Неожиданное проявление мною покладистости и просительный тон совершенно обескуражил генерала, он растерянно посмотрел на меня и начал читать письмо Бенкендорфа.
По мере чтения письма выражение его лица менялось, закончив читать, он отбросил послание шефа жандармов, которое на лету подхватил кто-то из адъютантов и тяжело дыша, узрился на меня.
— Князь, вы надеюсь понимаете, что если вы ошибетесь отвечать перед Государем придется мне, а вы всего лишь отъедите в любимый вами Лондон?
— Во-первых, Петр Кириллович, насчет моей любви к Лондону вы заблуждаетесь, дыра еще та, а во-вторых, я, господин генерал, не ошибаюсь. В Россию пришла холера и лучше перебдеть, чем недобдеть. И палку при этом не перегнуть. Тупорыло перекрыть страну кордонами ума большого не надо, да только наш мужик в половине губерний и так по весне через год на второй солому ест с голодухи.
Мои слова еще больше распалили губернатора, он повернулся к своим притихшим адъютантам и набрав воздухом полную грудь, хотел что-то скомандовать, но я опередил и тихо предложил.
— Моя карета, господин генерал, у подъезда.
Матвей попал как говорится с корабля на бал. В тот момент когда он со своей командой приехал в госпиталь, туда поступил рядовой Андрей Иванов с признаками «воспаления кишок».
Состояние его было тяжелейшее, заострившиеся черты лица, глубоко запавшие глаза и сиплый голос, солдат часто и тяжело дышал, стонал и только просил пить. Несколько раз у него была рвота, а простыни под ним моментально промокали.
Когда мы с генералом вошли в палату, перед несчастным рядовым стояли со сжатыми кулаками двое госпитальных лекарей, закрывая собою больного от Матвея и Германа.
У губернатора недаром была репутация боевого генерала, он мгновенно сориентировался в обстановке и прорычал:
— Прочь, болваны! А вы, сударь, — это он уже обращался к Матвею, — если ошибетесь, на каторгу пойдете! — в этот момент я представил себе генерала на поле боя когда он вел в атаку свои батальоны.
Генерал пулей выскочил в госпитальный коридор. Я тут же вышел следом.
— Хорошо, князь. Действуйте. Всё делайте от моего имени, двое адъютантов всегда будут при вашей персоне. Ваш зять пусть руководит госпиталем.
Матвей занялся лечением больного, Герман начал делать какие-то анализы, а я с двумя врачами и двумя фельдшерами начал разбираться откуда и как пришла холера.
Долго искать не пришлось.
Оренбургский губернатор к возможности появления холеры относился серьёзно и опасаясь её появления, приказал караваны из Средней Азии останавливать и досматривать еще в степи, на подходах к Оренбургу.
Несколько дней назад навстречу одному из таких бухарских караванов был направлен чиновник для особых поручений с казаками и солдатами. Купцов остановили и начали проверку. Купцы поклялись на Коране, что среди них нет больных. После этого они распаковали свои тюки и начали бросать друг в друга куски шерсти и хлопка.
Апофеозом проверки было закусывание этого «блюда» сухофруктами и сладостями, которые были в караване.
На этом проверка закончилась и купцов пропустили.
Рядовой Иванов был среди солдат, проверяющих караван и я резонно решил, что именно эти купцы принесли эту заразу.
Сопоставив даты я решил, что бухарцы где-то недалеко, возможно даже еще и не пришли в Оренбург. И действительно караван был еще в степи.
Целые сутки бухарцы переупаковывали распотрошенные тюки. А потом еще сутки собачились и выясняли отношения. Только после этого эти горячие бухарские парни тронулись в дальнейший путь. По моему приказу караван остановили и всех допросили повторно.
Я сразу предположил, что кого-то при первом досмотре пропустили. И виновника торжества нашли очень быстро. Разъяренные казаки не церемонились и всех купцов и караванщиков допросили по несколько раз под бдительным контролем моих сотрудников.
