И средь тысяч пылает.
Вергилий [Энеида, I, 491].
Неумолимо движется Сваран, как поток, из пустыни прорвавшийся. На пути он сметает холмы невысокие, а по сторонам его полузатоплены скалы. Но Кухулин стоял перед ним, как гора, что хватает тучи небесные. Ветры спорят в соснах ее чела, град гремит по ее утесам.* Но неколебима в силе своей стоит она, ограждая долину тихую Коны.
* Вергилий и Мильтон использовали сходные сравнения. Я приведу то и другое, чтобы читатель мог сам судить, который из двух поэтов больше преуспел в этом.
Словно Афон иль Эрике, или когда расшумится,
Потрясая дубы, сам отец Апеннин, что ликует
Снежной вершиной своей, таким подымаясь на воздух.
[Вергилий. Энеида, XII, 701].
В смятенье надмеваясь и сбирая
Всю мощь свою, там Сатана стоял,
Как Атлас или Тенериф недвижен,
Главой упершись в небо.
Мильтон [Потерянный рай, IV, 985].
Так ограждал Кухулин сынов Эрина, стоя посреди тысяч. Горным ключом струилась кровь героев, трудно дышащих вкруг него. Но редели с обеих сторон рати Эрина, как снега под солнцем полдневным.
"О, сыны Инис-файла, - молвил Грумал, - на поле брани Лохлин берет верх. Зачем же противимся мы, словно тростник ветрам? Бежим к холмам темно-бурых ланей". Он пустился бежать, как серна Морвена, и копье позади сверкало, как дрожащий луч света. Но мало кто побежал за Грумалом, вождем малодушным. Многие пали в битве героев на гулкозвучной пустоши Лены.
На колеснице, сверкавшей каменьями, высился вождь Эрина; он сразил могучего сына Лохлина и сказал торопливо Конналу: "О Коннал, первый из смертных мужей, ты обучил эту десницу разящую! Неужто не будем мы биться с врагом, хотя и бежали сыны Эрина? О Карил, сын минувших времен, собери моих друзей, что остались в живых, на том кустистом холме. Коннал, здесь мы будем, как скалы, стоять и спасем бегущих друзей".
Коннал взошел на колесницу сверкающую. Они выставляют щиты, подобные померкшей луне, дочери звездного неба, когда сумрачным кругом ходит она по тверди. Шифадда, тяжко дыша, поднялся на холм, и Дустронал, конь величавый. Как волны вслед за китом, хлынули вслед им враги.
И вот на склоне Кромлы высоком скорбно стояли немногие чада Эрина, словно роща, по которой пламя промчалось, гонимое ветрами бурной ночи. Кухулин стоял у дуба. Молча вращал он багровые очи и слушал, как ветер свистит в густых его волосах, когда пришел с океана дозорный, Моран, сын Фихила. "Корабли, - он вскричал, - корабли с одинокого острова! Это подходит Фингал, первый из мужей, сокрушитель щитов. Пенятся волны пред черными его судами. Мачты его с парусами стоят, словно леса, облаками покрытые".
"Дуйте же, - молвил Кухулин, - дуйте, все ветры, что носятся над островом милых туманов. Явись на погибель тысячам, о вождь оленьих холмов. Твои паруса для меня, о друг мой, - облака рассветной зари, твои корабли небесный свет, а ты сам - огненный столп, проливающий свет в ночи. О Коннал, первый мой воин, как любезны сердцу наши друзья! Но мрак ночной сгущается вкруг; где теперь корабли Фингала? Проведем же здесь часы темноты, ожидая луны в небесах".
Ветры сошли на леса. Потоки свергались со скал. Дождь нависал над главою Кромлы. И алые звезды мерцали меж облаков пролетающих. Печально на бреге потока, чей шум отдавался от дерева, печально на бреге потока сидел вождь Эрина. Был там и Коннал, сын Колгара, и Карил, древний годами.
"Нет счастья деснице Кухулина, - молвил сын Семо, - нет счастья деснице Кухулина с тех пор, как сразил он друга. О Ферда, сын Даммана, я любил тебя, как себя самого".
"Поведай, Кухулин, сын Семо, как пал сокрушитель щитов? Хорошо я помню, - молвил Коннал, - благородного сына Даммана. Высок и прекрасен он был, как радуга над холмом".
"Ферда пришел из Альбиона, вождь сотни холмов. В чертоге Мури он научился владеть мечом* и обрел дружбу Кухулина. Вместе ходили мы на охоту, и общим было наше ложе на вереске.
* Как сообщают ирландские барды, Muri было название школы в Ольстере, где обучали владению оружием. Само слово означает скопление людей, что говорит в пользу такого мнения. Согласно преданию, Кухулин первый ввел в Ирландии снаряжение, целиком изготовленное из стали. По утверждению сенахиев, он обучил ирландцев искусству верховой езды и первый в этом королевстве стал пользоваться колесницей. Последнее обстоятельство дало основание Оссиану так подробно описать колесницу Кухулина в первой книге.
