— Не вините генералов, сэр, — говорил майор со своей обычной усмешкой. — Помните, что, во-первых, вы сами скоро, видимо, станете генералом, во-вторых, генералы ныне не вольны выбирать театры военных действий. Теперь каждое наступление не только военное, но и политическое событие. Направление наступления выбирается не генералами, а политиками. А политики меньше всего склонны считаться с географией.
Грек смеялся. Английский полковник сокрушенно и осуждающе качал головой, но нельзя было понять, кого он осуждает: то ли безвольных генералов, то ли политиков, не уважающих географию, то ли спорящих офицеров. Американцы, задрав ноги на кресла, безмятежно тянули джин.
После ужина англичане отправились на террасу пить кофе с коньяком, а мы с французом пошли спать. Дорогой он обещал рассказать мне что-то интересное, но, наверное, забыл и ограничился лишь коротким всеобъемлющим: «Чепуха! Все чепуха!»
Он вспомнил о своем обещании лишь в Бейра, когда в 700 километрах южнее Мозамбика «Викинг» сделал очередную посадку. Пока заправляли самолет, мы расхаживали вдоль набережной и тихо разговаривали. Полковник хотел предупредить меня, чтобы я не слишком переоценивал захват союзниками острова Пантеллерия. Даже сама высадка в Италии, по его словам, не обещала ничего серьезного. Союзники завязнут там, и эта операция не сможет оказать существенного влияния на военное положение в Европе. Механизированные англо-американские армии могут маневрировать только по дорогам. Дорог же в Италии мало, и защищать их, при гористом характере страны, противнику очень легко.
— Почему же союзники лезут туда?
— Кажется мне, — ответил полковник после некоторого раздумья, — что они хотят не столько помочь русским, сколько помешать им добраться до Балкан…
Англичане упорно отмалчивались, когда их спрашивали о политических целях союзного наступления с юга. Они выдвигали лишь военные мотивы: помощь Советскому Союзу. Об этом без устали трубила союзная пропаганда, пытаясь обработать рядовое население англо-американских стран, которое искренне верило в такую возможность помочь русским.
В самый разгар атак союзников на Южную Италию мне довелось встретиться с редактором влиятельной английской газеты в Кейптауне. Редактор был грузен, двигался медленно, так же медленно, с трудом, говорил. Но в его тоне звучала явная, выпирающая наружу самоуверенность бывалого человека, который очень многое видел и еще больше знает. Во время прошлой мировой войны он командовал ротой в печально знаменитом наступлении Хэйга во Фландрии осенью 1917 г. После окончания кампании он сохранил интерес к военным делам и внимательно следил за ходом второй мировой войны. Его сын, начальник бюро военной информации, только что вернулся из Европы. Поэтому редактор полагал, что отлично знает европейскую обстановку. Он набросал передо мною оптимистическую картину развития событий в Италии. Именуя итальянскую операцию вторым фронтом, редактор говорил:
— Через три-четыре месяца, самое большее через полгода, союзные войска выйдут к Бреннеру, этой ахиллесовой пяте Германии. Немцы бросят все силы на защиту бреннерского прохода. Для этого им придется снять свои дивизии с русского фронта. Вы получите возможность начать свое зимнее наступление, и вот тогда…
Редактору не удалось сказать, что случится тогда. Раздался выстрел пушки: издавна, ровно в 12 часов дня, Кэйптаун чествует «минутой молчания» память погибших в прошлой мировой войне. Вслед за выстрелом пушки прекращается все движение, затихает даже шарканье ног: пешеходы останавливаются, снимая головные уборы; сидящие встают, замолкая. В молчание погружается весь огромный город. В тишине, накаленной южным солнцем, несутся только тягучие звуки горна. Когда замирают и они, в Кэйптауне слышатся лишь медлительные удары колокола, отбивающего часы. С последним, двенадцатым, ударом город оживает снова…
Мы возобновили разговор. Но редактор, задумавшись в «минуту молчания», потерял конец фразы. Он ограничился общим, но решительным заверением, что высадка в Италии скоро даст о себе знать и на Восточном фронте, что конец войны недалек.
Но кэйптаунский редактор ошибался: высадка в Италии не ускорила хода войны.
