Воздушная бомбежка превратила в руины поселок и завод Коломбель, разрушила большую часть города Кан. Под его развалинами погибли, как рассказал глава союзного военного управления в Кане майор Хельмут, более двадцати двух тысяч французов. Майор был удивлен и возмущен тем, что союзное командование разнесло Кан с воздуха. Разведка достоверно знала, что немцы фактически покинули город. Северная половина Кана была разрушена восемью-десятью днями раньше: союзники бросили тогда на город 250 тяжелых и 500 средних бомбардировщиков, хотя в городе, по данным разведки, насчитывалось только пятьсот немцев.
В Кане немцы повторили в новом варианте испытанный трюк, который они применяли в деревушках перед городом: когда союзники обрушились на него всей своей воздушной мощью, немцы постарались отойти и занять оборону на южной окраине города.
«Прорыв» оказался переходом из руин севернее реки в руины южнее ее. Но союзные танки по-прежнему не осмеливались показаться на дорогах, ведущих от Кана на юг или восток, пехота зарылась в землю, потому что авиация, совершив страшное дело, не появилась над пустыми полями, словно стыдилась содеянного.
Через два-три дня стало абсолютно ясно, что наступление, начатое «историческим ударом» с воздуха, не удалось.
Разочарование корреспондентов, которым было обещано «хорошее представление», вырывалось наружу в раздраженных разговорах и сердитых статьях. Сами они оказались в очень глупом положении. Падкие до сенсации, корреспонденты раструбили по всему миру, что наконец-то началось давно ожидаемое наступление. Они подхватили замечание полковника штаба 30-го корпуса Беринга о «русском стиле» операции. Этот «стиль», как они объясняли своим читателям, предусматривал сокрушительный удар большими силами с целью прорыва, затем гигантский бросок на 150–200 километров. Такой прыжок, намекали они, мог привести союзников к воротам Парижа. Однако «русский стиль» оставался только мечтой. Уже на другой день Париж пришлось заменить городком Фалез, стоявшем на пересечении дорог, ведущих из Нормандии на юг. А к вечеру второго дня Фалез был заменен деревушкой Бургебус, отличавшейся только той особенностью, что она стояла на пути к Фалезу.
Когда два дня спустя полковник Беринг сообщил на пресс-конференции, что наступление вообще остановлено, корреспонденты подняли шум. Джимми Макдональд, красный от возмущения, стал кричать что-то о блефе.
— Бомбардировка была поистине грандиозной, — восклицал он, — а результат? Результат ничтожный, просто постыдный результат. Если бы русским дали такую поддержку с воздуха, они давно были бы у Фалезастой стороны…
Беринг сочувственно кивал головой: он не хотел ссориться с прессой. Он также был того мнения, что союзное командование упустило удобный момент для нанесения удара по немцам южнее Кана. «Бошам» — полковник никогда не называл немцев иначе — позволили беспрепятственно отойти и воздвигнуть новую оборону в непосредственной близости от Кана. В районе Бургебуса и Троарна (первые деревни южнее и юго-восточнее Кана) появились «тигры» и «пантеры», и английским танкам не оставалось ничего другого» как ретироваться подобру-поздорову назад, к городским развалинам.
Купер напомнил об условиях боев у Эль-Аламейна, в Северной Африке. Полковник только махнул рукой.
— Тогда мы имели «шерман», — сказал он»— «шерман», который был сильнее немецкого «марк-4».[14] Сейчас же мы не имеем ничего, что хотя бы приближалось по своим качествам к «тиграм» и «пантерам». Поэтому нам приходится быть осторожными.
— Не находите ли вы, — спросил Монсон, — что наша стратегия слишком осторожная стратегия?
Полковник помолчал, потом со вздохом признался:
— Генерал[15] получил строгий приказ свыше — не допускать неудач.
— Значит, — резюмировал Макдональд, — отказываться от смелых шагов, чтобы не рисковать неудачей?
— Да, — коротко согласился Беринг.
На это Макдональд во всеуслышание провозгласил:
— Я разочарован. Чувствует ли верховное командование то же самое?
Молчание. Полковник только пожал плечами, углубившись в бумаги.
На другой день, такой же мрачный и тоскливый, к нам приехал бригадир Невиль; видимо, Монтгомери прислал его успокоить расходившихся корреспондентов. Он стал утверждать, что занятие южной части Кана было большим военным достижением: узел важных дорог, используемый до сих пор немцами, попал, наконец, в руки союзников. Игра, по его словам, стоила свеч. Он даже пустился объяснять, что задача наступления 18 и 19 июля заключалась не в том, чтобы «прорваться» через немецкие позиции, а в том, чтобы «ворваться» в них.
