Глава I
Вы поди, недоумеваете почему спит Яга? Тс-с, это большой секрет! Присаживайтесь поближе, так уж и быть, открою ещё одну тайну, только тихо, и никому ни слова:
Было это лет сто тому. Наша красавица весь лес в страхе держала, мда-а… Хорошие были времена, яркие. Так, о чём это я? А! Ну, да! Так вот, летала наша Яга по долам и весям, деревням и сёлам, отдалённым царствам-государствам, и не было ей равных в летательном искусстве. Все дети Ягу знали, чтили и уважали, без надобности в лес не шастали, да что там дети! Сильно могучие богатыри и те побаивались. Так и жили, много веков в радости и согласии.
А потом у людей случилась беда да напасть пострашнее сказок — революции пошли, и про нашу Ягусю забывать начали. Не до волшебства людям стало — били друг друга смертным боем, даже сам Кощей шалел от людского злодейства. Вот и решила Яга порядок навести, да прекратить бесчинства и злодеяния, да куда уж там…
Села Яга в ступу, ухватила покрепче помело и айда: свистнула, гикнула и скрылась в облаках. Долго отсутствовала. Мы уж с хвостатым волноваться начали, но ни слуху, ни духу от хозяйки не было. Даже яблочко на тарелочке ничего не показывало — видимо связь плохая была, или так далеко улетела.
И вот, однажды под вечер явилась наша красотуля, прямо с небес рухнула. Ступа пополам треснула, от помела две рогульки обугленные остались, а сама-то… Бледная, глаза шальные, вся в копоти, платье порвано, косынка на бок сбилась, и от страха зуб на зуб не попадает. Вошла в избу, трясётся вся, как осиновый лист, слова молвить не может. Свалилась на печку, как подкошенная и не гу-гу оттуда.
Мы, конечно, Ягу в таком виде уже однажды видали, это когда она со свадьбы с Кощеюшкой приехала. Месяц они гуляли, да бесчинства всякие по всему свету творили, праздновали, стал быть… Ну, положено им так по чину. Но в тот раз она от счастья да разгула шальная была, а тут совсем другое дело — глаза от страха круглые.
Ну, я понятно за живой да мёртвой водой смотался. Кот там травки-муравки всякие позаваривал, примочки ей с мятой да валерианой делал. В общем, выхаживали мы её наилучшим образом, как умели.
Долго она в себя приходила. На седьмой день сама встала, да сразу приказ дала — собрать всех сказочных злодеев к ней на военный совет.
Вот мы с усатым и кинулись весточки рассылать, да к пиру готовиться как заведено. Только старания наши прахом пошли. Яга как скатерть самобранку увидела — озверела прям вся. Схватила её со стола да в сундук со злости швырнула. А ведь всяк понимает — самобранка, это вам не тряпка какая-нибудь, с ней так нельзя, к ней подход особый нужен: уговоры, забота, уважение да ласка.
Самобранка потом долго в сундуке громко бранилась, да ярилась. Объявила Ягуся, что военный совет собирает, а на нём, как водится, пиры не допускаются, потому как вопросы они обсуждать будут военные и шибко сурьёзные.
В назначенный срок все явились. Какой только нечисти не наприлетало-приползло: Кощей и Горыныч, и ведьмы с кикиморами, лешие с болотниками — все собрались.
Только вместо радушной хозяйки встречала их воительница грозная — очи огнём полыхают, кольчуга от ярости позвякивает.
— Войну, — говорит, — я им объявляю. Войну! За то, что истребляют род человеческий без надобности. И не будет им пощады за неуважение к земле-матушке, да к памяти предков.
Тут и притихли все разом.
Рассказала Яга как порядок наводить летала, каких ужасов насмотрелась. Целые города выжженные, да вымершие — не чета Горынычу зверства. И оружие у них страшное, и пушки дальнобойные смертным огнём полыхающие, и кони тяжёлые из металла единого сотворённые, что ядрами плюют. Но больше страху натерпелась, когда в небе на неё страшные птицы железные налетели и окружили, а из них огненные шарики полетели — больно по телу били, а потом её ка-а-ак подбросило — ступу пополам расщепило, помело в пыль рассыпало…
— Проучить их надо! — бушевала Яга.