Поздней осенью 1943 года, направляясь в Англию, я попал в Гибралтар. Наш транспорт, готовясь уходить, медленно разворачивался в гавани, поднимая со дна ил, бурлящая за кормой вода была густой и черной, как нефть. Пассажиры — солдаты и офицеры — толпились на палубах. На западе, в голых и рыжих горах Испании, прямо за Алжесирасом, садилось солнце. Алжесирас, Ла Линеа и гавань, запруженная судами, покрылись синей тенью. Гибралтарская скала, вздымающаяся над морем, со всеми своими фортами и редким лесом на гребне была освещена печальным желтым светом. Лишь окна домов верхнего яруса (дома Гибралтара, прилипшие к голой скале, казались стоящими один на другом) полыхали ярким ровным пламенем.
Кто-то положил руку на мое плечо. Капитан — впрочем, извините, на погонах — корона, значит уже майор — Стоун, побледневший и осунувшийся, смеясь, спрашивал:
— Куда это вы запропастились так надолго?
Некоторое время мы молчали, смотря на гавань, на темнеющие горы Аидалузии, на скалу, у подножья которой засветились огни. Море сипело, потом начало темнеть и скоро стало иссиня-черным. Впереди нас, на африканском берегу, тянувшемся угольной полоской между морем и зеленоватым небом, заблистала золотая россыпь, кажется, Сеута.
Наш транспорт набирал скорость. И когда гибралтарская скала с ее огнями и шумами отодвинулась в сторону, мы разговорились. Стоун возвращался из Италии. Он наблюдал вторжение в Сицилию, а потом видел начало, развитие и затухание наступления союзников и на самом Апеннинском полуострове. Его впечатления и выводы совсем не походили на радужные надежды, которыми он поразил меня в Каире, после алжирской конференции военных лидеров Англии и Америки.
Союзники атаковали Сицилию ровно через месяц после капитуляции острова Пантеллерия. В Сицилии они, по рассказу майора, встретили еще меньшее сопротивление. Высадка, совершенная в плохую погоду, оказалась настолько неожиданной для итальянцев, что им не оставалось ничего другого, как только поднять руки и сдаться. Итальянские солдаты не хотели сражаться. Они потеряли веру в победу еще задолго до крушения режима Муссолини и капитуляции Италии, осуществленной правительством Бадольо. В течение трех часов союзники захватили плацдарм вдоль всего побережья длиной более чем в 100 миль. Не встречая сопротивления противника, две союзные армии (7-я американская и 8-я британская) развернулись на острове и устремились вдоль берега: одна — прямо на запад, другая — прямо на восток.
Однако в первый же день вторжения высадившиеся войска понесли большие потери… от огня собственного флота, который принял своих за врагов. Особенно значительны были потери воздушных войск союзников.
Моряки, осуществлявшие у берегов Сицилии поддержку уже высадившихся войск с моря, встретили воздушную армаду, несущую авиадесантные отряды союзников, таким огнем, что в несколько часов сбили 23 самолета с парашютистами. Союзные корабли не подпускали свои же самолеты к захваченному плацдарму даже днем. Это было тем более удивительно, что итало-германская авиация вообще не появлялась над Сицилией, если не считать единственного налета ночных бомбардировщиков в первую ночь вторжения. Да и тогда противник ограничился лишь сбрасыванием осветительных ракет. В результате дошло до того, что командующий союзными войсками генерал Эйзенхауэр был вынужден отдать приказ вообще не стрелять по самолетам, пока они не обнаружат «враждебных намерений». Генерал предупреждал, что союзная авиация откажется следовать за наземными и морскими силами, если последние не изменят своему обыкновению — стрелять по любому самолету. Дело в том, что союзные войска не были обучены распознавать союзные самолеты, которые отличались большим разнообразием моделей.
Через тридцать девять дней союзники очистили Сицилию от немецких войск. Немцы ухитрились, однако, перетянуть через Мессинский пролив свои отборные части, благополучно ушедшие в свое время из Туниса. Больше того, они сумели перевезти даже их вооружение, включая артиллерию и танки.
На другой день после объявления капитуляции Италии, 9 сентября 1943 года, союзники вторглись на итальянский полуостров. Воздушно-десантные части захватили «каблук» итальянского «сапога» (Таранто-Бриндизи) без единого выстрела: в этом районе немцев не было совсем. 8-я британская армия легко перешагнула пролив и, не встречая сопротивления, углубилась в Калабрию. Несколькими днями позже 5-я американская армия высадилась в заливе Салерно. Вскоре обе армии соединились и, образовав единый фронт, отрезали самый юг Италии. Они медленно двинулись на север, сдерживаемые шестью немецкими дивизиями. Дневное продвижение измерялось сотнями ярдов. Оно было страшно утомительным и дорогостоящим.
