У меня, тогда капитана, заседателем майор Бурцев был. Видимо, почувствовал мое отношение, говорит: «Нет вопроса! Для меня ясно — это враг! Изворачивается — мало ли что он сейчас говорит?»
Более опытные на моем месте поступали в такой ситуации хитрее: судья старался вернуть дело на доследование, потом оно к нему уже не возвратится. Поэтому и переправляли, чтоб не пачкаться — пускай другой барахтается! А он останется чист! Вынести оправдательный приговор — очень острое, ответственное решение, особенно по обвинению в государственном преступлении, да еще во время войны — сам попадешь!
Отошли мы за кусты — это у нас совещательная комната была в полевых условиях, решаем. Есть ли хранение антисоветской агитации? Есть! Но в законе: «…с целью подрыва или свержения…» Есть ли цель? Майор Бурцев уже высказался. Второй заседатель, капитан-пограничник, говорит: «Мне кажется, у него этой цели нет…» Теперь уже и мне свое мнение высказывать можно, говорю: «Согласен с капитаном! Закон преследует, когда только «с целью». Сел писать оправдательный приговор, а Бурцев написал особое мнение.
Когда я огласил: «Оправдать!» — Задорожный не ожидал такого, затрясся весь и заплакал. Ждал-то он лет 10 как минимум или расстрел! На фронте расстрел — запросто…
Объясняю Задорожному его права (а освобождать тогда разрешалось только по истечении трех суток, если не последует протест прокурора), а меня уже вызывают к председателю военного трибунала. Он — у начальника Смерш. Вот власть! Прокурор — подполковник, председатель трибунала — подполковник, а начальник особого отдела Смерш — генерал-майор! Соотношение как? Председатель наш был грузин. Вся контрразведка была в основном из грузин, особенно руководящие. Кадры там подбирались не по интеллекту, а по преданности Берии: «молотобойцы», умеющие любого человека сломить и нужные показания получить! «Ты что, — говорит председатель, — мать твою, там творишь? Почему оправдали? Без партийного билета останешься! Пошел вон!»
Майор Бурцев был сексотом, уже доложил. Они везде вербовали. Это потом было указание, чтобы судей не вербовать. Все, что мы говорили, они знали.
На мой приговор последовал прокурорский протест, приговор отменили, дело вернули обратно, но уже не мне. При новом рассмотрении осудили Задорожного к 10 годам лишения свободы. 58-я статья в штрафбат не шла — в лагеря отправляли. Он и загудел.
Я молодой ещё был, не боялся. Написал в Военную коллегию. Сейчас бы тысячу раз подумал и, скорее всего, так бы и не написал. А тогда я верил в правосудие! Нас же не учили: «Невиновного хватайте и сажайте!» Но при этом считалось, что необоснованное оправдание человека, обвиняемого в государственном преступлении, — политическая незрелость! И такому судье доверия нет! Работать в трибунале не может.
На очередном партсобрании прокурор «доложил», что судья дошел до того, что готов всех врагов нашей Советской власти оправдывать, дела прекращать. Это было уже мое не первое «оправдательное» дело. Чуть раньше прекратил дело на женщину, обвиненную в измене Родине. Преступление заключалось в том, что она сожительствовала с немецким офицером. Вот ей измену Родине и вмазали! Она только мужу и изменила, но особисты «слепили»! Что ж не «лепить», если за 14 законченных дел они получали орден Красной Звезды. Наград у них за войну больше, чем у боевых офицеров!
После собрания остался я как бы в изоляции. У нас столовая общая — контрразведки, прокуратуры и трибунала. Прихожу, сажусь. Если кто-то рядом на скамейке или за столом, то он встает, уходит. И молчат. Азербайджанец Сафаров и старший лейтенант Овсянников — единственные, кто со мной вступал в разговоры. Словом, в таком оказался положении. И тогда я решил идти к начальнику политотдела полковнику Брежневу…
Валерий Иванович Голубев:
— Не довели нас до передовой — немец попер, танковая атака. И, видимо, необстрелянный там был народ. Короче, передовая наша снялась. Команда: «Задержать передовую!» Сзади нас заградотряд, и мы, в свою очередь — заградотряд у передовой. Не косили их, нет. Просто положили, и все. Стреляли поверх голов. А потом их командиры поднимали. А у нас — аккордеон играет. У поляков нашли, аккордеонист же был свой. И все эти дела — бои, стычки там всякие — у нас под музыку происходили.