Через пару часов они нашли караванщика, который во время прошлой проверки просто спрятался и его пропустили. Вид наших казачков его впечатлил и он рассказал, что чуть ли не середины пути мучается животом, но сейчас все почти прошло.
Разговаривать с дрожащим от страха забитым и запуганным караванщиком было сложно. Но нам удалось разобраться и понять, что заболел он на пятый день после ухода из бухарских пределов.
Потом я допросил купцов и сказал, что если они сейчас же не ответят честно на мои вопросы, то половина из них пойдет тут же в Сибирь, верблюдов я прикажу забить, товары сжечь, а вторая половина с голым задом пойдет обратно.
Тут они и раскололись. В Бухаре холера народ косит тысячами. Нет ни одного даже маленького кишлака, где бы не болели и не умирали, а в некоторых местах умирает чуть ли не треть заболевших.
Особенно свирепеть холера начала последние недели две перед выходом каравана. Почти все купцы и караванщики уже ей переболели.
Во время моих допросов присутствовали оренбургские офицеры и через несколько минут я прекратил попытки пресечь их комментарии. У меня, честно говоря, от них даже немного уши подзавяли.
К вечеру Оренбург и его окрестности были закрыты санитарными кордонами. Матвей собрал всех причастных к лекарскому делу и прочитал большую лекцию. Авторитет губернатора, а больше разгоны и казачьи плети, которыми он уже начал награждать налево и направо, закрыли рты всем сомневающимся и несогласным.
Особо Матвей напирал на профилактику холеры, контроль и безопасность источников воды и личную гигиену.
В том, что это холера, он и Герман не сомневались. Они уже накопили приличный материал в Петербурге, разглядывая в микроскоп препараты, полученные от разных страдальцев животом и Герман, который у нас постепенно становился главным микробиологом, сразу же заявил, что такого они еще ни разу не видели.
По моей просьбе генерал лично и «душевно» поговорил с местным духовенством и оно сразу же стало помогать нам.
К огромному удивлению местных лекарей «дикие» методы приехавших столичных умников сработали, рядовой Иванов потихоньку перестал умирать, а затем и начал выздоравливать.
К репрессивным методам я прибегал уже как к последнему аргументу и это на фоне большой разъяснительной работы сработало. Правда всех моих сотрудников иногда даже легкий ветерок валил с ног, но они добились главного — доверия оренбуржцев.
Каждый день с утра до вечера Матвей проводил занятия с местными лекарями, их помощниками и добровольцами из мещан, казаков и солдат. Отдельно он прочитал лекцию местным батюшкам.
В начале сентября стали появляться другие случаи холеры. Все больные были из окрестностей Оренбурга, только был один больной из соседнего уезда. Посланная туда бригада быстро нашла нарушителя карантина, сумевшего с проблемами живота улизнуть из Оренбурга.
За пару дней до появления других случаев холеры, оренбургские власти начали выражать недовольство моей деятельностью и начало даже звучать слово самодурство. Но появление других случаев холеры и три смерти в первых числах сентября заставили всех замолчать.
После первых смертей штаб-лекарь госпиталя по приказу губернатора послал рапорт в медицинский совет Петербурга и на следующий день заболел сам, а за ним еще и десяток из окружения самого губернатора.
Но эта публика оказалась очень сознательной и сразу обратилась к специалистам — приезжим докторам. Поэтому у них обошлось без смертей.
К началу октября поток холерных больных иссяк. Всего в двух уездах было почти пять сот случаев болезни и сорок смертей. Среди умерших было двое помощников лекарей.
Губернатор Эссен как мог помогал мне. По его приказу во всех уездах срочно стали организовывать уездные больницы и почти две сотни человек прошли обучение у Матвея.
В середине октября мы покинули Оренбург. Один из наших докторов по просьбе генерала Эссена остался.
Ехали мы медленно, делая короткие остановки во всех городах где было мало мальское количество докторов.
