Книжный рынок местные называют «Яма». На ящиках и лотках — кто во что горазд — лежат книги, журналы, альбомы с марками, спичечными этикетками, почтовыми открытками. Особняком трутся нумизматы. Знают друг друга в лицо. Ничего не показывают, перешептываются, обмениваются номерами телефонов и расходятся. Более общительны коллекционеры значков, орденов и медалей. Интересуюсь — что-нибудь про войну в Афганистане есть? Вон, подойди к тому, — показывают на кекуса довольно зашарпанного вида. Подхожу.
Вытертая китайская ветровка с несмываемым иероглифом на всю спину. Спортивные когда-то плечи. Прямая спина. Ноги — на ширине плеч. Руки не болтаются — прижаты. Голова — сквозь короткий ежик седых волос виден большой шрам надо лбом. Возраст — лет сорок. Взгляд: первые секунды — внимательный, оценивающий, мгновенно стекленеющий от родившегося безразличия. Белки глаз желтые. Под глазами мешки — почки не успевают прокачивать выпитое. Печень при ходьбе наверняка «стучит по коленям». На его лотке вижу образцы генштабовских карт, альбомы с черно-белыми фотографиями. Беру альбом, листаю. Фотографии — копии, кадры чьих-то историй и судеб. Распечатаны на хорошем принтере, отретушированы, собранны по тематике — Джелалабад, Кандагар, Кабул. Приятно удивила подборка цветных пейзажных слайдов Суруби и Бамиана.
— Что-нибудь про Кандагар еще есть? — спрашиваю, возвращая продавцу альбом с фотографиями площади с пушками, элеватором — еще без позиций батальона, поворотом на Рейгу.
— Есть. Посмотри. — Протягивает обычную папку для бумаг с тряпочными завязками.
Обращаю внимание на его руки. Время, преобразованное в жизненный опыт, застыло в старой золотой модели часов EDOX. Потертый кожаный ремешок часов невыгодно подчеркивает тонкое запястье, узкую кисть с длинными пальцами, коротко обкусанными ногтями. Наколок на кистях рук нет, собственно, как и характерных шрамов от порезов и ссадин. Открыв папку, замираю в удивлении. В ней собраны приказы по армии, боевые распоряжения по разведке, приказы командиров частей — все по сороковой армии, с регистрационными штампами и номерами спецотделов, подписями и даже печатями! Документы — копии, но в отличном состоянии! С замиранием сердца начинаю листать. Подшивка собрана по годам. Ищу свой призыв. Джелалабад, Кабул, Газни. Есть — Кандагар! Всего несколько листочков. Начинаю читать и не сразу замечаю руку продавца, протянутую к папке в нетерпеливом жесте ожидания.
— Че денег? — спрашиваю раздраженно.
— Десять баксов за листок, — отвечает хозяин клада, не пряча глаза и не смущаясь.
Неплохой бизнес.
— Откуда копии? — спрашиваю.
— Прокурор? — отвечает вопросом на вопрос.
— Нет, просто интересно.
— При выводе кто-то потерял, а кто-то нашел. Я лишь купил копии. Брать будешь?
— Да, возьму вот эти три. За 1982 год, по Кандагару.
Так я приобрел на «Яме» еще одну версию своего прошлого — официальную.
Чтение документов я отложил на вечер, чтобы в тишине и одиночестве окунуться в мир прошлого. Долгожданный вечер настал. Сажусь на кухне за стол, закрываю плотно дверь. Беру из холодильника бутылку водки, уже нарезанную и разложенную по тарелке селедку. Аккуратно нарезаю ломтиками черный хлеб. Сервирую стол — вилка, нож. Что еще? Так — стопку! Теперь все — готов к погружению.
