Шаг, другой, третий — широкие ступени тянутся вверх, лестничные площадки остаются позади. Семь… восемь… девять… конец пролета — переполнение, в начало. Я всегда считаю. Болезнь? Способ мышления? Образ действия. Шесть этажей, сто восемь шагов, восемнадцать вдохов. Каждое утро счет сходится. Значит, всё в порядке, хрупкий бетонный коробок остался на месте, и есть надежда, что мир не полетит к чертям в следующую ночь.
Впереди грубый металлический узор, декоративная решетка, за ней — технический этаж и выход на крышу. Останавливаюсь на секунду, проверяю карманы старой ветровки. Маленький изогнутый ключ — мой пропуск наверх. Несколько аккуратных движений, и замок поддается.
Темнота и затхлость, пыль и мелкий мусор. Технический этаж больше похож на древний склеп, чем на шапку современного комплекса. Вдоль стен тянутся тонкие змеи кабелей и проводов, в углу собирается целый жмут шнуров и полиэтиленовых каналов разной толщины и оплетки. Даже я не берусь сказать, что здесь лежит, и куда идет. Антенны, интернет-линии, оптоволокно — огромная информационная артерия, кислородная трубка для многих, живущих здесь. Интересно, что будет, если её рассечь?
Несколько осторожных шагов, и руки касаются холодных перил. Короткая гнутая лестница тянется к узкой дверце. За ней — целый мир. Я замираю на секунду перед тем, как толкнуть ее. Страшно. Каждый раз. Я понимаю, это ненормально, но ничего не могу сделать. Легкое усилие, тихий скрип, и порыв пыльного ветра бьет в лицо. После душного полумрака мутное утреннее небо кажется чистым бумажным листом. Почти на четвереньках выползаю на пустую крышу, отряхиваю тертые джинсы. Рассвет уже близко, бледные лучи скользят о плиты соседних высоток, грязные тучи медленно ползут по небу, обещая пасмурный день. Вдали сквозь сиреневый смог виднеются черные иглы небоскребов и вышки связи. Спят железобетонные тела промышленных корпусов, схваченные паутиной навесного монорельса. Это Полис-6 — крупнейший город на севере страны, средоточие научно-технических ресурсов и производственных мощностей, дом девяноста процентов населения префектуры.
Порыв ветра чуть распахивает куртку. Левая рука вздрагивает, пальцы касаются изуродованной кожи на ладони. Она не чувствует ни тепла ни холода. Плата за анонимность. Принудительное клеймление ввели семнадцать лет назад. Черные татуировки по типу штрих-кода и подкожные чипы стали обязательными для граждан. Кто бы знал, чего мне стоило выжечь метку.
Достаю старенький КПК, провожу ногтем по тонкому пластику — маленький дисплей на ладони оживает. На заставке — горы: одинокие снежные вершины, русло замерзшего ручья. В моем кармане живут крошечные Альпы. Открываю электронный ежедневник. Четвертое апреля, понедельник — тысяча триста шестьдесят второй, если быть точным. Достаю стилус, перехожу в «заметки». Я всегда хотел вести дневник. Только писать не умею. Как подумаю, что нужно набросать что-то о себе, становиться страшно. Тянет на паранойю? Ну и пусть. Стою посреди крыши, смотрю вниз, а на экране терпеливо мигает курсор.
На часах 4:27, у меня есть пятнадцать-семнадцать минут до того, как в соседнем комплексе загорится первое окно. На четверть часа я остаюсь единственным обитателем Жилого кольца. Представляю, что исчезли люди, замерли дороги, затих гул магнитных составов. Стою на краю бетонного парапета, вдыхаю холодный воздух. Под ногами — пустая улица, над головой — серое небо. Так просто. Начинаю верить, что никогда больше не зажужжит коммуникатор, никто не спросит о ненавистной работе. Можно остаться здесь, или уйти, не планируя поминутно каждый шаг, не вспоминая о сотне неотложных дел.
