, — сказала Маша.
— Вот ты и займись, я не против, — нахально отозвался он. — А к штанам этим я привык и в самую торфяную топь за грибами лезть не собирался. Так просто, побродить хотел. И галстука мне не жалко. Что галстук — в сравнении с гибелью России?
— Ну, это мы еще поглядим, — произнес Алексей.
— Мерс мой почему-то заглох, — продолжил Яков. — Папа остался в машине, уснул, а я вижу: крестный ход, ну и присоединился. Не одному же до Москвы топать?
Опять врет, — подумал я. — Не за этим он в Черусти ездил. Наверное, побывал в приюте еще до нас. И тоже с носом остался, не нашел Ухтомскую.
— А что это за крестный ход? — поинтересовался Алексей.
— О! — снова произнес Яков. — Замечательный ход, я все выяснил. Во главе идет некий Игорь Жмык, иподиакон-расстрига, а за ним казачки ряженые, все обвешанные какими-то медалями да в лампасах. Потом — бородатые скитальцы по российским просторам двигаются, этих всюду навалом. Опять же бомжи с бомжатами, коим по стакану водку выдают на перевалах. Они будут идти долго, пока не свалятся. Очкарики в шляпах присоединились, васиссуалии, в поисках сермяжной правды. Старухи полубезумные, молодухи, младенцев несут. Ведут даже медведя на цепи, уж не знаю зачем? А направляются все прямиком в Кремль. Хотят его три раза, что ли, обнести хоругвями да окропить водицей. И то ли выгнать из него Путина с приспешниками, то ли, напротив, короновать его на царство. В этом я так и не разобрался. Словом, дурдом на марше.
— Я слышал об этом Жмыхе, — сказал Алексей. — Прощелыга и провокатор. Но народ у нас всегда был слишком доверчивым. А ведь как вроде легко прикрываться словом Божиим? Только падать потом больно.
На развилке мне удалось обогнать колонну и оставить ее позади.
— А ты что же, и на литургии вчера был, в храме? — спросил я. — Не твою ли морду, пардон, лицо, я видел?
— Не скажу, — весело откликнулся Яков. — А вы сами-то куда направляетесь?
— А тебе знать не положено, — в ответ сказал я. — Ты и так прыткий очень. В приюте-то был?
— А в каком? Снова врет! — подумал я. Но он, кажется, решил сейчас и не скрывать этого. Подумав, произнес:
— Был, был… Собственно, грибы — это для отвода глаз, для папы. Он их большой любитель собирать. Меня другие подберезовики интересуют.
— Которые от Березовского наплодились? — не удержался я.
— Наплодились? — переспросил он, становясь вдруг вновь очень серьезным. — Может быть, ты и прав. Только наплодился-то всего один. И не от Бориса Абрамовича, а от меня. Ладно уж, скажу, как на духу. Чего теперь скрывать-то? Только пусть Маша ушки ладонями закроет, а то еще больше меня возненавидит.
— Не буду, — пообещала она.
— Ну, тогда слушайте. Я и в Россию-то приехал не только за тем… за чем приехал, но и за этим тоже.
— Очень вразумительное начало, — усмехнулся я.
— Короче, была у меня лет семь-восемь назад одна любовница. По молодости. Женщина и старше меня по возрасту, и некрасивая, и глупая, если разобраться, и с характером скверным да еще гулящая.
— Во как! — вырвалось у меня. — А за что ж ты ее полюбил-то, Яша?
— А кто тебе сказал, что мы любили друг друга? Так, жили-встречались. Но я почему-то был к ней очень привязан. Сам не знаю отчего. До сих пор понять не могу. Наваждение, что ли? Нет. Я человек неглупый, опытный, до нее у меня были одни красавицы, из богатых семей: женись — не хочу. А тут вдруг — как прилипло к телу.
— К сердцу, — поправил Алексей. — Вы, наверное, ее спасти хотели, вытащить?
— Типичная интеллигентская заморочка, — добавил я. — Так лейтенант Шмидт женился на уличной проститутке, а после семнадцати лет жизни с ней совсем свихнулся от ее бесконечных загулов и полез на крейсер Очаков, чтобы покомандовать флотом. Не везло парню в личной жизни, тут любой тронется. Другая его подружка, Зина Ризберг, которой он за три с половиной месяца накатал с сотню любовных писем, выходя из зала суда, где его приговорили к расстрелу, сумела сказать лишь одно: Чего-то я проголодалась, очень семги хочется. При этом еще и зевнув. Но ты продолжай, продолжай.
— Я и продолжаю, ты только не перебивай своими экскурсами и аналогиями. Никаким флотом я командовать не хочу, а такая Ризберг и у меня была. Даже не одна, а целая дюжина. Мама мне постоянно сватает. Каждые полгода пытается подсунуть какую-нибудь, которая без семги жить не может. Но я же не хозяин лавки с морепродуктами?
— А кто ты? — спросила Маша. Вопрос, конечно, был очень любопытный. Должно быть, не только в сфере человеческой, личностной, но и какой-то иной. Мне было трудно разобрать выражение Машиного лица, потому что я сидел спиной к ней, за рулем. Но по голосу понял, что спросила она не просто так.
— Сейчас не об этом, — отмахнулся Яков. — И ничего я ее не думал спасать или вытаскивать, как вы говорите. Может быть, я понять хотел: почему женщина доводит себя до такой низости, до такого предельного саморазрушения? Ну, веди ты себя прилично, коли уродилась страшненькой и бестолковой, верь, в конце концов, в Бога, но у нее и этого не было. Хотя… может и было, где-то в глубине души. Только под большим слоем пыли. А я хотел эту пыль с мусором разгрести да докопаться до сути, до истины.
— Докопался? — спросил я.
— Почти. Мамочка помешала. Вовремя увезла меня в сектор Газа, уговорила. А то бы я и впрямь женился на этой женщине. Я ведь сделал ей накануне отъезда предложение, да она отказалась.
— Почему? — задала свой вопрос Маша.
— Почему… — Яков задумался. И продолжалось это довольно долго. Я уж решил, что он уснул там. — Да потому… Она еще и расхохоталась мне в морду, как только что изящно выразился Александр. Потому что нашего ребенка, которого она родила за три года до этого, я отвез в приют. В Черусти. А ведь он не был таким уж идиотом, как казалось. Просто аутизм. Это не страшно. Жить можно. Можно даже стать гением, если заботиться. Но я этого не хотел. А ей было поначалу наплевать. Словом, обоим нам этот ребенок, мальчик, только мешал. Но что значит наплевать или мешал? Это ведь только кажется, что ты принимаешь какое-то верное решение, на самом деле — все не так, все оборачивается совсем иначе, все главное постигается лишь потом, спустя год, пять, десять лет, на исходе жизни. И уже понимаешь, где ты был не прав, но вернуть ничего нельзя. Поздно. Остается только вымаливать прощение.
— Если умеешь молиться, — добавила Маша. А Алексей слушал внимательно, не перебивая, напряженно.
— Я сказал, что поначалу она хорохорилась? — продолжил Яков. — Да, так оно и было. Но после-то взяла и повесилась. Через пару дней после моего отъезда в Израиль. Это я уж потом узнал, здесь, совсем недавно. Собственно, на вторые сутки, как приехал… Эх, матушка, матушка, зачем ты меня отсюда увезла? — последнюю фразу он произнес смешливо.
— А ребенок? — спросила Маша.
— А что — ребенок? Там, в приюте, много их, всяких и разных.
— Но можно же узнать, выяснить?
— Можно, — согласился Яков. — А нужно? Пока я этого не хочу… Может быть, потом, со временем. Не знаю.