Пришлось и мне сесть на место.
— Говорите, — произнес я, опять вытряхивая из пачки сигарету.
Маша, ехидно улыбаясь, щелкнула зажигалкой, и я — прости, Господи, раба Твоего грешного! — на сей раз закурил. Не такой уж сильной у меня оказалась воля. Но, судя по выражению лица Алексея, выслушать предстояло нечто совершенно невероятное, а его нервное возбуждение передалось и мне. Правда, я сделал всего пару затяжек, закашлялся и сигарету тотчас же притушил, но мне вдруг неясно почудился плач моего ангела и ликование бесов.
— Говорите, — повторил я, поскольку Алексей медлил. — Не стесняйтесь, здесь все свои.
— Свои дома сидят, а мы непонятно где, — проворчала Маша. И добавила: — Чужие мы на этом празднике смерти. Одному Владимиру Ильичу хорошо, и то потому, что он в разных башмаках ходит. Попробовать и мне, что ли? Или уйти в монастырь.
— Да говорите же, — нетерпеливо в третий раз сказал я, не слушая Машину околесицу.
— Хорошо, — отозвался наконец Алексей. Ему было трудно преодолеть какой-то барьер: это было видно по его лицу. Только бы опять не начал со времен царя Гороха, подумалось мне. Однако именно то, чего я боялся, и произошло.
— Цари наши, — начал он проникновенным голосом, — всегда имели некую мистическую настроенность. Иван Грозный, к примеру, всю жизнь каялся, а перед смертью принял монашеский постриг с именем Иона. Александр I и вовсе оставил престол и ушел в мир, став сибирским старцем Федором Кузьмичом. Отец его, Павел, убиенный масонами, имел сакральную встречу с монахом Авелем, предвидевшим будущее, вплоть до наших дней. Николай II все знал о своей смерти и заранее произнес слова: Могилу мою не ищите. Сталин был человеком настолько религиозным, что велел немедленно вернуть останки Тамерлана обратно в могилу, откуда 22 июня вырвался дух войны. Путин дважды пытался проникнуть на Афон, и лишь с третьей попытки ему это удалось сделать.
— Но он также охотно проникает и в синагогу, и в мечеть, когда это выгодно, — заметил я, не удержавшись от колкости.
— То политика, — ответил Алексей. — Не будем смешивать котлеты с мухами. Но что вы скажете на то, если я вам сообщу, что из тех двоих, кто беседовал в полузаброшенном ските Оптиной пустыни о Данииле Московском — и не только о нем — один был именно Президент Путин?
Ошеломив меня этими словами и не дав ответить, он тотчас продолжил:
— Я понимаю, что в это с трудом верится, но мне незачем лгать. Вначале и сам я сомневался, хотя и узнал его. А потом думал, что у меня были галлюцинации. Но через пару дней в новостях прошло короткое сообщение, что Президент России без протокола посещал Оптину пустынь во время своего визита к губернатору края. Таким образом все встало на свои места. И беседа в скиту со старцем обрела реальность.
— А… а как же охрана? — спросил я, недоумевая.
— Ну какая может быть охрана, когда ты идешь к старцу? — мягко улыбнулся он. — Она… растворилась в воздухе. Превратилась в деревья. В зверей, птиц и гадов. Так что ничего странного в этом нет. Инкогнито — оно и есть инкогнито. Это лишь мне повезло, что я оказался в нужное время и в нужном месте. Но, наверное, тоже провиденчески. Поскольку мне довелось услышать именно то, чем был озабочен и я сам.
Я все еще не мог поверить услышанному. Хотя в России может быть все, любое чудо, даже встреча с президентом в сыром лесу ночью, где растут ливанские кедры с клинописной тайной. А почему бы и нет? Это ведь не встреча с Господом, а всего лишь с человеком среднего роста и, весьма вероятно, вполне средних способностей и возможностей. Вознесенного на вершину власти лишь по воле рока. Наверное, злого рока, а не доброго.
— Продолжайте, — хладнокровно сказал я. — Что вы услышали? Если, конечно, это не государственная тайна.