Становится обидно. Почему у меня так редко бывает то самое «просто»? Откуда этот бесконечный дурдом в голове? Цифры и символы, страхи и сомнения, больные фантазии и формальная логика. Почему мне уютно только здесь, утром, на пустой продуваемой крыше?!
Земля дрогнула. Плита под ногами накренилась. Небо пошло мутными разводами, начало менять цвет, словно пытаясь поместиться в цветовую палитру старой компьютерной игры. Я даже не успел испугаться, просто упал на четвереньки, пытаясь отползти от края. Грязные серые тучи ожили. Тонкие туманные ручьи потянулись в одну точку, и надо мной стала собираться плотное грозовое облако. Небо поплыло серо-зелеными полосами и пятнами, словно доживающий последние мгновения монитор. Кое-где проступили черные точки битых пикселей.
Я дополз до бетонного перекрытия, уперся спиной в парапет. Живая хмарь над головой продолжала сгущаться, меняя цвет с мутного-серого на чёрный. Среди расплывчатых форм стали проступать четкие контуры и грани. Безумная грозовая туча постепенно складывалась в человеческое лицо. Узкие скулы, острый подбородок и темные провалы глазниц — надо мной обретал плоть неведомый бог. «Бежать! Немедленно бежать!», — билось внутри. Но духу хватило лишь сильнее вжаться в тесный угол между плитами. Чудовищный лик чуть приоткрыл пасть, обратил на меня невидящий взор.
Крыша дрогнула еще раз. В десяти шагах от меня тонкая телевизионная антенна ожила и потянулась вверх. Алюминиевое полотно ощетинилось кусками проволоки, опорная штанга продолжала вытягиваться, обрастая новыми крючьями.
Когда призрак заметил опасность, было уже поздно. Жуткий проволочный ёж вспорол черную скулу, со скрежетом свернулся в тугой клубок и полетел вниз. Туманное лицо исказила гримаса боли, в месте удара появилась жуткая рваная дыра — темный провал, случайная брешь в оболочке мира.
Тишину взорвал тяжелый громовой раскат. От уродливой дыры вверх по небу побежала ветвистая трещина, вскрывая небосвод, как тонкую скорлупу. В черноте разрыва неслись мириады светящихся символов — бесконечный поток букв, цифр и знаков — словно кто-то смешал системы счисления, алфавиты всех языков и накрыл мир чудовищным информационным куполом.
Новый громовой удар вернул меня к реальности. Многоэтажный комплекс дрогнул до основания. Я поднялся на ноги, чтобы заглянуть за парапет — мир качнулся навстречу. «Это конец», — раздалось в голове. Маленькая площадь внизу несколько раз повернулась вокруг себя. Головокружение стало невыносимым, ватные ноги согнулись сами собой. Я упал на спину и закрыл глаза. «Считай до ста, просто считай до ста…», — говорил добрый доктор. Самое время внять советам психолога.
После сорока земля перестала дрожать. Еще немного, и грохот тоже стих. Я подождал минуту для верности и открыл глаза. Над головой — обычное серое небо. Всё вокруг на своих местах, не рушиться и не падает. Вместо железного монстра рядом грустит старая телевизионная антенна. Встаю на ноги, нервно отряхиваюсь — ещё не отпустило. Вот и запись в дневник. Подбираю с земли наладонник, и вскоре на маленьком дисплее появляется «4:29 Новый приступ. Четыре месяца. Рваное небо».
***
Стены провели меня вглубь тесной квартиры. Опираясь на шероховатую поверхность, я добрался до ванной. Ладонь легла на выключатель, но свет не зажегся — лампа перегорела месяц назад. Пришлось оставить дверь открытой. Пригоршня холодной воды немного прояснила сознание. Внутренности сжимались от спазмов, шрам под запястьем жег и пульсировал, но с этим я разберусь по-другому. Скрипнула дверца зеркального шкафчика, в ладонь легла рукоять инъектора. После операции я не смог бросить морфин. Хрустнул взведенный механизм, из пластика показались три коротких иглы. Каждая секунда ожидания невыносима. Я резко закатал рукав, острое жало ударило в предплечье, палец надавил спуск. По телу покатилась блаженная волна эйфории, голова прояснилась, окружающий мир вернул четкость — двойная доза хватает быстро. Инъектор щелкнул, показалась обойма с пустой ампулой. В шкафу нашлась последняя упаковка — мои запасы подходят к концу.
