— А если мамочка благополучно срастит ногу и вернется, что вы ей скажете? Почему выкинули ее вещи?
— Мы же не все выкидываем, — заступилась Варя. — Если у нее что новое, хорошее, мы оставляем. Мы гниль выкидываем, чтобы не дышать этой гадостью. Чтобы и ей не дышать, между прочим. Вернется, будет дышать свежим воздухом. Еще и спасибо скажет. То есть она-то ни за что не скажет, но все равно и ей польза.
— А Зоська где? Напугали ее совсем вашим погромом?
— А я и Зоську — кьебенизировал! — захохотал Павлик. — Тоже от нее запах. Теперь, когда бабуля не пахнет, чего ж здесь Зоська будет вонять?!
Владимир Антонович вообще никогда не любил кошек, и Зоську в том числе. Терпел, раз мамочка любила. Но все-таки ему стало неприятно. Вспомнил, как совсем недавно мамочка сказала: "Вы бы и меня рады усыпить — как кошку".
— Куда ж ты ее?
— А в мешок да в воду! В ванне утопил и в мусоропровод выкинул. Хватит ей гадить! Тоже уже в кошачьем маразме.
А Владимир Антонович только что сидел в этой самой ванне. Блаженствовал.
— Это живодерство! Не знал, что у меня сын — живодер! — вдруг визгливо выкрикнул он.
И сам как бы со стороны удивился: никогда не догадывался, что в нем таится такой визгливый голос. Надо же — прорезался.
— Ну что ты, действительно, — сказала Варя. — Действительно, она уже старая и больная. А снесли бы в лечебницу — думаешь, там лучше усыпляют? Мне на работе рассказывали.
— А что мы мамочке скажем? Ее любимая кошка!
Сейчас Владимиру Антоновичу захотелось, чтобы мамочка вернулась, чтобы напрасными оказались труды Павлика с Сашкой. Ишь — хозяева!
— Да бабуля забудет! Или скажем: "Ты что, забыла, что она еще при тебе мирно умерла в своей постели? Окруженная рыдающими родственниками?"
Сашка прыснула. А Павлик продолжал, увлекаясь своей импровизацией:
— А бабуля скажет: "У меня идеальная память, я все прекрасно помню! Я сама приняла у нее последний вздох! Она мне шепнула: "Я явлюсь к тебе во сне и расскажу, как там, на том свете". Я сама закрыла глаза своей дорогой Зосеньке!" Так и скажет бабуля, за нее не беспокойся.
Сашка снова прыснула:
— "Во сне явлюсь и расскажу!" Ну ты даешь. А бабуля во все поверит, как официальная атеистка!
Никакого живодерства, все правы: и Зоське незачем жить дальше, и дорогой мамочке. Но все-таки Владимиру Антоновичу была отвратительна эта жизнерадостная откровенность Павлика. Да, Владимир Антонович давно мечтает, чтобы мамочка поскорей умерла — тихо и безболезненно; но, мечтая, вырвал у нее банку с консервной отравой! А Павлик рассудит, что незачем жить в маразме, и не только из рук не вырвет, но еще и сам поднесет яду! Ведь не любил же Владимир Антонович и Зоську, но готов был терпеть, не смог бы топить своими руками. А Павлик — пожалуйста! Несчастная кошка рвалась из мешка, а сынок держал мешок под водой и смотрел пытливым взглядом исследователя: дергается еще или перестала?
Не хотел Владимир Антонович, а сказал:
— Когда-нибудь и вы станете дряхлыми и беспамятными!
И ушел в свою комнату, в спальню-кабинет-гостиную. Не сказал он Павлику с Сашкой, что сначала дряхлыми и беспамятными станут Владимир Антонович с Варей — и, значит, Павлик так же жизнерадостно кьебенизирует и родителей.
Из-за двери он услышал приглушенный голос Вари:
— Все-таки она его мать, а вы хохочете.
