— Да милостив будет аллах и ко мне и ко всем правоверным, нет у меня на уме таких мыслей, какие ты мне приписываешь. Но, может, я плохо понял… Мы же соседи с тобой, и, я полагаю, соседям лучше заранее сговориться, чтобы чужие уши ничего лишнего не слышали. Почему ты требуешь счет? Я вовсе не из-за денежного перевода просил тебя через Мети зайти ко мне в лавку. Я только хотел сказать тебе, что получил рис. Рис нового урожая, отборный.
Он таращил свои выпученные глаза с мохнатыми ресницами, смотрел направо, налево, наклонялся к Дьенгу, осторожно развертывая квадратный лоскут красной ткани, в котором лежали прекрасные крупные зерна риса. Нагнувшись над ними, торгаш тихим голосом, без всякого выражения продолжал:
— Рис-то из Индокитая. Не американский, не французский. Варить его куда выгоднее, чем всякий другой. У меня его немного — только для почтенных покупателей.
На лоб Мбарки набежали морщины, влажные бараньи глаза блестели. Стараясь сохранить свое достоинство, Дьенг неторопливо протянул руку и потрогал кончиками пальцев рисовые зерна. И сразу его охватила внутренняя дрожь, тело словно пронизал электрический ток.
Мбарка всматривался в лицо своего клиента.
— Этот самый рис ты ел нынче за обедом. Ну, что скажешь? Он полезен для желудка. А когда его варят, он не склеивается, как рис европейцев. Не выпускает из себя крахмал. А погляди, какие у него грани! Так уж его природа устроила. Ну что ты задумался? Я тебе отложу пятнадцать кило, больше не могу, — сказал он в заключение, снова свертывая свою тряпку.
— А почем кило?
— Да по той же цене! Аллах свидетель, что я кое-кого «подмазал», чтобы получить этот рис. Качество-то какое… А? Для вас стараюсь, друзья мои. Ты думаешь, я сколько-нибудь наживусь на тебе? Да если б я тебе сказал, сколько людей должны мне, ты бы понял, что мне от вас нет никакой прибыли. Я только хочу вернуть свои деньги. Я лучше согласен потерять на этих пятнадцати кило, чем лишиться твоего уважения.
Мбарка убедил Дьенга. Что касается счета, беспокоиться нечего — пусть Дьенг зайдет в лавку, возвращаясь с почты. Чтобы доказать свое дружеское расположение к нему, Мбарка отведал вместе с ним колы и сказал полушутя-полусерьезно:
— Забирай поскорее свой рис, а не то отдам другому, кто заплатит наличными.
Дьенг не заставил упрашивать себя. Окликнув проходившего мимо лавки мальчугана, он сказал:
— Сбегай-ка домой за матерью, за Мети.
И не теряя сознания своего превосходства, он занял у Мбарки пятьдесят франков на проезд до почты.
Едва он вышел из лавки и пересек улицу, его окликнул «этот разбойник» Горги Маиса, сосед и невозможный попрошайка:
— Эй, Ибраима!.. Дьенг!
— Маиса… Откуда ты? Как поживаешь?
— Альхамду лилла!..[2] А как твои домочадцы?
— Слава аллаху, все хорошо.
Голова у Горги Маиса круглая, на нее надета была домотканая феска, надвинутая на выпуклый лоб; полы его кафтана развевались.
Прошли вместе несколько метров, и навстречу им показался почтальон Ба на велосипеде; рубашка его, надетая на голое тело, была расстегнута, огромный живот колыхался из стороны в сторону. Обменявшись обычными приветствиями, все трое остановились.
— Ты видел письмо и…
Почтальон умолк. Выразительный взгляд Ибраимы Дьенга напомнил ему, что «на улице о деньгах не говорят». Но несмотря на это, Дьенг ответил:
— Ага.
— От кого весточка?
— От племянника.