Деугала была супругою Карбара, вождя просторов Уллина. Свет красоты озарял ее, но в сердце жила гордыня. Она полюбила благородного сына Даммана, этот солнечный луч юности. "Карбар, - сказала жена белорукая, - отдай мне половину нашего стада. Не останусь я доле в твоих чертогах. Раздели же стадо, мрачный Карбар".
"Пусть Кухулин, - ответил Карбар, - разделит стадо мое на холме. Грудь его - престол справедливости. Отыди, свет красоты". Я пошел и разделил их стадо. Остался один белоснежный бык. Карбару дал я того быка. Вспыхнула ярость Деугалы.
"Даммана сын, - сказала красавица, - Кухулин язвит мне душу. Пусть услышу я весть о смерти его или волны Лубара скроют меня. Тень моя бледная станет блуждать близ тебя и скорбеть о моей уязвленной гордыне. Пролей же кровь Кухулина или пронзи эту высокую грудь".
"Деугала, - рек белокурый юноша, - как я посмею убить сына Семо? Он ведь друг моих сокровенных мыслей, так подыму ли я меч на него?" Три дня рыдала она пред ним, на четвертый он согласился сразиться.
"Я сражусь с моим другом, Деугала, но лучше б я пал от его меча. Как смогу я бродить по холму и зреть там могилу Кухулина?" Мы сразились на холмах Мури. Мечи наши тщатся не ранить. Они скользят па булатным шлемам и, звеня, чуть касаются глади щитов. Усмехаясь, Деугала рядом стояла, и сказала она сыну Даммана: "Слаба десница твоя, о солнечный луч юности! Не созрели годы твои для булата. Сдайся же сыну Семо. Он, как утес на Малморе".
Слезами наполнились очи юноши. Трепетным голосом он мно сказал: "Кухулин, подъемли свой щит горбатый. Защищайся от длани друга. Душу мою отягчает горе, ибо я должен убить вождя мужей".
Я вздохнул, словно ветер в скалистой расселине. Высоко я вознес острие булата. И пал солнечный луч брани, первый из друзей Кухулина!
Нет счастья деснице Кухулина с тех пор, как пал герой".
"Печальна повесть твоя, сын колесницы, - сказал Карил, древний годами. - Она влечет мою душу назад, к временам старины, ко дням минувших годов. Часто слыхал я про Комала, что сразил подругу любимую. Но победа меч его осеняла, и расточалась битва, едва появлялся он.
Комал был сын Альбиона, вождь сотни холмов. Из тысячи рек пили его олени. Тысяча скал отзывалась на лай его псов. Лицо его было кротостью юности. Десница - смертью героев. Только одну он любил, и прекрасна была она, дочь могучего Конлоха. Словно солнечный луч блистала она среди женщин. И кудри ее были, как вороново крыло. Псы ее были охоте обучены, и тетива звенела под ветром лесным. Ее сердце избрало Комала. Часто встречались их взоры любовные. Они охотились, вместе, и счастья были полны их тайные речи. Но деву любил Грумал,. мрачный вождь угрюмого Ардвена. Он надзирал ее шаги одинокие в вереске, враг несчастного Комала.
Однажды, истомлены ловитвой, когда туман сокрыл их друзей, Комал с дочерью Конлоха сошлись в пещере Ронана.* То был обычный приют Комала. Там висели его доспехи. Там сотня щитов с ремнями была, сотня шлемов из звонкой стали.
* Несчастная смерть этого Ронана служит темой девятого из "Отрывков старинных стихотворений", опубликованных в прошлом году. Отрывок этот не принадлежит Оссиану, хотя и написан в его манере и обладает явными признаками древнего происхождения. В нем воспроизводится краткость выражений Оссиана, но сами мысли настолько скудны и ограничены, что не могут принадлежать этому поэту. Ему приписывают различные стихотворения, которые, очевидно, сочинены в более позднее время. Особенно много таких в Ирландии, и некоторые из них находятся в распоряжении переводчика. Все они до крайности банальны и скучны. Их отличает либо смехотворная напыщенность, либо прозаичность самого низменного пошиба.
"Здесь отдохни ты, - сказал он, - Гальвина возлюбленная, ты, свет пещеры Ронановой. Олень поскакал по вершине Моры. Я пойду, но скоро вернусь". "Я страшусь, - сказала она, - мрачного Грумала, врага моего; часто приходит он в пещеру Ронанову. Я отдохну средь доспехов, но возвращайся скорее, возлюбленный мой".