К моему удивлению многие скептически приняли наши успехи и подвергли сомнению эффективность предлагаемых мер. Особенно ожесточенные дебаты возникали вокруг методов лечения идущих в разрез с теорией миазмов. И здесь главным аргументом была фраза, а вот на Западе.
Я был готов лицо быть этим упертым западофилам, которые считали, что все умное идет из Европы, а мы сиволапые должны только слушать их, открыв рот.
В Арзиново я буквально заскочил на денек и отдохнул там душой. Как же там стало хорошо, прямо раи летают. Один из наших фельдшеров за очень не малое жалование согласился переселиться в мое имение.
В Питер мы вернулись пятнадцатого ноября. В наше отсутствие сестра стала мамой, а Николай Андреевич обвенчался с Вероникой. Чему я был очень доволен, в моих планах он должен быть одним из моих капитанов и его скорейшее бракосочетание было крайне желательно.
А Государь Николай Павлович конечно кремень, даже в этой ситуации он не смог переступить через себя и благодарность от него я получил через Бенкендорфа. Также как и предложение о компенсации расходов. От компенсации я отказался, предложив направить эти средства на подготовку кадров для борьбы с холерой.
Политический итог 1829-ого года уже был подведен, всё произошло как я предполагал, все ставки сработали и в Пулково меня ждали сообщения из Лондона. Моя кубышка значительно пополнилась и предложенная царем компенсация была просто смехотворной.
Во многом благодаря авторитету и безоговорочной поддержки шефа жандармов, московские и столичные доктора согласились с Матвеем и его рекомендации начали рассылаться по губерниям. А на Кавказ, в Астрахань и в армию, выходящую с Балкан после победоносно завершенной войны, поехали чрезвычайные комиссары ведомства генерала Бенкендорфа.
С каждым из них был врач и два фельдшера из тех, кто был в Оренбурге. Помимо этого Матвею было предписано к марту месяцу 1830-ого подготовить еще дополнительные кадры борцунов с грядущей эпидемией.
Особенно серьёзная бригада ехала в Астрахань. В моем присутствии Бенкендорф пообещал своему офицеру пожизненную «командировку» в Сибирь за государственный счет если холера окажется в бурлацкой среде и уйдет вверх по Волге.
Армейские и флотские доктора к деятельности Матвея надо сказать, отнеслись очень благожелательно и его рекомендации приняли очень серьезно. Думаю, что главным здесь был его офицерский авторитет, заработанный за годы службы.
Свою миссию борьбы с холерой я на этом посчитал законченной, больше сделанного я лично уже не сделаю. И мне пора заниматься другими делами.
За время моего отсутствия «Геркулес» сходил в Геную, синьор Антонио провел ревизию его состояния, что-то там подшаманил и пароход вернулся в Усть-Лугу.
Сорок молодых семей староверов были готовы идти в Америку, при том это были не кондовые беспоповцы, а вполне вменяемые люди, вполне готовые на компромисс с официальной церковью.
Практически я решил вопрос с возможностью привлечь для своих целей казаков. Среди нескольких сотен тысяч казаков огромной империи было несколько тысяч тех от кого казачьи атаманы хотели бы избавиться. Особенно среди уральских, бывших яицких, и оренбургских.
Память о пугачевском бунте была сильна и многие из них не вызывали доверия у властей и тот же Эссен открытым текстом сказал, что удаление буйной публике с подведомственной ему территории, он только будет приветствовать.
Поэтому следующим рейсом я наметил перебросить на Пинос первую партию казаков.
Сергей Федорович сообщил, что к марту 1830-ого года в Усть-Луге надо готовиться к приходу еще двух пароходов из Генуи, причем один из них в северном исполнении.
Старый синьор Марино умер и полновластным хозяином на верфи стал Антонио. Мои заказы позволили ему выпутаться из финансовой трясины и теперь он строит большие планы, но ему надо посоветоваться со мной, а сейчас он готов выполнить еще два моих заказа.