— Тайна, но отнюдь не государственная, а именно сакрально-мистическая, — ответил Алексей.
Однако и на сей раз ему не удалось закончить свою историю. Мы услышали, как скрипнула входная дверь в коридоре. И сразу стало ясно, что это не Володя — он входил с шумом, начиная тотчас же нести какую-нибудь ахинею с порога. Я думаю, что даже когда Владимир Ильич просыпался, то у него прежде открывался рот со словами, а уж потом — глаза. А тут вошли тихо, молча, по-шпионски. У Маши заранее вытянулось лицо. Алексей и я, не сговариваясь, встали и приготовились к самому худшему. Главное, что вокруг не было никакого тяжелого предмета, чтобы запустить им в голову незваного гостя. Или гостей. Кроме, пожалуй, пятого тома Шолом-Алейхема, забытого хозяевами на столе. Его-то я и взял в руки, надеясь оглушить Поминальной молитвой первого встречного.
Дверь в комнату открылась и… Мужчина с загорелым лицом и крепкой наружности едва успел по-боксерски увернуться от классика еврейской литературы, послав меня самого правой рукой в нокдаун.
Сквозь время — в вечность
…Утром 8 сентября 1380 года, в день битвы, густой белый туман как погребальным саваном покрыл поле, а в багряных тучах засверкали молнии. Земля словно стонала и прогибалась, готовясь к сечи, воды Непрядвы будто бы уже окрасились кровью. Природа сама возрыдала по убиенным русичам, которые были еще живы. Шесть их основных полков стояли в форме креста. И на груди у великого князя Димитрия, сродника Александра Невского и Даниила Московского, находился энколпион (крест-мощевик), куда была вставлена частица Животворящего Древа (Креста, на котором был распят Христос, Победитель смерти).
Накануне битвы Мамай сказал:
— Не как Батый поступлю я — христианство погубим, а церкви Божии сожжем и кровь христианскую прольем, а законы их уничтожим. Будут молиться отныне только за род ханский.
Никто сначала не отваживался выйти на поединок с могучим Челубеем, одним видом своим наводившим страх и смятение. Был тот Челубей не простым воином, а из таинственной секты Гэлуппа, куда входили лучшие богатыри Тибета и Монголии: в трехстах боях он уже одержал победы. Справиться с этим воином тьмы, обладавшим сверхестественными способностями, мог только Христов ратник, облеченный светоносной духовной силой свыше. И выдвинулся вперед постоять за правду монах Пересвет, сразившись с Челубеем, как Давид с Голиафом. И оба они упали замертво, потому что нужна жертва, прежде чем свершиться Великой Победе…
А после ринулись в бой червленые знамена, как пламя огненное, и пошла злая сеча, битва не на живот, а на смерть, во имя жизни вечной. Поле Куликово сотрясалось от конских копыт, треск жестокий стоял от ломающихся копий, а от ударов мечей блистали молнии.
И в страшной тесноте давили и уничтожали друг друга. На десять верст вокруг все было усеяно трупами. А за Русь сражались не только земные воины, но и небесные. Двое светлых юношей в небе гнали несметное темное ополчение, секли его с громким криком: Кто вам велел погублять Отечество наше? То были святые мученики Борис и Глеб. Иные могли видеть святителя Петра, гнавшего перед собою золотым жезлом толпы эфиопов-бесов. В третьем часу пополудни многие лицезрели, как сражаются вместе с русскими ангелы, как ведует небесные силы сам архистратиг Михаил, как приходят на помощь христианам полки Георгия Победоносца и Димитрия Солунского: летели в поганых огненные стрелы, падали они, объятые страхом Божиим, сраженные Христовым оружием.
В шестом часу из разверзнутого неба вышло облако, подобное багряной заре над войском великого князя, скользя низко, а облако то было наполнено руками человеческими, которые защищали праведных воинов от татарских стрел, опускало венцы на головы христиан. Даже на тех участках битвы, где не было вовсе русского войска, и там лежали побитые ордынцы. И лежали они по всему полю лицами вниз, а погибшие православные — мертволепно ликами вверх, устремленными в небо.