Да не в этом же дело! Не в сыновних чувствах. А в том, что нельзя доставлять страдание. Никому!
Владимир Антонович в который раз уперся в вечное противоречие: когда молодые сживают маразматическую старуху со света — это аморально; но когда старуха не дает жить молодым, отнимает у них лучшие годы — разве это не аморально?! Каждый имеет право жить — не заедая чужой жизни, но и не позволяя заедать свою! Сочувствие всегда должно быть на стороне страдающего, но как быстро страдание переходит с одной стороны на другую: только что страдающей стороной была жалкая старуха — но чуть ее пожалели, чуть она вошла в свои права, как все переменилось — страдающей стороной становятся ее дети, попавшие в рабство к деспотичной в своем безумии старухе. Где равновесие? Кого пожалеть? Мамочку или Варю? Павлик сейчас неприлично ликует, но сколько лет Павлик не мог пригласить к себе друзей, потому что стеснялся пропитавшей квартиру вони! И кошачий запах он больше терпеть не желает — все понятно и правильно. Но в мешок да в воду все-таки нельзя! Когда Павлик страдает и терпит — бедный Павлик. Когда Павлик убивает — для начала хоть кошку — бедный Павлик в секунду превращается в отвратительного Павлика!
Очень хрупкая штука — правота. Только что человек был прав, только что был несправедливо унижен — и так легко продолжать по инерции считать его жертвой, когда он успел уже превратиться в палача.
А мамочка всю жизнь считала себя рабочей, гордилась, что родителей ее эксплуатировали и что сама она успела проработать три года на заводе — и, следовательно, приобрела на всю жизнь непогрешимую классовую правоту, а сама давно превратилась в мелкую, но цепкую бюрократку, помыкающую просителями, благо те и сами готовы кланяться в исполкоме всякому столоначальнику. Саму ее давно пора было свергать, а она все носилась со своей принадлежностью к бывшему порабощенному, а ныне самому передовому классу. Носилась, пока не превратилась в жалкую старуху — снова достойную жалости…
Владимир Антонович вспомнил, что не пил чаю на ночь. После ванны особенно захотелось чаю. Он решился выйти из своего добровольного затворничества и со строгим лицом, на котором было написано отчуждение от праздничной суеты, прошествовал на кухню. А в квартире продолжалась поспешная работа — только что старались ходить потише и говорили чуть приглушенными голосами — как же: "Все-таки она его мать, а вы хохочете". И вот сдерживались, не хохотали.
Владимир Антонович принялся сам себе заваривать чай. Каждый вечер это делает Варя — но сегодня Варе не до того. Через минуту в кухню вошла Сашка — с самоуверенностью всеобщей любимицы.
— Дядь Володь, давай пить чай вместе. Пить хочется ужасно — пылищи наглоталась!
Владимир Антонович молча поставил вторую чашку.
— Дядь Володь, я знаешь что думаюї — про то, что ты сказал? Что тоже станем старыми? Я думаю, что везде должны быть профессионалы.
Выговорила она это слово с какой-то особенной плотоядной интонацией, и Владимир Антонович подумал некстати, что дай бог Павлику во всем соответствовать — как мужу. А то если раз или два у него получится не очень убедительно, не доведет он Сашку до полного любовного изнеможения, та сообщит ему с безжалостной улыбкой: "Везде должны быть профессионалы, во всяком деле! Зачем мне твое любительство?" Эта девочка не пропадет.