Дверца со скрипом вернулась на место, с зеркальной поверхности на меня уставился двойник: бледное лицо, острые черты, прядь черных волос на глазах. В контраст с узкими зрачками и серой радужкой пролегли темные круги. Нужно что-то менять, долго я так не протяну. Сотый раз обещая себе нормальный образ жизни, я вышел на кухню.
Сухой треск электрической зажигалки жутко раздражает. С третьего раза плита поддалась, и на конфорке ожил голубоватый газовый цветок. Смешно сказать, на работе я программирую промышленную робототехнику, а сейчас не могу нагреть чайник. Сказочное утро. Нужно успокоиться, просто прийти в себя. Чашка крепкого кофе, что-нибудь съестное, и я снова в порядке.
Пока чайник шипел на огне, я успел собрать себе завтрак, если можно назвать этим гордым словом банку консервов и плитку сухого рациона. Не самое здоровое начало дня, но мой бедный организм привык ко всему: дешевый кофе, шикарное меню из мороженых полуфабрикатов, жуткая работа и четыре часа рваного сна в сутки. Интересно, как зовут птицу с такими проблемами в жизни?
Вскипела вода. Мятый пакетик упал в чашку, маленькая ложка фальшиво зазвенела о внутренности. Девять раз вместо обычных трех. Черт, да неужели мне так плохо? Если даже руки… нет, работать над Древом сегодня нельзя. Одна ошибка может отбросить на много дней назад. Здесь нужна предельная концентрация.
На кухне почти вся мебель осталась на своих местах. По всей квартире я старался освободить стены для работы, но сюда пока не добрался. Здесь заканчивается одна из ветвей низкого приоритета — вдоль холодильника по стене тянется сложная сеть блоков, диаграмм и графов, что-то о профориентации. Чудовищная блок-схема начинается у потолка и упирается последним комментарием в плинтус. Хороший маркер и вытертые обои — максимум наглядности. Ни один монитор, ни одна презентация не способна дать такую степень визуализации.
Мое Древо — комбинированный алгоритм, чудовищных размеров древовидная структура, в которую я пытаюсь уложить свою жизнь. Вернее, последовательность действий, событий и случайностей — многообразие личностного выбора и невероятное количество возможных исходов. Моя маленькая квартира схвачена густой паутиной графов и структурных схем. Год назад я начал работу на потолке спальни. Но уже через месяц схема сползла на стены, покрывая все пригодные для письма поверхности.
За стеной что-то упало, послышался детский плач — соседи чутко следят за тем, чтобы я не терял связи с реальностью. Остывший чай, немытая посуда, мутные разводы на стене… стоп! Разводы? Стройная вязь формул и символов ожила. Ровные линии потянулись в стороны, вся ветвь дрогнула, словно отражение в воде. Всё смешается, я не восстановлю порядок! Словно услышав мои мысли, схема на мгновение замерла, затем все записи потянулись к центру. Несколько секунд, и на стене осталась одна жирная чернильная клякса. Блестящая струйка лениво сползла вниз, капля вытянулась и упала в чашку.
Тут меня проняло. Краем сознания я понимал, это очередная галлюцинация. Несколько глубоких вдохов, и все вернулось на места. Но в голове стучало лишь: «Древо! Я не смогу закончить!». Моя главная работа. Мой смысл и последняя надежда. Прав был доктор, когда назначал тяжелые препараты. Длительный курс терапии, чудо-таблетки, выворачивающие сознание — единственный путь, короткая отсрочка.