Он пошел за оленем Моры. Дочь Конлоха хочет испытать любовь его. В доспехи Комала она облекла свое белое тело и вышла из пещеры Ронановой. Он принял ее за врага. Сильно забилось сердце его. Он изменился в лице, и тьма помутила взор. Он напрягает лук. Стрела полетела. Гальвина упала в крови. Обезумевший, он побежал, призывая дочь Конлоха. Нет ответа в пустынной пещере. "Где ты, любовь моя?" Он увидал, наконец, как колышется сердце ее в груди и бьется вокруг оперенной стрелы. "О Конлоха дочь, ты ль это?" Он пал на перси ее.
Звероловы нашли чету злополучную; потом он блуждал по холму. Но часто неслышной стопой бродил он вкруг мрачной обители любови своей. Пришли корабли с океана. Он бился, чужеземцы бежали. Он искал себе смерти на поле брани. Но кто мог убить могучего Комала! Он отбросил свой щит темно-бурый. Стрела отыскала его отважную грудь. Он почиет с любезной своей Гальвиной под шум гулкозвучных зыбей. Их могилы зеленые зрит мореход, вздымаясь на северных волнах".
eidwlon
КНИГА ТРЕТЬЯ
СОДЕРЖАНИЕ КНИГИ ТРЕТЬЕЙ
Кухулин, которому пришлась по душе быль Карила, настоятельно просит, чтобы бард продолжил пение. Тот повествует о подвигах Фингала в Лохлине и о смерти Агандеки, прекрасной сестры Сварана. Едва он закончил песнь, как Калмар, сын Маты, прежде советовавший вступить в сражение, возвращается раненый с поля боя и сообщает, что Сваран задумал неожиданно напасть на остатки ирландского войска. Сам Калмар намеревается сражаться в узком проходе один против всех неприятельских сил, пока ирландцы будут отступать. Кухулин, тронутый доблестным его намерением, решает остаться с ним и повелевает Карилу увести уцелевших ирландских воинов. Наступает утро. Калмар умирает от ран. В это время появляются суда каледонцев, и Сваран, прекратив преследование ирландцев, возвращается на берег, чтобы помешать высадке Фингала. Кухулин, стыдясь после своего поражения предстать перед Фингалом, удаляется в пещеру Туры. Фингал вступает в бой с врагом, обращает его в бегство, но ночь наступает прежде, чем решен исход битвы. Король, приметивший доблестное поведение внука, своего Оскара, наставляет его, как вести себя во время мира и войны. Он советует ему всегда помнить деяния своих предков как лучший образец, которому надлежит следовать; для примера вводится история Фейнасолис, дочери короля Краки, которую Фингал в юности взял под свое покровительство. Филлан и Оскар посланы наблюдать за действиями неприятеля ночью. Гол, сын Морни, хочет предводительствовать войсками в следующей битве, и Фингал обещает исполнить его* желание. Некоторые общие рассуждения поэта завершают третий день.
"Приятны слова этой песни, - сказал Кухулин, - и любезны преданья времен минувших.* Сладостны они, словно мирная роса поутру на холме косуль, когда солнце едва озаряет склоны его, а синее озеро в долине спокойно. О, Карил, снова возвысь свой голос, да услышу я песнь о Туре, которую пели в моих веселых чертогах, когда Фингал, властитель щитов, был там и возгорался, внемля подвигам праотцев".
* Вторая ночь, считая от начала поэмы, продолжается, и Кухулин, Коннал и Карил все еще сидят в том же месте, которое описано в предыдущей книге. Введение здесь рассказа об Агандеке вполне уместно, поскольку он широко используется затем в ходе поэмы и в какой-то мере предопределяет развязку.
"Фингал, о муж битвы! - молвил Карил, - рано ты начал свершать бранные подвиги. Лохлин был истреблен твоим гневом, когда состязалась младость твоя с красотою дев. Они улыбались дивно цветущему лику героя, но длани его уже сеяли смерть. Был он силен, как воды Лоры. Воины его стремились за ним, как тысяча ревущих потоков. Они пленили в бою короля Лохлина, но затем возвратили на его корабли. Надменное сердце его раздулось гордыней, и юноши смерть он замыслил во мраке своей души. Ибо никто доселе, кроме Фингала, не мог пересилить могучего Старно.*
* Старно был отцом Сварана, а также Агандеки. Яростный и жестокий нрав его отмечается и в других поэмах, относящихся к этому времени.
Он сидел в чертоге своих пиров в лесном краю Лохлина. Он позвал седовласого Снивана, что часто песнь заводил, приближаясь к кругу Лодыг когда камень власти воплю его внимал, и менялся исход сраженья на поле доблести.*
* В этом отрывке несомненно речь идет о верованиях, распространенных в Лохлине, а упоминаемый здесь камень власти был изображением некоего скандинавского божества.