Основательно усаживаюсь за столом. Беру в руки листок. В левом верхнем углу штамп: копия номер два; регистрационный номер 3205; дата — 2.10.1982 г.; войсковая часть — полевая почта 71176. В правом верхнем углу: секретно; экземпляр номер два; серия «ВН». В верхней части листа, по центру: командиру 70 ОМСБР; боевое распоряжение по разведке 40 армии номер два дробь ноль сто десять; командный пункт — шесть километров юго-западнее Кабула, время — 20:00, дата — 28.9.82 г.; карта (масштаб) — 200.000, издание 1980 года. Ниже идет машинописный текст (грамматика и стилистика оригинала полностью сохранены).
«В течение августа-сентября сего года основной приток караванов с вооружением отмечался на Восточном (провинция Пактия) и Южном (провинции Кандагар и Гильменд) направлениях. Караваны двигаются как днем, так и ночью. В целях сохранения живучести мятежное руководство приняло решение дробить караваны на мелкие — два-пять животных с восьмью-пятнадцатью сопровождающими и охраной. Крупные караваны в настоящее время, как правило, не идут. В тактике передвижения караванов отмечены случаи, когда небольшие по составу (два-три вьючных животных) идут после двенадцати часов дня в жаркое время суток, когда применение авиации затруднено. В утренние часы движение караванов значительно снижено.
Проведено ряд мероприятий по усилению охраны государственной границы в провинции Кандагар (активно оказывает помощь пограничникам местное население), улучшена охрана Кветта — Кандагарского направления.
Группировки мятежников выявлены:
— в провинции Кандагар — шестьдесят один отряд общей численностью до трех тысяч мятежников;
— в провинции Заболь — одиннадцать отрядов численностью до девятьсот тридцать пять человек;
— в провинции Гильменд — тридцать шесть отрядов общей численностью до тысяча пятьсот сорок человек.
Командующий армией приказал:
1. Разведку в зоне ответственности бригады вести во взаимодействии с органами оперативно-агентурных групп армии, 2 РПП 1853 орадб ОСНАЗ, 2 АК ВС ДРА, ХАД, Царандой с задачами:
— основные усилия разведки сосредоточить на выявлении маршрутов доставки вооружения, вскрытия перевалочных баз и складов, своевременно уничтожать их. Особое внимание маршрутам: Кандагар, Чаман; Лашкаргах, Кушки;
— Для разведки караванов с вертолетов иметь разведывательную группу со старшим офицером-разведчиком;
2. Силами разведывательной роты устраивать засады на вероятных маршрутах доставки оружия и боеприпасов.»
Осень. 1982 года — это же двадцать лет назад! Попытки прокрутить ленту воспоминаний в обратном направлении, до конца, так и не удаются. Фигурки не двигаются задом наперед, как в кино, если пустить ленту воспоминаний не с того конца. Прошлое, в лучшем случае, оказывается разорванным на куски, смонтированные в произвольном порядке. Но внутри каждого отрезка еще можно сохранить нормальную последовательность событий. Время в этих «фильмах о прошлом» всегда идет вперед, и никогда в обратном направлении, никогда не останавливается, не поворачивает вспять. Воспроизведение легко можно повторить, и эпизод каждый раз начинается с одного и того же момента. В своей переоценке воспоминаний я, как биржевой маклер, пускающий в оборот все свою будущую прибыль, начинаю обращать внимание на новые детали, почти не оставившие следа в моей памяти.
Три дня назад мне стукнуло двадцать лет! В детстве я играл в войну, потом война выросла, и сейчас ей, как и мне, уже двадцать! Кто знал, что мне придется встречать свой двадцатый день рождения с ней на пакистано-афганской границе? Ранее утро — часов пять. Солнце только встало, но уже приятно греет замерзшую за ночь спину. Я лежу в ложбинке, спрятавшись за кладкой из камней, осматриваю окрестности в оптику прицела. Замаскировался так, что ни одна собака не найдет — даже ротный! Который день смотрю один и тот же фильм про пустыню. Откладываю винтовку и достаю косяк. Раскуривая забитую чарзом папиросу, глубоко и часто затягиваюсь. Терпкий дым, привычно царапая горло, заполняет легкие. Задерживаю дыхание, не выдыхаю. Иссушенное жаждой тело начинает быстро реагировать. Меня «цепляет». Кровь приливает к голове, и я начинаю медленно проваливаться в перину безразличного созерцания. Сто сорок восьмая, работающая на прием, монотонно шипит в ухо. Шелест эфира неожиданно прерывается щелчками. Гера сигналит мне, проверяя, вижу ли я цель. Невезуха. Выныриваю, не успев погрузиться.