Пусть так. Нужно время? Оно у меня будет. Минуту спустя я уже выворачивал нутро старого шкафа. Зимние комбинезоны и пыльная обувь, сломанный зонт и пара мятых костюмов — последний оплот хаоса в маленькой квартире. Только бы найти. Пятое октября, холодный день… линялые джинсы, тертый металлик… ага, вот! В заднем кармане нашлась пара мелких жетонов и знакомый клочок бумаги. Можно идти.
Когда я вышел из подъезда, утро только начиналось. Вереница грязно-серых облаков по небу, прохладный ветер с запахом гари — химкомбинат открывает очистные сооружения на ночь. Воздух придет в норму лишь через пару часов.
Солнце еще прячется за крышами высоток, чистый утренний свет теряется в лабиринте стекла и бетона. Спальный сектор понемногу оживает, сонные люди тянутся к транспортным развязкам и станциям подземки. Никому нет дела до худощавого парня, что бредет в сторону проспекта. Мятая ветровка, джинсы, битые сапоги — еще один серый мышь спешит в Полис на работу.
Семь минут, восемьсот шагов, и за спиной остались ворота сектора. В обе стороны от них тянется Периметр — система барьеров, заграждений и постов экологической безопасности. Центр полиса окружен семикилометровой зоной отчуждения. Плановые выбросы, кислотные и щелочные осадки сильно усложняют жизнь у стен промышленного монстра. Населенные кварталы начинаются только за Периметром. Местные экологи следят за воздухом, магнитными полями и радиационным фоном.
Покинутые два десятилетия назад, вдалеке виднеются старые многоэтажки. Пустые районы, пыльные пустыри, разбитый асфальт — после эвакуации заселение санитарной зоны запрещено. Сквозь отчужденное кольцо тянутся лишь несколько грузовых магистралей. Настоящая жизнь начинается глубже. Под землей к промышленному центру тянется целая сеть туннелей метрополитена. Еще немного, и тертая брусчатка выведет меня к одной из станций.
По дороге попадается всё больше прохожих, вдалеке уже слышен искаженный динамиком голос. Наземная часть станции — нагромождение бетонных плит, ступеней и гранитной облицовки. У входа толчея, сюда тянутся люди третьего и пятого секторов. Несколько шагов, и я растворяюсь в толпе. Все спешат вниз, в темный провал подземного зала.
Массивный козырек, бледные полосы ламп, турникеты, чья конструкция не менялась лет сорок — обычная станция, но почему-то здесь спокойно. Балки и колонны, опоры и консоли — сила и надежность. Люблю метро.
Позади осталась будка пропускника. Дальше короткий коридор и спуск. Я уже повернул к эскалатору, когда среди шума услышал:
— Юра, стой! Помоги, я застряла…
Юра? Да, меня так зовут. Наверное, надо обернуться. В толпе за турникетом кто-то машет рукой. В полумраке не разобрать. Тонкая фигурка в тертом плаще, короткие светлые волосы, обрезанные перчатки — Сонька! Проталкиваюсь обратно, передаю магнитную карту, девушка проскальзывает через заграждения.
— Юр, спасибо, я карту забыла!
— Пойдем, чудище… — беру за руку, чтоб не потерять в толпе, и вместе пробираемся к эскалатору. Первый зал сменяется тесным коридором. Очередной поворот, низкая арка, мы останавливаемся лишь на ступенях механической лестницы. Секунда, и уже плывем по высокому тоннелю вглубь земли.
— Теперь можно отпустить, — улыбнулась Соня. Я вдруг понял, что ещё держу её за руку.
— Да… извини, задумался. Всё забываю, зачем тебе перчатки?
— Ты каждый раз спрашиваешь.
— А ты каждый раз отвечаешь…
— Отвечаю что? — вопросительно протянула Соня.
— Что…
— Ну! — Я получил легкий удар в плечо. — Мне нравится!
— Я так и сказал. — Это похоже на игру. Железный ответ, куда мне со своей логикой?