Журналисты весьма бесцеремонно разоблачили эти маневры, доказав, что в своих ранних сообщениях командование говорило о более серьезных намерениях.
Полковник Беринг попытался отвлечь внимание корреспондентов от безрадостного положения на нормандском фронте импровизированным «вторжением» в ход операций на германо-советском фронте. Ссылаясь на какие-то неведомые источники, Беринг заявил, что немцы добровольно отходят на центральном участке своего Восточного фронта.
— Почему же они, — спросил корреспондент «Нью-Йорк геральд трибюн» Рассел, — оставляют в русских руках десятки тысяч своих солдат?
— Но ведь относительно пленных сообщают только сами русские, — быстро ответил полковник.
— А разве немцы когда-нибудь подтверждали число пленных, потерянных ими?
Корреспондент «Таймс» Купер, только что получивший самолетом свою газету, показал пространный отчет московского корреспондента «Таймс» о прохождении 58 тысяч немецких пленных по улицам Москвы. Полковник быстро пробежал отчет и умолк, снова, по обыкновению, пожав плечами.
Наутро нас потребовали в штаб 2-й британской армии, где сам начальник штаба решил поговорить с корреспондентами. Сухой и седоволосый, проведший всю свою сознательную жизнь в армии, этот профессиональный вояка говорил на таком заправском военном жаргоне, что американцы, под веселый смех собравшихся офицеров и корреспондентов, потребовали переводчика, Генерал сразу же ааявил: ошибается тот, кто думает, что удар 18–19 июля должен был привести союзников в Париж. Таких больших целей не ставилось. Объекты были значительно скромнее, они находились в километрах пятнадцати-двадцати от Кана. Но к их войска не достигли.
Один из американцев спросил: не было ли наступление остановлено по политическим причинам? Начальник штаба ответил решительным отрицанием:
— Мы были остановлены немецкими противотанковыми пушками «88» и танками, больше ничем.
Генерал держался очень прямо, отвечал еще прямее, именовал всех, как своих подчиненных, так и начальников, «парнями». Монтгомери был для него просто «этот парень», Эйзенхауэр — «тот парень». Но генерал, при всей его прямоте, кривил душой. Монтгомери, как утверждали тогда американские корреспонденты, связанные со штабом 1-й американской армии, просто не хотел бросать английские войска в большое наступление. Защищая главные ворота Нормандии, чем являлся тогда Фалез, немцы готовы были оказать ожесточенное сопротивление. При огромном численном и техническом превосходстве союзников это могло привести к перемалыванию немецкой нормандской армии на дороге к Фалезу. Но это потребовало бы некоторых потерь со стороны английской армии, невольно оказавшейся на направлении главного удара. Именно этого-то Монтгомери и не хотел. Он вызвал к себе наиболее доверенных и влиятельных английских корреспондентов, поговорил с ними по душам. Еще раз он объяснил им, что ему приказано беречь английскую кровь.
Надо сказать, что с этой задачей он справился: во время второй мировой войны, продолжавшейся значительно дольше, чем первая, Англия потеряла в три раза меньше людей, чем во время первой мировой войны.
Почти одновременно с Каном погиб другой большой и замечательный французский город, центр департамента Манш — Сен-Ло. Бои за него были упорны и кровавы. Немцы не хотели отдавать Сен-Ло: на его узких гористых улицах перекрещивались почти все дороги центральной Нормандии. Нельзя было пройти ни с запада на восток, ни с севера на юг, минуя его живописные холмы. Сен-Ло прочно закупоривал 1-й американской армии путь на юг. Высоты, покрытые садами и рощами, дали возможность немцам построить довольно хорошую оборону. Наступление могло идти только по дорогам, а дороги прикрывались немецкими пушками «88» и «тиграми».
После неудачных попыток сбить противника ударами с флангов и в лоб американцы начали молотить немцев сверху. Тяжелые бомбардировщики разрушили немецкие укрепления, а вместе с ними уничтожили и город.