Опаньки, что я вижу?! Те же и она, входит дряхлый посол: «Графиня, вам вести из Рима прислал ваш покорный слуга…» Афганец весело крутит педали шанхайского велосипеда. В прицел винтовки я рассматриваю двигающуюся маленькую фигурку велосипедиста. Ошибки нет, он едет прямо на меня. Отвечаю на условный сигнал. Три раза нажимаю на клавишу, переключаясь с приема на передачу. Вижу, вижу, вижу. Трудно не заметить одинокую фигуру в белой чалме на пустой дороге. Первое живое существо в пределах досягаемости за тридцать часов ожидания. Вот облом! А я наивный надеялся отсидеться здесь, в этой яме.
На войне нет места для наивных и непосредственных. Что-нибудь одно — либо безразличное созерцание, либо контроль над телом, наполненным здоровыми рефлексами, но без мыслей и чувств. Какие к черту эстетические созерцания? Рефлексы задавили наивные чувства. Человек перестал звучать гордо. Униженный кривой дальномера, человек пуст и ничтожен, как этот велосипедист в пустыне. Люди на войне — это не то, что когда-то раньше называлось человеком. У них нет бессмертной души, только тело — пустая оболочка. Война разлагает душу. То есть распад души человека есть условие того, чтобы возникла война. Война это распад — обращение внутреннего во внешнее.
У каждого разное отношение к тому, что он называет внутренним. Например, для меня внутреннее, это что-то наивное и недоразвитое во мне — детское и неоформленное. Для туркмена Нишанова внутреннее — это боязнь остаться сержантом советской армии Абдуллой. Пытаясь что-то сказать по-русски, Нишанов сначала напряженно думает. Наблюдая за ним, можно даже увидеть движение его губ, когда он переводит свои мысли с туркменского на русский. Он мысленно произносит готовую фразу. Проверяя правильность ее произношения, незаметно для себя шевелит губами. Убедившись в точности перевода, важно произносит: «Ебаний в рот!» «Не ебаний в рот, Абдулла, а ебаный в рот» — тут же со смехом поправляют его. «Э, у меня говор такой, да!» — отвечает Нишанов, мысленно проклиная себя за то, что русский язык такой богатый, а он такой бедный. Живет в Нишанове маленький туркменский басмач, и выдавить его наружу Нишанов никак не может — не выходит басмач наружу, боится, что над ним все будут смеяться, и называть сержантом Абдуллой.
На самом деле Нишанова зовут Мухаммед. После Ашхабадской учебки Мухаммед отказался быть сержантом, и год бегал с земляками рядовым, пока взвод не попал в жопу под Лашкаревкой. Спокойно! — Кричал взводный, думая, что выглядит уверенным в этой неразберихе всеобщей паники. В чем он мог быть уверен? Ничто не определенно в бою. Да что могло быть определенным в тот момент для двадцати двух человек, которых кинжальным огнем опрокидывают в арык? Когда смерть плюется в тебя свинцом, все те вещи, в которых ты был только что так уверен, кажутся просто глупостями!