Полотно эскалатора тянется вниз, тусклые лампы плывут мимо. Сеть метро начинается глубоко под землей, спуск занимает минут семь. Люди вокруг листают ридеры и планшеты, поправляют наушники, что-то считают — делают всё, чтобы не смотреть по сторонам. Им кажется, они теряют время, стоя здесь. «Никто не думает, много ли смысла в том, чем они занимаются пятнадцать часов в сутки…» — шепнули рядом.
— Сонь?
— Ау?
— Ты что-то сказала? — Стало не по себе.
— Нет…
Я осмотрелся. Рядом только заспанный охранник в камуфляже, чуть дальше — растрепанный парень с книгой. Никого достаточно близко. Наверное, у меня сделалось странное лицо, Сонька улыбнулась:
— Ты чего?
Мне бы её настроение.
— Да так… слушай, ты же на фармацевта училась?
— Угу, — кивнула девушка. — Бурно, весело, но недолго.
— Скажи, тяжелые нейролептики… их можно принимать самостоятельно?
— Кажется, нет. — Соня наморщила лобик. — Постановка на учет, полное обследование, строгие дозировки и график.
— Значит, будет интересно.
— Юр, ты чего? Это ж не седативные…
— Шучу, — быстро ретировался я.
Сонька немного помолчала, неуверенно улыбнулась:
— Шутки у тебя…
Через минуту мы спустились вниз. Мерный рокот эскалатора сменился отдаленным гулом электрички. Запахло креозотом и паленой сталью. Высокий подземный зал расходится в два широких коридора к разным станциям. Я редко встречаю Соню, сегодня нам по пути.
Несмотря на ранний час, в подземке людно. Из Полиса тянется вечерняя смена. У выхода на платформу мы с трудом пробираемся сквозь толпу — только что отошел очередной состав. Ещё немного, и впереди открывается мощеная гладь платформы. Поезда нет, можно не спешить. Проходя мимо угловой колонны, привычно проверяю карманы. Под ней сидит знакомый бродяга. Бросаю пару мелких жетонов в грязную сумку, делаю несколько шагов и останавливаюсь. Что-то не так. Сонька торопит:
— Ну что там?
— Он всегда что-то бормочет вслед… — ответил я.
— Кто?
Два шага назад, опускаюсь на колено. Обычный бродяга: мятая куртка, жирные волосы, кепка на глаза. Спит, наверное. Проверяю запястье. Какой там пульс, он уже остыл! А ведь столько людей вокруг. Рядом в стене терминал службы безопасности. Нажимаю «Вызов по месту», пусть разбираются. Из туннеля послышался нарастающий гул. Несколько секунд, и рядом замелькали огни состава. Я быстро втащил растерянную Соньку в вагон, спрятал в угол у окна. Если мы дождемся оперативников, то к вечеру может оказаться, что я — жестокий рецидивист, серийный убийца и немножко каннибал. Наши силовики умеют убеждать.
Наконец хлопнули двери, и поезд тронулся. Соня, наконец, очнулась. Тихо спросила:
— Он умер?
Я кивнул. Проняло её. Все равно, молодец — даже голос не повысила. Нас никто и не вспомнит.
— Там же много людей… а что, если я? Никто же не заметит… — Перехвалил. Лицо серьезное, а глаза мокрые. Беру за плечи, легонько сжимаю:
— Я замечу.
Пару секунд она внимательно смотрит, потом тихо прячет лицо у меня на груди. Приехали. Сонька — маленький боец, сгусток движения и оптимизма — раскисла за минуту. А утешает её кто? Потенциальный псих, социальный изгой, которого держит в сознании только одержимость собрать всё происходящее в один стройный алгоритм. Придется переписывать ветвь взаимоотношений.
Электричка летит вперед. Стук колес и гул рассекаемого воздуха сливаются в одну партию с монотонным голосом селектора. Одной рукой держусь за поручень, другой обнимаю притихшую девушку. Вокруг много людей, но им все равно. Они спят. А я стою у окна и считаю мелькающие огни.
Все хорошее заканчивается. После очередной остановки я немного пошевелил Соню:
— Пора вставать.
— Мм… — засопели мне в куртку. — Блок энергетиков, мне еще далеко.