Кличут добровольцев на разведку боем. Думали мы с другом, думали и… струсили! Решили воздержаться. Вызвалось человек двадцать. Ушли. Вернулись четверо. И задачу не выполнили. Опять набирают. И всегда в таких случаях обещают, что если задача будет выполнена, то штраф снимут. Давайте!
Мы с Лешкой все-таки решились пойти. Задача — взять боевое охранение. Был полдень, двенадцать дня. Расстояние между траншеями небольшое, они нас совсем не ждали. Человек тридцать нас ушло. Получилось быстро, удачно. От ярости мужики, честно говоря, разгромили боевое охранение. Успели одного словить, с собой привели. Но из штрафной никто не ушел: нас сняли с передней линии, сделали связными, распихали кого куда, даже в хозвзвод направили.
Олег Павлович Будничук:
— Первый раз попал в штрафной анекдотично. Меня только поставили командиром роты разведки, и бойцы решили отметить: тут тебе, значит, и поминки по убитому командиру, и встреча нового. От партизан перегнали корову, закололи, зажарили. Откуда ни возьмись, подъезжает на «виллисе» подполковник Полянский. Приказывает, чтоб в машину коровью ногу положили. Я ответил, что сам еще полугость. Он раскричался, уехал. А через некоторое время особый отдел обвинил меня за корову в мародерстве. Так попал в штрафбат к Булгакову в первый раз. А второй… Приехал к нам из штаба молодой майор, руководить операцией. Говорили, племянник начальника разведки. За орденами, значит. Я ему доложил свой план захвата «языка» с отметки 204 — такое мы получили задание. Выслушал он меня, план забраковал и отстранил как не способного выполнить задание.
Проходит несколько дней. Вызывает командир, в глаза не смотрит: «Майор уехал, заболел. Не может осуществить операцию. Переигрывать нельзя, на сегодня назначено. Придется тебе…» Да я, говорю, уже дня четыре не видел переднего края! Что угодно могло там измениться! Но деваться некуда.
Пошли. Конечно, подготовлено все было не так. Только клинический идиот мог придумать протащить через нейтралку 45 человек! По пятнадцать — группа захвата и две обеспечивающие. Естественно, немцы нас обнаружили. Зажали с двух сторон. Мы, правда, заскочили к ним в окоп и фанатами отбивались, но потом выскочили и поползли к своим. Чтобы отсечь немцев, вызвали минометный огонь на себя.
Пришел в сознание на больничной койке. Товарищ в белом халате вопросы задает, я рассказываю. Доктор, говорю… «Не доктор я, — отвечает, — а следователь из особого отдела. Вас судить будут…»
Судил трибунал: «Что хотите сказать?» Я рассмеялся. Все было ясно.
Сколько лет прошло, а от этой несправедливости обида осталась.
Иван Михайлович Богатырев:
Участки для боя давали самые тяжелые. А штрафники народ отчаянный, в атаку шли дружно. Лопатки за пояс, черенками вниз, так советовали, чтобы грудь прикрывать. И во весь рост! Они знали, что должны, и шли… Он не убежит, штрафник. Скорее убежит солдат обыкновенный. Или отступать будет, или в плен сдастся. А штрафники — нет, не сдавались. Их командирства, орденов и всего прочего лишали, а в партии оставляли. Партбилеты были при них. Воевали до крови.
Военюрист Долотцев:
Я с Брежневым знаком не был, встречались мельком пару раз на Малой земле. Рассказал суть дела, объяснил, что допущена ошибка. Сообщил и про письмо в Военную коллегию с просьбой истребовать это дело и рассмотреть в порядке судебного надзора. А просьба моя состояла в том, чтобы до возвращения дела из Москвы не рассматривали мое персональное партийное дело. Потому что ясно: сейчас меня исключат из партии, а потом что? А если приговор отменят? У меня все-таки теплилась какая-то надежда… Обещал. Позвонил. Приказал.