Тишина повисла в избушке после страшного рассказа, даже не дышал никто от ужаса. Все притихли, даже Горыныч сник — крылья повесил. Кощей долго от злости костями бряцал, да потом слово взял:
— Не будет войны, Яга. Не нужны мы им боле, старая. Они сами себя уничтожают — не до нас им теперь. Забыли они, что люди не звери, друг на друга не бросаются. Для этого мы и нужны были — для устрашения, чтобы в страхе держать, да напоминать, чтобы чтили память предков, да родную землю берегли. Забыли. В чём-то и мы с вами виноваты — не доглядели, что-то упустили, раз допустили такое бесчинство. Вот что скажу, настанут лучшие времена, люди одумаются и о нас вспомнят, вот тогда мы и вернёмся, а до тех пор — уйдём от них в царство Морфея. Пора и нам на отдых, не спали давно, вот и время пришло. Все в спячку.
Яга с досады на стул плюхнулась, кольчуга на ней печально всхлипнула и рассыпалась в прах. Хвостатый всем по рюмочке горькой поднёс, да радости от горячительного не случилось. Расходились все притихшие, понурые, обнимались молча — каждый о своём думал, прошлые времена вспоминал.
Пару недель готовились к забытью: вещицы волшебные по всему миру собирали, да в самые отдалённые и недоступные пещеры прятали.
Хвостатый, правда, дольше всех возился — он же учёный, пока всю библиотеку припрятал, цепь с дуба снимал, да домой волок — тяжёлая ведь, не побрякушка какая — из чистого золота. Потом ещё с сундуком долго носился, всё никак спрятать понадёжнее не мог, там у него цацки какие-то особо волшебные схоронены. Раз сто перепрятывал, под конец решил, что с ним оно надёжнее будет — к Яге приволок, да в подпол сунул, ветошью старой закидал, подпол семью печатями запечатал.
Ягуся в печали весь дом выдраила, бельё перестирала — женщина ведь, а они, как известно, в хандре весь мир добела отмыть могут, если не остановить.
В избушке все петли смазала, ставни наглухо закрыла, да мазь от артрита избе выдала с большим запасом, чтобы суставы не болели — не молодая уже, по лесам скакать.
А напоследок нам с избой наказ строгий дала, распорядилась, чтобы я за обстановкой следил, да подальше от людей держался, сон её стерёг и записывал всё происходящее, дабы потом в курс дела ввести. А изба мне подчинялась, вовремя с места срывалась быстро и бесшумно.
Посмотрела Яга грустно, окинула печальным взором свои хоромы, тяжело вздохнула, да залезла к себе на печку. Укуталась лоскутным одеялом поплотнее и хвостатого подозвала, чтобы песни ей пел, сказки рассказывал, убаюкивал, старые косточки грел. Так и уснула.
А я вот так и сижу — покой её охраняю. От нечего делать мемуары пишу, чтобы не забыть ничего. Сто лет уж минуло, а она всё спит, видимо не зовёт её никто во сне, ни одна светлая душа.
Сколько вёрст за это время отмахали мы с избушкой, сколько лесов, рек и полей перешли, а люди всё ближе подбираются — города строят, реки и болота осушают, леса вырубают, того и гляди, скоро прятаться будет негде, если только на луне.
Яга спала. Сменялись листы календаря, времена года, смещались тектонические плиты, рождались и осыпались горы — она спала, поджав губы, словно обиженный ребёнок, поплотнее завернувшись в своё лоскутное одеяло, на любимой печи. Избушка не раз меняла место дислокации чтобы укрыть хозяйку от посторонних глаз и надвигающейся цивилизации, пожирающей на своём пути леса и горы.
Любимый чёрно-белый кот Яги тоже сладко спал, свернувшись калачиком в её ногах, и ему снились сладкие, героические сны о подвигах его предыдущих восьми жизней.
Летучие мыши и те спали, свесившись вниз головой со старой деревянной перекладины, на которой висели самые волшебные травы и восседал старый ворчун филин. Спали все, потому что в сказках волшебное всё, даже сон.
Грустно стало ворону от дум невесёлых. Нахохлился он, голову под крыло спрятал и уснул.