— Зато мне пора.
Соня зашевелилась, глянула по сторонам:
— Как? Киберпром…тебе же в центр.
— Нет, не на работу, — выдохнул я.
— А куда?
— Надо… пусти. — Лучше ей не знать.
Железный пруд — небольшая пилонная станция в черте Полиса. Городской водоем осушили сорок лет назад, но старое название прижилось. Теперь здесь корпуса металлургического комбината и пара лабораторий. Когда я вышел из вагона, на платформе почти никого не было. Несколько извилистых тоннелей, темный переход, и я вышел к подъемнику. Для маленькой станции не стали строить полноценный эскалатор. Наверх пришлось ползти в тесной стальной коробке грузового лифта.
На выходе из станции жуткий сквозняк — над сложной вентиляцией здесь не заморачивались. Пряча глаза от легкого утреннего света, я поднялся по ступеням. Полезно помнить, что у мира есть небо, пусть даже хмурое и в дыму. Рядом начинается узкий мощеный проспект. По обе стороны — многоэтажные цеха, стены бетонных монстров. Над головой — стальная нить монорельса, внутри каркаса летит пассажирская кабинка.
Я знаю эти места. Три квартала по заводской линии, сотня метров к транспортному шлюзу и шесть минут вдоль железнодорожной насыпи. Скоро впереди показался серый купол лаборатории. Внутри — отдел фармацевтической компании, а подвальный бокс приспособлен под торговую точку.
Перед массивной железной дверью я остановился, проверил карманы. Страшно, но выбора нет. Мятый листик в руку, лицо попроще и вперед. Дверь поддалась неожиданно легко, за ней знакомый зал: белая плитка, стеклянные стены витрин, стройные ряды упаковок с препаратами. В дальнем углу — маленькое окно. Когда я подошел, из служебного коридорчика вынырнул консультант: белый халат, пластиковый значок, натянутая улыбка. Отделенный от меня витриной, он походил на манекен.
— Добрый день, что вас интересует?
— Один препарат… когда-то у вас уже брал.
Стараясь выглядеть уверенно, я осмотрелся. Постер мышечного стимулятора, батарея незнакомых бутылочек, стеклянный шкаф, мокрые разводы. Откуда здесь вода? Маленькая капля застыла на стекле. Я протянул руку, коснулся ее. От пальца по витрине поплыли круги. Прозрачная поверхность дрогнула, как живая. Меня прошиб холодный пот. Я с трудом перевел взгляд. Консультант озабоченно уставился на меня.
— Репс… респиридон, — выдал я, наконец.
— Препараты группы Д только по назначению.
— Рецепт есть. — Я хотел непринужденно махнуть листиком — получилось резко и нервно.
— Разрешите взглянуть.
Проклиная свои актерские навыки, я протянул мятый лист. Консультант внимательно его изучил и вернул:
— Он просрочен.
— Не может быть…
— Октябрь прошлого года, — пожал плечами парень.
— Должно быть, я взял старый. — Пора уходить. Я попятился к выходу.
— Я могу проверить по базе, — заморгал экран терминала. — Кто ваш лечащий врач?
— Я зайду в другой раз…
Спасительная дверь, несколько битых ступеней и я выбираюсь наружу. Два шага в сторону, рука находит шершавую поверхность стены. Нормальной твердой стены!
Самое время паниковать. Достать препарат я не смогу — уверен, шустрый консультант уже дал оповещение по внутренней сети. Пойти к любимому доктору? Плохо я от него ушел, вместе с базой данных. Закроет на принудительное лечение в диспансер — до конца дней буду воровать обмылки и разрисовывать стены в палате непонятными каракулями.
Времени мало. Я не успеваю закончить Древо. Через шесть-восемь дней начну спать на стене, путать левые руки и наливать полстакана в воду. Решения, одно безумнее другого, понеслись в голове — всё не то. Разве только успеть…
Я достал наладонник, быстро нашел плановые записи. На дисплее появился список: «Катастрофа», «Фанатизм», «Творческий поиск», «Страх», «Клиническая смерть», «Безумие», «Смысл». Для каждого пункта — сроки, места, примечания. Осталось лишь послать к черту многомесячные планы, собрать материал и проработать все за неделю. Безумие? Теперь это мой флаг.