Жизнь неопределенна — сама ее природа неопределенна. И разумный человек всегда остается неуверенным. Жизнь полна неуверенности, полна неожиданностей — в этом ее сила! Не цепляйся за определенные вещи, цепляйся за жизнь — за неопределенности. Никогда нельзя прийти к моменту, в который ты смог бы сказать: «Теперь я уверен». Если ты говоришь, что уверен, ты просто объявляешь о своей смерти — ты совершаешь самоубийство. Если бы каждый из нас знал, что может с ним случится, жизнь превратилась бы в мертвый механический процесс. Но жизнь не механический процесс, она не может быть безопасной. Поэтому спасение там, где нет уверенности. Хочешь жить — двигайся в направлении, в котором растет твой страх!
Взводный наверняка это знал, но понимание этого ничего не изменило. Уверенность просто закрыла ему глаза на опасность. Он стал глупым и неразумным в своем желании победить. В своей глупости он почувствовал себя в безопасности — все идиоты чувствуют себя защищенными. Какая в бою может быть безопасность? По-настоящему живой человек всегда чувствует себя в опасности. Не она губит людей на войне — люди на войне гибнут в поисках безопасности, и только способность воздержаться от ее них в минуты опасности и есть умение держаться за жизнь.
Страх — самый сильный наркотик, который использует человечество. Самый глупый человек на свете испытывает те же чувства, что и самый умный. Когда взводного ранило, Нишанов начал орать как резанный. Когда такое слышишь, понимаешь, что кому-то хуже, чем тебе, и невольно успокаиваешься. Особенно, когда кричат на туркменском. На самом деле, Нишанов отдавал команды, но никто, кроме него самого, об этом не знал. Духи, слыша крики туркмена, даже опупели от непоняток. Трудно отрицать тот факт, что Нишанову своими криками удалось получить от духов передышку. Пока противник в растерянности соображал, что ему делать с взводом русских, которыми командует туркмен, мы все действовали так, как нам подсказывали собственные рефлексы. Взвод мгновенно рассеялся в поисках укрытий, словно тараканы под струей дихлофоса. В итоге, получилась грамотная перегруппировка, и даже какая-то система огня появилась! Никто бы не узнал об этой туркменской народной хитрости, если бы комбат, увидев раненного взводного отдельно от взвода, не вышел на связь. Нишанов оказался рядом с радистом. Услышав по рации крики Нишанова, комбат попросил связиста передать лингафон туркмену. Надо отдать должное комбату, перебивать докладчика он не стал. Прослушал комментарии на русско-туркменском языке. Попросил дать послушать перестрелку. Послушав наш «горох» на фоне духовских залпов, перекатал что-то в своей голове и коротко скомандовал: «Слышь, Абдулла, принимай командование. Собери людей, усиль огонь в направлении прорыва и группами выводи взвод по арыку. Мы тебя прикроем». Интуитивный ум комбата потеснил рефлексы перепуганного туркмена.
Вообще, на войне всего две категории умных людей — люди думающие рефлексами и люди с интуицией. Когда человек умен и не знает о том, что он умен — это один вариант, это думающий рефлексами человек. А еще могут быть люди, которые умны и знают о том, что они умны. Это другой вариант — это люди с интуицией. Они утратили иллюзии по поводу беспричинности всего происходящего. Если у человека лопнула голова, он упал и умер, значит — его убили. И не важно, что не было слышно выстрела — просто ты оказался к цели ближе, чем к самому стрелку. Ничего без причины не бывает. Реальный мир — это то, что находится здесь и прямо сейчас. Его нужно воспринимать. А особенно его нужно ощущать. Реальный мир — это первичное переживание. Это не свист пули, которая пролетела. Это не звук выстрела, который можно и не услышать — пуля летит в голову быстрее звука. Реальный мир — это четкое понимание того, что будь ты сейчас на месте стрелка, сам в себя ты бы не промахнулся. Понимание этого и есть интуиция! Ты падаешь быстрее, чем понимаешь, что в тебя сейчас выстрелят. Интуиция — это вспышка от выстрела, на которую реагируешь быстрее выпущенной в тебя пули. Интуиция это то, чем немногие отличаются от многих. Такие люди находятся на вершине пирамиды войны.
