СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Камера Фолдера. Выбеленная комната в тринадцать футов длиной, семь - шириной и девять - высотой, со сводчатым потолком. Пол темный, кирпичный, лоснящийся. В задней стене камеры высоко расположенное окно из непрозрачного стекла, забранное решеткой. В окно вделан вентилятор. В середине противоположной стены узкая дверь. В углу свернутые матрац и постельные принадлежности (два одеяла, две простыни, покрывало). Над ними деревянная полочка, на ней в виде симметричной пирамидки лежат библия и несколько книжек религиозного содержания. Там же черная головная щетка, зубная щетка и кусок мыла. В другом углу поставленная стоймя деревянная койка. Под окном отдушина с темной крышкой, другая - над дверью. Работа Фолдера (рубашка, в которой он делает петли для пуговиц) висит на гвозде над деревянным столиком, на котором лежит открытый роман "Лорна Дун". В углу около двери небольшой квадратный экран из толстого стекла. Он скрывает вделанный в стену газовый рожок. В камере есть еще деревянный табурет, под которым стоит пара
башмаков. Под окном поставлены в ряд три блестящие круглые жестянки. При быстро угасающем свете дня виден Фолдер. Без башмаков, в одних носках, он неподвижно стоит, наклонив голову к двери, и прислушивается. Потом бесшумно подходит ближе к двери, стоит, слушает жадно, напряженно, стремясь уловить что-нибудь, хотя бы самый незначительный шум извне. Внезапно вздрогнув, выпрямляется, будто услышал что-то, и стоит, застыв. Затем с тяжелым вздохом направляется к своей работе и глядит на нее, опустив голову. Он делает стежок или два с видом человека, глубоко погруженного в скорбь, и каждый стежок как бы возвращает его к жизни из небытия. Немного погодя, вскакивает и начинает шагать взад вперед по камере, поворачивая голову из стороны в сторону, как зверь в клетке. Опять останавливается у двери, прислушивается и, приложив ладони с растопыренными пальцами к двери, прижимается лбом к железу. Затем медленно идет к окну, ведя пальцем по цветной полоске, которая тянется через всю стену. Остановившись под окном, снимает крышку с одной из жестянок и внимательно всматривается в нее, точно хочет найти себе товарища в своем отражении. Почти совсем стемнело. Вдруг он роняет крышку, и она с грохотом падает на пол - это единственный звук, который нарушил тишину. Фолдер пристально вглядывается в стену, где белеет в темноте висящая на гвозде рубашка; кажется, будто он видит там кого-то или что-то. Вдруг раздается резкий щелкающий звук: это в камере за стеклянным экраном включился свет. Теперь камера ярко освещена. Фолдер ловит ртом
воздух. Откуда-то издалека начинает долетать звук, похожий на глухие удары по металлу. Фолдер отшатывается. Видно, что он не в силах выносить этот внезапный гул. А звуки все нарастают, точно к камере катится большая телега. Усиливающийся грохот постепенно как бы гипнотизирует Фолдера. Шаг за шагом он крадется к двери. Барабанный стук, переходя от камеры к камере, раздается все ближе. Руки Фолдера приходят в движение, точно душою он уже присоединился к этому концерту, а шум растет, и кажется, что он уже наполнил всю камеру. Внезапно Фолдер поднимает сжатые кулаки. Тяжело дыша, он
кидается на дверь и начинает бить по ней кулаками.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Два года спустя. Мартовское утро, без нескольких минут одиннадцать. Сцена опять изображает комнату Коксона. Все двери открыты. Суидл, у которого теперь уже пробиваются усики, убирает контору. Раскладывает бумаги на столе Коксона. Затем подходит к умывальнику, поднимает крышку и рассматривает себя в зеркало. Пока он любуется собой, Руфь Ханиуил входит через дверь приемной и останавливается на пороге. За ее внешним спокойствием таятся возбуждение и
тревога.
Суидл (заметив ее, с шумом роняет крышку умывальника). А! Это вы?
Руфь. Да.
Суидл. Я здесь пока один. Наши с утра не очень-то торопятся сюда. А похоже, что уже два года мы не имели удовольствия видеть вас. (Неуверенно.) Что вы поделывали все это время?
Руфь (с горькой иронией). Жила!
Суидл (не без уважения). Если вы хотите видеть его (указывает на кресло Коксона), то он сейчас будет. Он никогда на много не опаздывает. (Деликатно.) Я надеюсь, ваш друг вернулся из загородной поездки. Кажется, его срок истек три месяца назад.