— Старыми и дряхлыми тоже должны заниматься профессионалы: ухаживать и все остальное. Сейчас позором считается: "Он отдал отца в дом престарелых!" А должно быть нормой. Ведь никто не говорит: "Какой позор, он не оставил жену рожать в своей постели, а отвез в казенный дом!" — Сашка кивнула на дверь, за которой слышалась работа: мол, не позор же будет для Павлика. Очень легко она произнесла про роды — видно, давно примерила ситуацию на себя. — Наоборот, считается дикостью, если родит дома. Потому что понимают, что в роддоме профессионалы, что там женщине лучше и безопаснее. И в домах престарелых должен быть такой уход, какого нет дома, старикам там должно быть лучше. В ясли тоже детей отдают профессиональным воспитателям — считается нормальным. И учат в школе профессиональные учителя, а не родители дома. Только почему-то для старости исключение. А надо, чтобы стало нормальным, чтобы, наоборот, говорили: "Какой позор, он держит старуху мать дома, вместо того, чтобы о ней заботились специалисты по старости!" И в смысле общения. Сейчас психологи знают, что самое главное в жизни — человеческое общение. И легче всего общаться в своем поколении, а между поколениями всегда конфликт. Ты ведь тоже нашу бабулю не очень понимаешь, ведь правда? А она — тебя. А когда вокруг сверстники, они бы вместе судачили, вместе ругали молодежь, сразу понимали бы друг друга и были бы довольны. А родные навещали бы раз или два в неделю.
Из этого складного монолога Владимир Антонович понял, что Сашка давно все обдумала сама и Павлика убедила, так что при первом же удобном случае они сдадут родителей в руки профессионалов. То есть Владимира Антоновича с Варей.
Этого соображения он ей не сообщил, а заметил другое:
— Теоретически очень замечательно. При условии, что у каждого отдельная комната, что медсестры и санитарки — ангелы во плоти. Тогда, конечно, — старики довольны, гуляют по парку, дружно, как ты сказала, ругают нынешнюю молодежь и играют в разные настольные игры. Но ты знаешь, что это у нас такое на самом деле?! Теоретически и больница — прекрасное гуманное место, где профессионалы любовно склоняются над больными и прописывают идеальное лечение. А вот я посмотрел сегодня. И раньше кое-что знал, а сегодня убедился: это клоака! — неожиданно взвизгнул он тем же голосом, каким недавно кричал на Павлика. — Это клоака! И дома для престарелых — клоака! Чтобы гнить заживо!
Что с ним такое? Раньше он так не кричал. Сашка небось думает: "Дядя Володя сам близок к маразму".
Жизнерадостная племянница сделала вид, будто и не слышала жалких криков:
— Надо сделать хорошими — и больницы, и дома эти. Ты же не говоришь, что не надо класть в больницу, оттого что больница плохая. Когда тяжелый случай, все равно без больницы не обойтись. И старость бывает как тяжелый случай, с которым без профессионалов не справиться. У моей подружки бабушка два года в параличе лежит!
"А у нашего Игоря Дмитриевича — больше года с переломом шейки!" — чуть не ответил Владимир Антонович.
— Ну конечно, ты права — в идеале, — Владимир Антонович снова заговорил тихо. — Только когда он настанет — твой идеал? Через десять лет или через пятьдесят? А мы живем сегодня. У нас в крови: воображать идеалы и не замечать того, что вокруг. А жизнь у нас одна — сегодняшняя. Я бы на десять лет запретил мечтать об идеалах — думать всем только о том, чтобы сегодня жить сносно! Закормлены мы мечтами об идеалах!
Владимир Антонович снова разгорячился, но уже нормально, без истерики.
— Ой, дядь Володь, ты прелесть: "Запретить мечтать об идеалах!" Этого еще никто не предлагал!
Одобрила девчонка — и Владимир Антонович испытал некоторое самодовольство.
Интересно, что Павлик не показывался. Небось Сашка шепнула: "Пока не маячь, я сама его успокою". И добилась. Уже как бы и забылось, что любезный сын утопил в собственной ванне кошку. А что делать? Не проклянешь же и не выгонишь из дому. Значит, остается жить рядом и знать, что Павлик такой, что рука у него не дрогнет. Весело стареть, зная такое.
Совсем поздно позвонила наконец Ольга.
— Ну что там? Шейка бедра? Я так и знала! Ну никак не могла сегодня успеть. И подумала: зачем мне, раз будешь ты? А завтра поеду я. Ты с санитаркой договорился?