Я подтянул шнуровку на сапогах и почти бегом направился к станции. Хруст гравия, пыльный ветер, грубый техногенный пейзаж — главное не останавливаться, и страх отпустит. Перебирая в уме людей, события и места, я очнулся уже на платформе подземки. Придется опустить планку, пренебречь объективностью и объемными выборками данных. Теперь только конкретные люди, проблемы, факты, иначе, не успею.
Когда в туннеле загудел поезд, я уже знал, с чего начну. Рядом замелькали окна, тяжело ухнули колодки. Когда открылись двери, я нырнул в вагон и устроился у противоположной двери — топографическая база и архив на другом конце Полиса. Нужно достать планировку пригорода.
Легкий толчок, и опорные колонны поплыли мимо. Состав ещё набирает скорость, а я уже скребу по дисплею КПК, намечая маршрут по электронной карте. Вокруг толпятся люди, но им все рано. У каждого свои проблемы, заботы. Даже в пустой темной комнате не чувствуешь себя таким незаметным, как здесь.
Мы уже проехали развязку и несколько станций, когда поезд стал сбрасывать скорость. Странно — до следующей остановки еще минуты две. Я спрятал наладонник, осмотрелся. Вдруг, вагон резко встал, засвистели рельсы, людей бросило вперед — сработал пневматический тормоз. Меня потянуло по салону, но я схватился за поручень и устоял. Через несколько секунд сквозь ропот толпы и помехи послышался голос диспетчера: «Блок семь, техногенная авария… завод «Актинид», выброс кислотных паров… остановлена первая ветвь метрополитена, просьба сохранять спокойствие». Станции вдоль путей заблокированы. Это серьезные меры, значит, на поверхность нельзя. Сонька… надеюсь, она укрылась. Так, это здесь при чем? Я должен считать потерянные часы, искать обходной путь.
Стены вагона задрожали, по обшивке и стеклам, словно по воде, пробежала легкая рябь. Над общей суматохой появился новый звук. Тихий гул уверенно расходился по туннелю. Я уже начал сомневаться в себе, но голоса в вагоне вдруг стали затихать, люди прислушались. Непонятное эхо стало нарастать и вскоре превратилось в тяжелый рев. Меня вдруг прошибло — поезд! Составы ходят с интервалом в сорок секунд, проблемы со связью в метро — не новость. За нами летит следующая электричка.
Из последнего вагона послышались крики. Я вцепился в поручень, заорал: «Держись!». Через секунду раздался жуткий удар. Скрежет металла, крики и звон стекла слились воедино. Тяжелый вагон подбросило, как игрушку. Поручень вырвался из рук, что-то твердое ударило по ребрам, и я упал. Накатила темнота, приступ боли и тошноты прошелся по телу. Звуки умерли, мир сузился до полосы грязного пола в стеклянной крошке.
Сквозь боль и темноту в сознании проступали обрывки фразы: «Слишком просто… слишком просто, остаться здесь… ты не закончил». Никто, кроме меня, не допишет Древо. Преодолевая боль, я поднялся на четвереньки и пополз. Разбитое окно рядом. Много стекла, руку в сторону… теперь что-то липкое и теплое… кто-то лежит у двери. Царапая ладони, я вцепился в край оконного проема и подтянулся. Немного выше, перевалиться вперед, и я падаю. Новый удар напрочь сбил дыхание. Я перевернулся на спину, хватая воздух.
Темноту подземного тоннеля прорезала полоса света. Блестящая белая трещина зазмеилась по железобетонному своду. С легким хрустом многотонные плиты стали расходиться. В разломе показалось знакомое пространство: непроглядная тьма и бесконечный поток бледных символов. Слишком много для одного дня. Последний вдох, и сознание погасло.