Проходит месяц, второй пошел. Как почта приходит — я туда! А дела все нет и нет. Сидим мы как-то в августе, уже месяца через два, связист орет: «Дело Задорожного!» Я вскочил, руки трясутся. Схватил, страницы листаю. В этих строчках была моя судьба!
Вижу определение Военной коллегии: «Приговор трибунала армии и определение трибунала фронта ОТМЕНИТЬ и оставить в силе первый приговор».
Я верил, что добьюсь! Подскочил от радости так, думал, головой землянку прошибу! Радость была даже большая, чем медаль «За отвагу» на Малой земле. Схватил дело и к начальству: «Вот!» Меня, говорю, куда-нибудь подальше, иначе посадят. И показания найдутся. Признал, не признал — загудишь по 58–10! Я понял, что если останусь здесь, то долго мне прожить не удастся. Круг замкнулся.
Иван Михайлович Богатырев:
— Деревня Редькино. А через опушку — село Воскресенское. Его надо было занять в ночном бою. Наш батальон, поскольку штрафной, всегда идет в лоб первый. Остальные — с флангов. Оставалось уже метров 200–300 до Воскресенского. Залегли, ждем сигнала. А в это время танки наши пошли по опушке леса. Немец всколотился, подвесил «фонари». Мы — как на ладони. Из миномета по нам. И все.
Валерий Иванович Голубев:
Отдельная армейская штрафная рота болтается по всему фронту армии. Выматываешься, роешь окоп, уснуть бы ночью, команда: «Подъем!» — и марш-бросок в другое место. В атаку шли — «За Родину, за Сталина!» не кричали. Матюки сплошь. Это и было «Ура!» штрафной роты. Там не до Сталина было.
Олег Павлович Будничук:
Болею, ревматизм крутит. На День Победы часто и не встаю. В дивизию на встречи не хожу. А штрафной?
Отец во время войны был техническим директором военного завода, бронировал тысячи людей. Ему ничего не стоило сына пристроить, держать при себе. Нет — и в голове не держал.
Валерий Иванович Голубев:
Меня под трибунал за дело. Несколько «залетов» основательных, запросто могли «вышака» дать, а мне шесть лет с заменой. Извините, не буду говорить — за что. Жить я не собирался. Ощущение было — кончилась будущая моя жизнь.
Друг один посоветовал: будет страшно — пошевели большим пальцем ноги. Я как-то вспомнил и пошевелил. Надо же, и страх ушел, и улыбка на лице. Танки прут, а у меня улыбка на роже. Не надеялся я жить в своей будущей жизни.
Военюрист Долотцев:
Судили не по своей воле! Страхом держали, но в идею — верили! Мы верили, что должны эту мировую революцию совершить и зажить по-человечески! Теперь уже веры прежней нет. А что осталось? Не хочу быть пророком, но если будет война или что-то подобное — не дай Бог! — поверьте мне, мы не найдем ничего другого, кроме как применить угрозу и силу, чтобы заставить людей воевать! И будем стрелять! Не станет 58–10 — найдется другая. Иного не дано — разбегутся. Если грех брать, пусть партийные органы на себя тоже берут! Они командовали нами. Я был бы рад, если б меня начальник политотдела хоть раз поддержал. Они только давили! Я скоро из жизни уйду, но скажу: до последнего времени не знаю, зачем они вмешивались в это дело?
Иван Михайлович Богатырев:
— У меня медали «За отвагу», «За боевые заслуги», орден Отечественной войны — это с фронта. Теперь еще военкоматы каждый год дают. Этих у меня много — 14 штук. Даю правнуку играть. Они так и лежат, в полиэтиленовом пакете. Сам не надеваю — не люблю. Гремят они…
Родина. 1991. № 6–7 Лебедев Б.