Сам святой Угодник Николай Чудотворец явился в ночь перед битвой великому князю Димитрию и предрек ему победу. А еще прежде преподобный Сергий глаголил:
— Победишь, господин, супостатов своих, как подобает тебе, государь наш… Это твое промедление двойным для тебя поспешением обернется.
Как живой воскрес и Александр Невский: внезапно возожглись сами собой свечи у его гробницы, из Алтаря вышли два старца, озаренные небесным сиянием, тихо молвили:
— Восстани, Александре, ускори на помощь сроднику своему великому князю Димитрию, одолевающему сушу от иноплеменных!
И перед изумленными взорами инока-отшельника восстал из гроба Александр. Подобало и ему, светлому витязю, столь пострадавшему в Орде, явиться на поле ратное, когда спасенный его смирением народ впервые подымал оружие против неверных.
А в далекой своей обители Святой Троицы неустанно молился преподобный Сергий, поименно за всех сраженных насмерть, описывая собравшимся вокруг него монахам ход битвы. Следил он духовным взором за кровавой бранью, видел, как встал великий князь Димитрий Иоаннович в ряды сторожевого полка, обменявшись доспехами с любимым наперсником своим Михайлом Бренко. Нельзя было ему погибнуть, иначе наступило бы в русских войсках смятение. Поганые набросились на Бренко и убили его, а великий князь в то время бился в самой гуще, как лев рыкающий. Потом самовидцы говорили следующее, когда искали на мертвом поле государя Димитрия.
Юрка-сапожник: Видел великого князя на третьем часу, сражался он железной палицей.
Васюк-Сухоборец: Видел его в четвертом часу, бился он крепко.
Сенька Быков: Я его видел в пятом часу, гнал мечом поганых.
Гридя Хрулец: Видел князя в шестом часу, с четырьмя татарами дрался.
Степан Новоторжцев: В седьмом часу шел он пеший с побоища, крепко раненный.
Но нашли все же великого князя Димитрия на краю поля.
А поганых гнали аж до Красивой Мечи, жаля и бия о шеломы хановские. Мечей и копий не жалели. Не помог Мамаю и литовский князь Ольгерд. Заплутал он по воле Божией, пришел к монастырю в Епифане, а до Куликова поля всего-то двадцать верст. Игумен того монастыря отпустил всю братию к великому князю Димитрию, а всю тяжесть удара принял на себя. Юродствовал, отвечая на расспросы Ольгерда. Затем открыл все винные погреба и пригласил врагов как самых дорогих гостей к трапезе. Набражничались вояки литовские так, что не только время упустили, но самый смысл — зачем и почему здесь?
Мамай же, прежде чем его убили свои же в Кафе, рек:
— Велик Бог христианский и велика сила Его…
Странно, зрение у меня даже обострилось, а слух исчез. Пока я лежал на полу и разглядывал семейную жизнь двух тараканов на потолке, между Алексеем и незнакомцем завязался какой-то диалог. Вполне дипломатичный, без размахивания руками, но о чем они говорили, я, разумеется не слышал. Синхронного переводчика рядом не оказалось. Потом слуховой аппарат стал приходить в норму, а бинокль от глаз, напротив, отвели, и я уже не смог столь отчетливо изучать таракановедение. Затем я почувствовал на лбу ладонь Маши.
— Вставай, — сказала она. — Чего разлегся?
— А уже обед? — спросил я. — Что у нас на второе?
Кое-как поднявшись и опираясь на Машино плечо, я добрался до кресла и развалился в нем. У незнакомца удар был поставлен добре. Наверное, он действительно был боксером. И отправил меня не в нокдаун, а в чистый нокаут. Выглядел он лет на сорок, коротко стрижен и выбрит до синевы.
— Сами виноваты, — сказал он. — Чего это вы на меня набросились с Шолом-Алейхемом?
— Один бы не справился, вдвоем проще, — отозвался я, прислушиваясь к отдаленному гулу Ниагарского водопада в моей голове. — А вы кто?
— Яков.