Руфь кивает.
Я был тогда ужасно огорчен. Если хотите знать мое мнение, хозяин сделал ошибку.
Руфь. Да, большую ошибку.
Суидл. Надо было дать ему загладить свою вину. И я считаю, что судья должен был отпустить его. Они забыли, что такое человеческая природа. Мы-то знаем!
Руфь ласково улыбается ему.
Навалятся на вас, точно целый воз кирпичей, раздавят в лепешку, а потом сами возмущаются, ежели вы не в силах встать на ноги. Знаю я их, навидался таких вещей на своем веку. (Качает головой, точно мудрый старик.) Да вот только на днях хозяин...
Тут через приемную входит Коксон, разрумянившийся от резкого восточного
ветра. Он заметно поседел.
Коксон (снимая пальто и перчатки). Как, это вы! (Делает знак Суидлу, чтобы тот ушел, и закрывает дверь.) А я и не узнал вас! Да и верно, уже два года прошло. Хотите поговорить со мной? Могу уделить вам минутку. Садитесь. Детишки здоровы?
Руфь. Да. Но я теперь живу не там, где раньше.
Коксон (вопросительно глядя на нее). Надеюсь, дома у вас все наладилось?
Руфь. После всего, что было, я больше не могла оставаться с Ханиуилом.
Коксон. Но я надеюсь, что вы не сделали ничего опрометчивого? Мне было бы жаль, если бы вы поступили опрометчиво.
Руфь. Дети остались со мной.
Коксон (начиная понимать, что дела обстоят не так хорошо, как он надеялся). Ну, я рад, что повидал вас. Ну, как, вы еще не имели вестей от нашего юного друга с тех пор, как он вышел на свободу?
Руфь. Вчера я случайно встретилась с ним.
Коксон. Надеюсь, он здоров?
Руфь (с внезапным озлоблением). Его нигде не берут на работу. На него страшно смотреть: кожа да кости.
Коксон (с подлинным участием). Боже мой, мне грустно это слышать! (Опять настораживаясь.) Разве ему не подыскали место, когда он отбыл свой срок?
Руфь. Он прослужил там только три недели. А потом они узнали все подробности - и...
Коксон. Право же, не знаю, чем я могу вам помочь. Мне так неприятно отказывать людям в чем-нибудь.
Руфь. Я не могу видеть его в таком состоянии.
Коксон (внимательно оглядывая ее. Весь ее облик отнюдь не говорит о бедности). Я знаю, что его родственники не очень-то беспокоятся о нем. Может быть, вы могли бы поддержать его, пока он не станет на ноги?
Руфь. Теперь - нет. Я могла бы раньше, но не теперь.
Коксон. Не понимаю.
Руфь (гордо). Я увидела его и... теперь не могу.
Коксон (смотрит на нее. Он встревожен). Я человек семейный и не хочу слышать ничего неприятного. Простите, я очень занят.
Руфь. Я уже давно поехала бы к своим родным в деревню, но они никак не могли примириться с тем, что я вышла за Ханиуила. Я никогда не была особенно рассудительной, мистер Коксон, но у меня есть своя гордость. Я ведь была совсем девочкой, когда вышла за него, ну, и воображала его замечательным человеком... Он коммивояжер и часто заезжал к нам на ферму.
Коксон (с сожалением). А я-то надеялся, что после нашей последней встречи у вас дела пошли лучше.
Руфь. Муж обращался со мной еще хуже, чем раньше. Ему не удалось сломить мою волю, но я потеряла здоровье. А потом он стал избивать детей... Этого я не могла вынести. Теперь я не пошла бы к нему, хотя бы он лежал при смерти!
Коксон (он мечется по комнате, точно увертываясь от потока лавы). Нельзя так выходить из себя! Нельзя!..
Руфь (с затаенной ненавистью). Человек, который может так себя вести... (Пауза.)
Коксон (заинтересованный против воли). Так вот, значит, как у вас все сложилось! Что же вы делали потом?
Руфь (пожимая плечами). Пробовала делать то же, что и тогда, когда в первый раз ушла от него: шила юбки... Грошовая работа! Но ничего лучшего я не могла найти, а зарабатывала я не больше десяти шиллингов в неделю, причем сама покупала нитки и трудилась весь день. Я никогда не ложилась раньше двенадцати. Выдержала девять месяцев. (Со злобой.) Но я не гожусь для такой жизни, я не создана для нее! Лучше бы я умерла, чем жить так!
Коксон. Дорогая моя! Грешно так говорить!