Мы пытались пробраться в Сен-Лo на второй день после того, как немцы покинули его страшные руины. К городу вела тогда одна дорога — из Карантана, но и она все еще обстреливалась из минометов. Военная полиция предложила нам оставить «джип» за холмом и добираться до города пешком. Путь шел по склону огромной глубокой балки, поросшей садами, рощами и кустарниками. Внизу лежала краснокрышая деревушка, покинутая населением. Гулкое и многократно повторяемое завывание мин, казалось, неслось с самого дна балки.
В глубине лощины, у большой мельницы с выбитыми окнами, мы остановились и закурили. Навстречу нам из города спускалась группка людей — трое мужчин и женщина. Их сопровождал американский капрал. Мужчины были небриты, взлохмачены, желты, их неподвижные глаза не выражали ничего, кроме смертельной усталости: страшная бомбежка, разрушившая Сен-Ло, уничтожила их человеческую душу. Равнодушно закурили они папиросы, предложенные нами; курили, жадно затягиваясь, но и эта жадность была какая-то автоматическая. Женщина что-то напевала: она сошла с ума. Капрал объяснил, что эти четверо — все, что осталось от десятитысячного населения Сен-Ло.
Мы добрались до окраинных улиц, но в город проникнуть не могли: улицы оказались заваленными остатками стен, сорванными крышами, расщепленными деревьями. Все это было покрыто толстым слоем мелкой пыли.
Тем же путем мы вернулись назад, посмотрели с холма на растерзанный город: он был черен, как головешка.
Днем позже мы отправились к центру американского сектора, где корреспондентам обещали очередное «шоу». До штаба 1-й американской армии было совсем недалеко. Он расположился на окраине маленькой деревушки, стоявшей в стороне от большой дороги и поэтому почти не затронутой войной. В отличие от английских штабов, которые обычно избегали населенных пунктов, предпочитая сады и рощи, американские штабы использовали здания, чаще всего нежилые. Из штаба армий нас послали в штаб корпуса, получившего приказ выйти и закрепиться на дороге Сен-Ло — Перье: американцы начинали самостоятельно прорубать ворота к западному берегу Нормандии — на Кутанс и Авранш, чтобы затем вырваться в Бретань и, согласно плану, разработанному генералами Паттоном и Брэдли, окружить немцев в Нормандии, а также захватить так нужные американской армии порты Бретани.
В штабе корпуса мы застали самого Брэдли, командующего армией. Не снимая очков в железной оправе, генерал смотрел через полевой бинокль на небо. В то утро ожидали удара тысячи трехсот тяжелых бомбардировщиков по немецким позициям. После этого танки должны были атаковать противника, за танками готовилась наступать пехота. Однако погода не судила многого. Накрапывал дождь.
Корреспонденты жались к стене: цвет американской журналистики ждал удачи на американском секторе. Писатель Эрнест Хемингуэй, теребя свою огромную бородищу, мечтательно смотрел куда-то поверх садов; огненно-рыжий Никербокер рассказывал анекдот, который был также скучен, как его многочисленные и поверхностные писания; военный комментатор Болдуин зябко кутался в шарф.
Наконец перестало моросить, в мутных облаках появились голубоватые окна. Первая волна бомбардировщиков, как сообщили в штабе, уже пересекала канал» Чтобы не пропустить бомбежки, мы продвинулись километров на двадцать вперед и остановились на окраине одной из деревень, расположенной на высоком холме. Отсюда была отчетливо видна гряда холмов на той стороне долины: они вытягивались параллельно нашей магистрали. Там проходила роковая дорога, на которой закрепились немцы; туда-то и направлялся удар бомбардировщиков.
Шагах в пятнадцати от нас затормозила штабная машина. Рослый усатый офицер, выбравшись из нее, позвал нас к себе: он оказался близким знакомым корреспондента «Дейли геральд» Мэтьюза. Офицер, часть которого находилась в нескольких километрах от деревушки, пригласил нас пить кофе, что было весьма кстати: мы основательно проголодались.
Не успели мы добраться до «дома» гостеприимного офицера, как бомбардировщики показались за нашей спиной. Мы намеревались уже повернуть назад, но самолеты опередили нас: достигнув дороги, на которой мы только что стояли, они стали сбрасывать свой смертоносный груз. Черные фонтаны дыма и грязи поднялись над садами. Офицеры и солдаты смотрели на самолеты остановившимися от удивления и ужаса глазами. А самолеты все подходили и подходили, сбрасывали и сбрасывали бомбы. Грохот несся к нам в облаке пыли и дыма.