В моих планах было строительство еще двух деревянных пароходов для рейсов в Америку, один в северном варианте, другой в обычном. Затем я хотел обзавестись двумя парами быстроходных почтовых и начать эпоху винтовых полностью железных кораблей.
Все это я собирался делать с помощью синьора Антонио и постепенно начинать развивать русское судостроение, построив для этого пять заводов: Балтийский, Черноморский, Тихоокеанский, завод на Мурмане и скорее всего в Коломне, речной.
Но все это будет потом, после тех событий которые грянут летом следующего года.
На Балканах наконец-то воцарился мир, закончилась греческая эпопея и открылись для судоходства Черное и восток Средиземного морей.
Продлится это конечно недолго, через двадцать пять лет там начнется новая война, затем через двадцать следующая, потом еще еще и еще. Балканы, батенька. Тут и на Черном море всегда пахнет жареным.
Но сейчас тут мир и державы готовятся вцепиться друг другу в глотки в других местах.
День ото дня крепнет дружба и союз России и Франции. Кароль Карл Десятый поддерживал Россию в её планах расчленить Османскую империю взамен на восстановление позиций Франции в Германии и Фландрии. Хороший кусок должна была получить Пруссия. Франция со дня на день начнет покорение Алжира. Англия занята проблемами колоний, а Австрия бессильно взирает на расшалившихся соседей.
Все ждут грядуших перемен, но только я знаю, что грядут совершенно другие перемены.
Почти мои ставки на завершение балканских событий сыграли, осталась последняя — официальное признание греческой независимости. Но уже и так ясно, что удалось сорвать не один джек — пот, а несколько.
Причем не только на на бирже ставок в нашем клубе. Но и среди достопочтенной публики фондовой биржи. Итоги я не хотел подводить. Что бы не спугнуть удачу, а на самом деле, что бы не поднимать раньше времени волну среди этой достопочтенной публики, которую я собирался хорошо пощипать летом 1830-ого года. В том числе должно достаться и Ротшильдам, не всё коту масленица.
Но до лета мне надо тихо сидеть в России и дышать через раз. Поэтому я до мая 1830-ого года занимался домашними делами, порхал вокруг жены и детей, занимался благоустройством имений, подбирал кадры для своих предприятий, готовил партии пареселенцев, занимался науками, иногда целыми днями пропадал в химической лаборатории, готовя рывок в химических знаний.
Находил среди своих крепостных умненьких мальчиков и девочек и пристраивал их учиться, десятками каждый месяц отправлял на стажировки в Европу инженеров и работяг, пятерых умников отправил к Джо в Нью-Йорк.
Первого декабря в свой второй рейс в Америку ушел «Геркулес». Жена крестного пошла с мужем. Посидев в деревне, она решила, что это вообще-то не для неё и решила опять везде быть рядом с супругом.
Дочь Берсеньевых я определил в Смольный институт, а сына в Морской кадетский корпус.
В начале 1830-ого года в Италию с молодой женой уехал Николай Андреевич. Он окончательно решил уйти со службы, подал прощение об увольнении и в Геную ехал вольной птичкой. Обвенчались они когда мы были в Оренбурге, я сразу им сказал, что на меня ориентироваться не надо, иначе свадьба может вообще не состояться.
Вместе с ним ехал и его флотский товарищ Павел Александрович Леонов, тоже принявший решение расстаться с императорским флотом.
Вместе с ними уехало два десятка балтийских нижних чинов по разным причинам списанных с флота после окончания войны.
Два красавца парохода пришли в Усть-Лугу первого марта, оба уже имели имена, кто их так назвал я выяснять не стал, имена мне просто понравились.
Пароход в северном исполнении назвали «Дежнев». А другой просто «Американец». На следующий день из второго рейса вернулся «Геркулес».
Такое стечение обстоятельств очень упростило решение кадрового вопроса. Крестный естественно принял «Дежнева», Паскуале сменил его на «Геркулесе», Николай стал капитаном «Американца», а его боевой товарищ пока пойдет старшим офицером у Паскуале.