— Приятно все-таки, что молодые люди думают о нас, — заметил Маиса. — Пришел их черед позаботиться о стариках! А вот мои племянники знать меня не желают. Я ничего и ни от кого не получаю.
— Я уж тут ни при чем. Мне что дают, то я и приношу. По всей округе с почтой разъезжаю, — сказал Ба, чувствуя, что Маиса метит в него.
— Да я не о тебе говорю.
— Ну, мне пора! И то уж немного запоздал, — сказал Ба и оседлал свой велосипед.
Ибраима Дьенг тревожился, зачем возле него вьется Горги Маиса: «Знает он, что я иду на почтамт? А как ему не знать? Ведь в Мбаркиной лавке все равно что на площади. Ничего в тайне не удержится».
— Ты знаешь, что Мбарка получил очень хороший рис? Из Индокитая привезен.
— Нет, не знаю, — ответил Дьенг.
— Неужели?.. А я из-за этого риса и не подошел, не хотел вам мешать. Мбарка любит все по секрету делать, даже когда совсем и не надо секретничать.
— Я заглянул в лавку, чтобы проверить свой счет, — сказал Дьенг самым естественным тоном. «Пусть подумает, что у меня есть деньги. Но куда же он все-таки гнет?»
— Так я тебя научу. Мне Мбарка отказал — не хочет в долг отпускать. А ты на обратном пути зайди к нему. Он продает этот рис из-под прилавка. Мбарка сущий жулик! Ты ему, скажем, задолжаешь сто франков, отойди на два шага от порога — и, оказывается, ты уже должен вдвое. Дерет, мошенник, и с живого и с мертвого.
Завязался разговор. Оба собеседника признавали, что и сами они и их домашние живут только благодаря тому, что лавочник отпускает им провизию в долг; но цены он взвинчивает безбожно.
— Горька наша участь на этом свете, — заключил Горги Маиса.
Подошли к остановке автобуса «по требованию». Дьенг спросил:
— Тебе куда, Маиса?
— С тобой поеду, — ответил Маиса, первым взбираясь в автобус.
Раскаленный воздух пропитывали противные запахи выхлопных газов и нечистот — было трудно дышать. На перекрестке кишмя кишели оборванные жалкие существа, калеки, прокаженные, ребятишки в лохмотьях, затерявшиеся в людском океане. Скрипели немазаные колеса телег, раздавались оглушительные гудки автомобилей. Хитрый старик нищий протягивал руку, показывая седокам лимузинов, остановленных красным светом семафора, свои пальцы, изъеденные проказой; прямо на асфальте сидела слепая женщина с маленькой дочуркой и пронзительным тоненьким голоском взывала о милосердии.
Дьенг и Горги Маиса вместе вошли в здание почтамта; перед каждым окошечком стояла очередь. Горги Маиса навел справки и повел Дьенга к окошечку, над которым значилось: «Денежные переводы». Там тоже выстроилась очередь, и последней в ней была какая-то толстуха. Вероятно, она устала стоять и, потеряв терпение, села прямо на каменный пол, равнодушная ко всему окружающему. Неподвижная, грузная, с расплывшимися чертами, она походила на бесформенный пень. Прислонившись к барьеру, Горги Маиса алчным взглядом следил, как чиновник за окошечком почтовых переводов пересчитывал банковские билеты.
Время шло.
— Постереги мою очередь — я пойду попрошу, чтобы мне прочитали письмо.
Примостившись рядом с почтовым ящиком, сидел писец. Он сначала отказался читать распечатанное письмо, но Дьенг уверил грамотея, что письмо по ошибке вскрыла его жена, подумав, что оно адресовано ей. Писец надел на свой толстый нос очки в металлической оправе, сползавшие с переносицы, и по-стариковски поглядел на клиента поверх очков.
— Письмо из Парижа, от твоего племянника Абду.
И он прочел:
«Париж, 19 июля 196…
Дорогой дядя!