Когда часа полтора спустя мы снова добрались до нашей деревушки, она уже не существовала. Мэрия еще дымилась, на месте церкви высилась куча мусора. В садах валялся убитый скот. Вдоль дороги горели американские грузовики. Грязные, обалдевшие солдаты вылезали из канав. Они все еще смотрели в небо с недоумением и страхом.
В штабе корпуса, атака которого была сорвана этой ошибочной бомбежкой, угрюмо подсчитывали потери: число убитых перевалило за сотню, среди них значился генерал-лейтенант Макиэйр, тогдашний начальник штаба сухопутных сил, прилетевший из США. После этого несчастья американские танки и грузовики стали укреплять на самом видном месте яркое оранжевое полотнище, хорошо видное даже с большой высоты.
На другой день американцы вернулись на свои исходные позиции. Теперь авиация сбросила бомбы точно на «немецкую дорогу». Танки рванулись вперед под покровом мутной завесы дыма и пыли, поднятой самолетами. К концу дня американцы прочно оседлали шоссе Сен-Ло — Перье. Наутро танки достигли магистрали Сен-Ло — Кутанс. Перевалив через нее, они двинулись на Бреаль, расположенный у самого моря, срезая, таким образом, основание большого треугольника Сен-Ло — Лессэ — Бреаль. В эти ворота хлынули ударные корпуса 1-й и 3-й американских армий, имевших тогда 13 пехотных и 5 танковых дивизий. Измотанные долгими боями, немцы не могли оказать серьезного сопротивления этому сильному натиску. Американцы обладали примерно четырехкратным превосходством в людях, не говоря уже об изобилии техники.
Танковые колонны ринулись к морю. Одна из них, захватившая Сен-Жиль и Каниси (юго-восточнее Сен-Ло), быстро прошла прямо на юг и с ходу заняла местечко Тесси сюр Вир, недалеко от крупного узла дорог — города Вир. Но в самый город американцы почему-го не вошли. Танки 2-й британской армии, наступавшие на юг от городка Комон, ворвались в Вир первыми и заняли его без боя. Однако, осмотревшись, командир танкового батальона обнаружил, что захватил «чужой» объект: по плану союзного командования Вир предназначался американцам. После некоторого раздумья командир приказал своим танкам очистить «американский» город. Немцы воспользовались этим, поспешно бросили в Вир большие силы. Ожесточенные бои за этот важный пункт шли потом долго, были кровавыми, привели к большим потерям с обеих сторон.
Вторая танковая колонна, заняв Мариньи, вышла на дорогу Сен-Ло — Кутанс и повернула прямо на запад, к морю. Поздним вечером следующего дня танки вошли в Кутанс: треугольник Перье — Бреаль — Сен-Ло был разрезан на две равные части. В основании этого треугольника, открытого теперь лишь со стороны моря, лежала дорога Лессэ — Кутанс — Бреаль, идущая параллельно берегу. Вдоль этой-то дороги двинулся танковый корпус 3-й американской армии. В два дня прошел он от Лессэ до Кутанеа — расстояние, которое целая армия не могла одолеть в течение почти двух месяцев. На третьи сутки скорость движения танков, вырвавшихся на просторную и открытую дорогу Бреаль — Авранш, еще более увеличилась. Через день танки, поддержанные авиацией, пронеслись по улицам Авранша, спустились с его огромного холма, пересекли жалкую речонку, отделяющую Нормандию от Бретани. Перед ними открывался Брестский полуостров, охраняемый частями двух-трех немецких дивизий.
Танки двигались так быстро, что мы потратили большую половину долгого летнего дня на поиски их следов. Правда, в «воротах прорыва», проложенных авиацией и артиллерией западнее города Сен-Ло, мы продвигались почти шагом. Дороги были изрыты воронками от бомб и снарядов. По обеим сторонам шоссе стояли оголенные и обожженные сады, будто чудовищный огненный ураган обломал сучья, расщепил стволы. Зеленые луга превратились в желтые, неведомо зачем так глубоко и безобразно вспаханные поля. Вместо деревень мы находили лишь остатки каменных степ, кучи камня, щебня, разбитых досок, куски скрюченною железа.
Чем дальше от этих «ворот», тем меньше попадалось разрушений. Уже в Кутансе ураган войны пронесся лишь по центральной улице. Бреаль, Гранвилль и все небольшие городки вдоль дороги Кутанс — Авранш не были даже затронуты. В Гранвилле немцы взорвали портовые сооружения, заминированные ими еще 17 июня, то есть на десятый день после высадки союзников.