В реальном мире нет ничего неправильного. Он содержит то, что в него вкладывается нами сейчас. Он не является правильным или неправильным. Если что-то неправильно, это не реальный мир. Мир, где что-то «неправильно» — это призрачный мир заблуждений. Поэтому те, которые умны, но не знают этого, они слишком наивны и непосредственны — они думают рефлексами. Они замечают: «Что-то случилось за пределами меня, раз упал мой товарищ». Обычно причина для них скрыта. Смерть товарища вызвало то, что у всех на виду, но для таких людей причина случившегося обязательно скрыта. Их поступки — это как бы манифестация идиотизма. Они думают, что он думает, что они думают. Они ожидают от противника чтения своих мыслей! Враг «должен» знать их чувства, мысли и намерения, и действовать в соответствии с ними. Они уверены, что душман не должен стрелять в них, когда они, в полный рост, не спеша, передвигаются по открытому месту. Они ведь не угрожают своему врагу — они просто идут с оружием в руках там, где им удобно идти, и не рассчитывают на то, что их «за это» убьют. Но враг не знает, что стреляет в идиотов, и наверняка сами идиоты не знают, что именно происходит с ними.
«Голова у солдата — чтобы думать, а мозги — чтобы соображать! Если нет ответа, то давайте подумаем. Не умирай с вопросом, умирай с ответом!» — Это единственное, чему их удается научить. Выучив ответ на первый вопрос — «что ты сделал, чтобы этого не было?», они не догадываются, что есть второй вопрос — «дальше, что?» Действия таких людей — лучший переводчик их мыслей. У них все наружу. Они — предсказуемы! Зачем ловить в прицел мечущихся в панике идиотов? Их можно спокойно отстреливать, как испуганных зайцев, выстроившихся в очередь на подходах к заранее пристрелянным укрытиям. Да мало ли можно придумать поводов, чтобы заставить человека действовать рефлекторно?
Поэтому вспомните хитрого деда Мазая с ружьем, прежде чем ломиться под прицельным огнем противника к легко доступным укрытиям — чаще всего это ловушка. Бесконечные занятия тактикой на пустыре, за батальонным сортиром, могут в кого угодно вселить чувство неуязвимости в любой ситуации. Тело привычно начнет реагировать на знакомую уже угрозу и, возможно, даже появится ложное чувство полного контроля над ситуацией. Но даже вооруженный кремниевым ружьем шимпанзе уложит такого бойца за пару секунд, не говоря о противнике с серьезными намерениями. Такие люди — готовый материал для войны. Посылать таких на войну — значит предавать их!
Мухаммед все же стал басмачом Абдуллой, чтобы дожить до самого дембеля. Ему даже в наградном листе написали — Абдулла Нишанов! Что смеяться? Абдулла все сделал правильно, когда принял командование на себя. Он смог собрать всех в кучу, организовал систему обороны и стал ждать помощи. Кто не умеет плавать, тот должен хорошо нырять. Не можешь изменить ситуацию, меняй обстоятельства — выдавливай внутреннее наружу. Никто за нас самих не мог выйти из окружения. Дитя пустыни, Абдулла не умел плавать и мог этого не знать. Попав в задницу, выйти из нее, не переваренным в говно, можно только вызвав рвоту у того, кто хочет тебя сожрать. С поносом спешат выйти те, кого уже полностью переварили. Хочешь жить — выворачивайся наизнанку, до спазмов, харкая кровью и желчью.
Вывернутая наизнанку паника окружения — это атака! Выплеснув в противника море огня, мы смогли разорвать кольцо и словно блевотина по пищеводу ушли по арыку, вынося на себе раненых и оружие. Я полз по канаве, заполненной вонючей теплой грязью, и думал, что если останусь живым, то обязательно прострелю себе ногу или руку, лишь бы уехать домой. Но домой я не уехал — хватило ума не делать себе больно. Я подумал, зачем смешить людей своей самодеятельностью, если вокруг столько готовых прийти на помощь профессионалов? Вместо меня домой поехал другой, боец моего призыва — Кузнецов Витя. Взводный прострелил ему бедро из своего табельного пистолета.