Поздним вечером 15 ноября на Первом телеканале прошел показ документального фильма «Подвиг по приговору», рассказывающего об истории штрафников времен Великой Отечественной войны. Причем телевизионщики рассказали не только о штрафных батальонах и ротах, воевавших в Красной армии, но и о немецких штрафниках, так называемых тенях вермахта. Немецкие штрафные подразделения, к концу войны по своей численности доходившие до дивизии, кстати, появились в немецкой армии на два года раньше, чем в нашей. Мало этого, авторы фильма поведали телезрителям историю штрафников, начиная с времен римских легионеров и солдат Петра I. В фильме было предоставлено слово нескольким советским ветеранам. Некоторые из них сами были штрафниками, среди участников фильма был и ветеран, в годы войны командовавший штрафной ротой. В фильм также вошел рассказ немца, прошедшего войну в составе немецких штрафных подразделений. Насколько же увиденное и услышанное в этот поздний вечер разительно отличается от всего того, что год назад нам показывали в лживой киноподелке «Штрафбат»!
Истины ради надо отметить, что телевизионщики, авторы новой работы Первого канала, не были бы сами собой, если бы в своей работе не попытались лягнуть прежний строй и прежнюю власть. Так, свою новую работу они преподносят как какое-то крупное, ранее неведомое миллионам людей открытие в истории Великой Отечественной войны, как великую тайну, хранившуюся властями чуть ли не за семью печатями, как что-то столь секретное в прежние годы, что об этом в нашей стране почти никто ничего не знал. Не зря же свою работу они поставили в рубрику «Тайны века». По их комментариям, звучащим с экрана, выходит, что история штрафников — это великая тайна. Хороша же тайна, о которой знали миллионы воевавших, которым зачитывался знаменитый приказ № 227, больше известный как сталинский приказ «Ни шагу назад». Тайна, о которой в шестидесятые годы по всей нашей с гране пел Владимир Высоцкий. Его голос звучал с тысяч магнитофонных лент.
Не удержались авторы-документалисты и от того, чтобы не обвинить советское командование в якобы неоправданной жестокости. Так, это командование, оказывается, иногда посылало в атаку тысячи штрафников лишь для того, чтобы разведать огневые точки противника. Откуда взялись эти тысячи, если у командования в распоряжении были лишь батальон или рота штрафников?
Вот немцы подобное сделать могли, поскольку в вермахте была даже штрафная дивизия № 999. Но для наших нынешних деятелей с телевидения немцы — чуть ли не воплощение ангельской заботы о собственных солдатах. Да и не только о них. А ведь одно то, что, в отличие от нашей поистине более гуманной системы наказания провинившихся (по которой максимальный срок пребывания в штрафниках — три месяца или до первого ранения), в немецкой армии существовала система бессрочного пребывания в штрафниках и не признавались никакие ранения — искупление вины кровью, — говорит о многом. Мало этого, особо отличившихся в боях штрафников в нашей, Красной армии, награждали боевыми наградами. То, что мало кто из штрафников выживал — это правда.
Но даже при перечисленных попытках авторов новой работы мазнуть черной краской наше прошлое их фильм можно расценивать как образец правдивости в сравнении с грязной киностряпней «Штрафбат», которую нам показали в преддверии шестидесятилетия Победы. В «Подвиге по приговору» нам рассказывают очевидцы — и их рассказ подкрепляется документами — о том, что командирами штрафников назначались боевые, как правило, опытные, проверенные офицеры, ничем не запятнавшие свою офицерскую репутацию и честь, а снявшие заказанную и, наверное, хорошо проплаченную киноподлость, авторы «Штрафбата» уверяют зрителей, что тех командиров назначали из состава самих же штрафников. Во всяком случае, главный герой их фильма, разжалованный майор, штрафник Твердохлебов командует штрафным батальоном.
Участники войны, бывшие штрафники рассказывают (и это вновь подтверждается в документальном фильме выдержками из сталинского приказа) о том, что штрафные батальоны формировались из провинившихся офицеров, а штрафные роты из солдат и сержантов, и если в самом начале их формирования они и пополнялись за счет заключенных, то этих заключенных, кандидатов в штрафники, начальники лагерей отбирали строже, чем сегодня кандидатов в депутаты. Нам же в «Штрафбате» вешают лапшу на уши: штрафбат Твердохлебова сформирован наполовину из бывших зэков — «политических» и уголовников, наполовину — из проштрафившихся солдат. И лишь небольшое число бойцов батальона составляют бывшие средние и старшие командиры, то есть офицеры.