В течение первых же недель итальянская кампания поглотила несколько миллионов тонн снаряжения; ее питанием занимался колоссальный флот. Достаточно сказать, что одно только оборудование аэродромов, горючее, снаряжение и боеприпасы для авиации потребовали 300-тысячного тоннажа судов. Более полумиллиона солдат и офицеров, в том числе 35 тысяч летчиков, авиационных механиков и командиров, составляли союзные силы на итальянском фронте.
К концу осени 1943 года союзники оказались перед так называемой «зимней линией» немецкой обороны. Она тянулась через весь полуостров, вдоль рек Гарильяно и Сангро, в 120 километрах южнее Рима. Немцы рассчитывали удержать эту линию мизерными силами: командующий немецкими войсками в Италии Кессельринг, располагавший 24 дивизиями, использовал против союзников только 10, а 14 дивизий сосредоточил в Северной Италии на случай, если они понадобятся для переброски на Восточный фронт или на Балканы.
Следует тут же заметить, что вопреки заявлениям англо-американских политических и военных лидеров, высадка союзников в Италии не заставила немцев оттянуть с Восточного фронта хотя бы одну дивизию. В этом отношении значительно больше пользы принесла югославская народно-освободительная армия, которая приковывала к себе до 20–24 вражеских дивизий.
На мой вопрос, что думает майор Стоун о втором фронте теперь, он криво усмехнулся и не без иронии переспросил:
— Вы имеете в виду третий фронт?
Трудно было понять, говорит ли он серьезно или шутит. В то время английские военные обозреватели именовали итальянский фронт вторым. Как рассказывали, даже официальным историографам предлагалось занести итальянскую кампанию в анналы истории под этим звучным именем.
— Нет, я имею в виду настоящий второй фронт, который облегчил бы бремя Советской Армии, — ответил я на вопрос Стоуна.
— А разве итальянский фронт не облегчает его?
Я постарался изложить британскому майору в достаточно вежливой форме все то, что ему и так должно было быть хорошо известно…
За то время, пока союзники теснили противника в Южной Италии, заставив немцев увеличить число своих дивизий на Апеннинах с шести до десяти, но отнюдь не за счет Восточного фронта, Советская Армия выиграла Курскую битву, в которую Гитлер вынужден был бросить огромные силы. Советские войска, развивая наступление, оттеснили германскую армию на правый берег Днепра по всей Украине. Немцы потеряли десятки отборных дивизий, тысячи танков и самолетов, В результате разгрома немцев под Сталинградом и Курском — Орлом у них окончательно и бесповоротно была вырвана инициатива, и Германия превратилась из атакующей в атакуемую.
— Это, конечно, правильно, — говорил Стоун. Но ему хотелось найти хоть какие-нибудь аргументы в защиту эффективности действий союзников. — Однако мы все же добились свержения Муссолини и выхода Италии из войны.
— Разумеется, это большой политический удар по державам оси, — согласился я. — Однако, к сожалению, дело не доведено до конца. Муссолини позволили бежать. Он создал в Северной Италии новое правительство, сформировал армию. Промышленный север находится теперь целиком в немецких руках, и немцы извлекают из него не меньше пользы, чем прежде из всей Италии. И они могут сидеть там столько, сколько захотят…
Майор не отозвался. Мы смотрели во мрак ночи. На далеком испанском берегу желтели редкие огни; они, казалось, подмигивали нам, словно хотели намекнуть, что понимают наше желание уйти в океан втайне от немецких агентов, рыскавших по Испании. Будто чувствуя угрозу, суда конвоя теснее прижимались друг к другу, изредка перекликались короткими, тихими гудками.
После длительного молчания Стоун заговорил снова. Он признал, что итальянский замысел провалился. Итальянская кампания больше истощала союзников, нежели немцев. Союзное командование знало это и начало искать новые пути для нанесения удара по «гитлеровской крепости». С военной точки зрения, кратчайшая дорога в Германию лежала через Францию. Но, к сожалению, некие «политические генералы» диктовали и продолжали диктовать солдатам свою волю.
На мой вопрос, кого он имеет в виду, майор коротко ответил, что об этом я узнаю сам, когда доберусь до Лондона.
В тот день, когда наш караван, описав огромную дугу вокруг Ирландии, вошел в устье реки Клайд, английское правительство выпустило из тюрьмы Освальда Мосли. У лидера британских гитлеровцев, оказывается, «внушало опасение».. состояние ног. Он, видите ли, мог схватить в тюрьме ревматизм! Поэтому «гуманный» лейбористский министр внутренних дел Moррисон позволил Мосли сменить невзрачную камеру с решеткой на уютный и теплый коттедж, каменный пейзаж тюрьмы — на лоно природы.