Раны, нанесенные собственной рукой, всегда заживают медленнее, чем те, что наносит противник. Посетив Витю в госпитале, я его не узнал. Витя стал дерзким и злым, а в своей дерзости по отношению к медсанбатовским дембелям — даже храбрым до безрассудства. Естественный отбор в армии, в своей самой общей форме, означает выборочное выживание. Но живучесть и жизнь в армии далеко не сходные категории. Муравей живучее шакала, зачем ему превращаться в шакала? Опаленный солнцем камень лучший пример приспособленности к местным условиям — с ним ничего не делается на протяжении миллионов лет. На войне смерть прочнее жизни. Поэтому в борьбе за место под солнцем здесь смерть побеждает жизнь. Дембель — это приз в спарринге с судьбой. У судьбы поставленный удар. Ты уже пропустил прямой в голову, когда тебя призвали. Не веди счет дням — счет всегда идет на секунды. Держи удар! Здесь по очкам еще никто не выиграл. Ветеран, который спешит, готовя парадку к дембелю — играет в поддавки со смертью.
Дембеля уходят медленно, молодые уходят быстро. Одни организмы сохраняются, а другие вымирают — на то и война. Но для того, чтобы эта селективная гибель оказывала какое-то воздействие на мир, необходимо одно условие: каждый должен иметь свою копию, способную выживать в течение значимого эволюционного периода — одного призыва. Видимо поэтому, когда убивают храбрых, храбрость не умирает. Она переходит к тому, у кого ее не нет — к тому, кто прячется от жизни. Так, потеряв своего прежнего хозяина, она сохраняет жизнь новому. Ей, наверное, тоже не хочется постоянно скитаться по чужим телам, как и людям — по съемным квартирам.
Везение — извлечение пользы из вреда. Вите повезло — рядом с ним умер храбрый человек. В первые секунды боя у него на глазах пуля снайпера расколола череп его земляку. Витек намек понял и по уши в дерьме от страха первым свалил из окружения — по арыку, набитому грязью, брошенными бронежилетами, касками и рюкзаками. Чтобы хоть как-то объяснить кентам свое бегство, он прихватил с собой взводного, раненного в живот осколками гранатомета. Выползшего из задницы Витю очнувшийся вдруг командир тут же упрекнул в трусости. Пистолет командира оказался слабым аргументом для солдата, пережившего естественный отбор смертью. Любое существо под таким давлением обстоятельств обязано быть эгоистичным. Даже с пробитым бедром на приказ взводного вернуть его назад Витя ответил твердым отказом. Зачем обманывать — вытаскивая на себе взводного, Витя думал в первую очередь только о себе. Но кому захочется заново выворачиваться через жопу наизнанку, доказывая обратное таким же эгоистам, как и ты? Каждый мечтал сделать то, что сделал Витя — даже взводный. Просто Витя это сделал красиво, слегка злоупотребив чужой слабостью — ранением командира. Да, это плохо. Но порок войны не в употреблении плохого, а в злоупотреблении хорошим.
Зря кусали Витька, обвиняя в трусости. Витина готовность оставаться до конца неуверенным в своей затее с арыком была сутью его храбрости в том бою. Готовность после боя честно рассказать печальную историю про пулевую рану с пороховыми ожогами была сутью его доверия нам. Не желая оставаться непонятым, Витя выдавил из себя остатки своей наивности. Если вокруг тебя нет людей, которые в тебя верят — ты не нашел своего места. Будь вежлив — не требуй взаимности. Смело отправляйся в новый поиск — искать себя приходится в самых неподходящих местах. Интуитивно осознав, что суметь победить, избегая боя — высший пилотаж правильного поведения на войне, Витя взошел на вершину военной пирамиды. Победив свои рефлексы, он стал умным парнем. В основе его поведения лежало естественное намерение, которое было связано с окружением — в буквальном смысле этого слова.
Прощая, упрощаешь жизнь. Смысл поступка всегда заключается в реакции, которую он вызывает, а не в намерениях, с которыми он совершался. Поэтому бегство в бою — глупость! Врагу все равно, поразить тебя в грудь или спину. Я думаю, у Вити на эту идею с арыком хватило мужества именно после того, как он понял, что застывшая от страха жизнь хуже смерти. Подумай и не обманывай никогда, даже себя. Честность на войне — это привилегия. Витя зря надеялся получить ее от взводного в знак признательности за сделанное. Привилегия — прокладка, изолирующая права от обязанностей. Привилегий от взводного Витек не дождался. Зато получил срок за членовредительство, отказавшись от возможности в первом же бою смыть кровью необоснованные обвинения в трусости. Победил тот, кто дольше лечился — рана заживает быстрей, чем оскорбление. Вместо того чтобы сделать Витю героем, спасшим своего командира, комиссованный по ранению взводный сделал из него труса, оправдывая собственный идиотизм выстрелом в трусливого солдата. Как только командир начинает проявлять нерешительность, подчиненный тут же пытается выйти из-под его контроля. Солдат должен подчиняться слепому инстинкту командира. Так выдавили еще одну каплю в море уже пролитой крови. Нормальные люди способны на весьма отвратительные поступки.
Вредные привычки — ерунда, было бы здоровье. Жизнь так дает прикурить, что даже некурящие здесь курят эту дрянь. Чарз — это не отрава. Отрава — это когда один раз вдохнешь, и больше не надо. Как говорят афганцы: «Чарз хуб — гербакс харап!» Что только не лезет в башку по обдолбке?! Кровь отливает от головы. Сейчас начнется сушняк, затем — голодняк. Дым косяка высушил рот. Пытаюсь смочить горло слюной, но ничего не получается — во рту сухо. Рефлекторно сплевываю, но слюны не хватает даже на харчок. Выдавливаю из себя все, что можно. За душой уже ничего не осталось. Что у меня здесь еще есть, так это только тонкая телесная пленка. Чехлы ХБ — «стекляшки», «уралобувь», кепка из панамы с обрезанными полями, СВД, «деревянный» ремень с зеленной бляхой, две пары подсумков с магазинами к винтовке и гранатами, стянутых на груди в лифчик ремнем от противогаза, ранец с БК. Того, чем наполнено тело, на котором вся эта военная шелуха держится — нет. Нет чувств, эмоций, воли. Нет страсти и веры. Все просрал к двадцати годам! Подобно тому, как кончик пули утончается, теряя прочность, чтобы увеличить проникновение, так и я на войне — теряю способность думать, приобретая взамен сомнительные убеждения. Чтобы отличаться друг от друга, приходится иметь что-то общее. Физическая форма и навыки — это единственное проявление моей индивидуальности здесь.
Поэтому телесная пленка человека здесь так легко протыкается. В пустоту этой дыры проваливается все: арыки, реки, сады, горы, рисовые поля, города и маленькие кишлаки с глинобитными домиками. Война как песочные часы, в которых два враждующих мира поочередно перетекают один из другого через пулевые отверстия. Чуть зазевался и готово — кто-то уже жадно шарит по тебе взглядом сквозь прорезь прицела в поисках удобного места для проникновения вовнутрь. Убитый на войне — словно контейнер для чужого дерьма. Кому хочется вернуться домой помойным ведром или использованным презервативом? Каждый себя считает умнее других. Вон и велосипедист крутит педали — выдавливает наружу свое внутреннее желание побыстрее добраться к цели своей поездки. Старается бедолага. Чтобы выжить, каждому приходится выдавливать вовне все, что у него внутри — страхи, слабости, надежды, а победитель узнается по тому, что ему удалось сделать из выдавленного. Победил — жди реванша!