Передовое общественное мнение Британии, получив эту пощечину от консервативно-лейбористского правительства, ответило на нее возмущением. Рабочая Англия заволновалась. По стране прокатилась волна митингов и демонстраций. Кое-где даже вспыхнули кратковременные (15–30 минут) забастовки. Ораторы правящих партий объявили: кто бастует накануне открытия второго фронта, тот наносит удар ножом в спину героическим русским.
— О, они всегда умеют находить хороший довод, чтобы держать нас в упряжке и гнать вперед, — с язвительной усмешкой заметил пожилой человек, сидевший напротив меня. В нем нельзя было не узнать старого рабочего. Он упрямо молчал в течение всего разговора, захватившего пассажиров переполненного купе поезда Глазго — Лондон.
Купе разделилось на два лагеря: противников забастовок и их сторонников, готовых вернуть Мосли в тюрьму любыми средствами. Молчаливый сосед, видимо, решил положить конец этому спору.
— Для протаскивания своих грязных трюков, — говорил он, — они играют на благородстве народа. Тебя ставят перед выбором: либо благослови освобождение Мосли, либо подводи русских. Они знают, что среди жителей хотя бы вот этого «черного района» (кивок в окно) нет ни одного, кто позволит подвести русских.
Поезд, миновав Престон, мчался через манчестерско-ливерпульский промышленный район. Мимо проносились бесконечные рабочие поселки с узкими улочками, без единого кустика. Красный кирпич теснящихся друг к другу домов давно почернел, бурые крыши лоснились после недавнего дождя. Над черным тоскливым ландшафтом висело низкое грязное небо.
Старик был прав: трудовой люд Англии хотел и давно требовал открытия второго фронта в Западной Европе. Тут сказывалась не только боевая солидарность: лишь фронт мог эффективно и быстро снять немецкую угрозу, нависшую черной тучей над Англией. Наконец, передовые английские рабочие понимали, что острие клыков фашистского зверя направлено против народов, а не правящих клик капиталистических стран, которые всегда умели находить общий язык с завоевателями.
Известный английский юрист Мальвин Юз говорил, что борьба фашизма против демократии — это «война черного прошлого против будущего человечества». Простой народ Англии знал, что, помогая разбить гитлеровскую Германию, он помогает будущему выиграть войну у прошлого. Второй фронт в Европе был бы самой реальной, действенной формой такой помощи. На заборах, на домах, даже на мостовых в рабочих районах Лондона, Манчестера, Ливерпуля давно уже появились надписи с требованием открытия второго фронта. На длинном заборе, окружающем железнодорожные пути в Хаммерсмите, красовался лозунг, написанный еще в 1941 году аршинными буквами белой несмываемой краской: «Помогите русским! Уберите мюнхенцев Мур-Брабазона и Мойна из правительства!»[7] В Излингтоне, на грязной стене, что тянется от вокзала Кинг-кросс на север, отчетливо белел более поздний призыв: «Открывайте второй фронт теперь, в 1942 году!» Чаще встречались надписи еще более позднего времени: «Прекратите саботаж второго фронта!», «Не подводите русских!», «Наносите удар на Западе!», «Вылезайте из итальянской грязи, двигайтесь через канал во Францию!» Так можно было по этим надписям восстановить историю борьбы за открытие второго фронта.
На заводах и шахтах, в депо и доках прошли тысячи митингов. По всей стране возникли многочисленные комитеты англо-советской дружбы: они организовывали собрания в пользу второго фронта, проводили сборы в фонд медицинской помощи Советской Армии. Движение приняло настолько массовый характер, что реакционная печать начала поход против комитетов, обвиняя их в недостатке патриотизма, в желании диктовать свою волю военным и во всех прочих смертных грехах.
Старания мюнхенцев пера не увенчались успехом. Но смертельный удар комитетам англо-советской дружбы нанесло правое руководство лейбористской партии: ее исполком, выполняя волю правящего класса Англии, запретил всем лейбористам под страхом исключения из партии выступать на собраниях и митингах этих организаций и даже посещать их.
Правящие круги Великобритании и США не хотели своевременного открытия второго фронта в Западной Европе. Это противоречило антисоветской политике британского и американского империализма. В 20-м веке эта политика нашла свое законченное выражение в Мюнхене.
До войны мюнхенцы Лондона и Парижа пытались дипломатическими средствами решить за счет Юго-Восточной Европы и Советского Союза основные империалистические противоречия в Европе, возникшие в результате вторичного подъема германского империализма, потребовавшего нового передела мировых источников сырья и рынков сбыта.[8]