Настоящее время
1887 год
Раннее утро, ветер малость поутих после разошедшейся ночью вьюги, и я наконец продолжил свой поход. Яркие солнечные лучи, продираясь сквозь облака, падали на снежный покров, рассеиваясь во все стороны. Но толку-то от такого солнца, если не греет ничего? Только глаза устают.
Медленно ступая по хрустящему снегу, каждый раз чуть проваливаясь под тяжестью своего скромного веса, я всё продолжал идти строго на юг.
Уже третий день кряду, не преставая ни на миг, у меня крайне неприятно ноет поясница под тяжестью своего рюкзака за плечами. Редкие передышки уже не помогают снять усталость и боль, а длительные привалы для меня непозволительная роскошь, да и мне банально негде было устраивать остановки, а потому приходиться идти и идти, наклоняясь вперёд. В голове крутились шальные мысли о том, чтобы сбросить часть бесполезного груза, но я отметал их каждый раз. Легче мне точно не станет, выбрось я книги в сугробы. А так, может прочту их когда-нибудь…
Не поднимая головы и держа свою ношу за лямки онемевшими пальцами, я видел под собой лишь никем нетронутые сугробы снега. Была ли здесь какая-то дорога до великого мороза или нет — сказать очень сложно. Кругом один лишь сплошной снег, да и невысокие горы с непривычной взгляду извилистой волнистой местностью. Даже деревьев поблизости нет нигде, чтобы собрать хоть пару палок для самого малюсенького костра. Погреться у огня хочется и попробовать разморозить промёрзшие насквозь консервы, лежащие в рюкзаке. Другой еды у меня уже не осталось, да и было её изначально совсем крохи.
Да, посидеть у костра было бы неплохо… Моя чёрная, уже изрядно потасканная роба священника с вшитыми меховыми вставками с двумя рубахами не давали чувствовать себя комфортно в городе, а чего уж говорить про пустоши… Спустя столько времени казалось, что эта одежда от холода и пота уже намертво срослась со мной. И даже шарф, обмотанный вокруг головы, уже приобрёл твёрдую форму полноценного головного убора. Только штаны ещё имели толк, но это лишь из-за двух подштанников под ними.
Эх, сейчас одежда приносила больше вреда, чем пользы. Может, только от острых снежинок и защищала меня.
Ступая по бескрайним заснеженным пустошам чужой неизвестной страны, я вспоминал и проматывал в голове эпизоды своего прошлого, хотя бы мысленно возвращая себя во времена, когда всё было хорошо и спокойно…
***
Судьба коневода
1870–1880 год
Рязанская Губерния, Российская Империя
Бывшая станица «Полесье», деревня Поребово
О своём рождении я мало чего знаю на самом деле.
Мать моя по рассказам деревенских была красивой крестьянкой с длинными светлыми волосами и добрым лицом. Назвалась она Александрой, и пришла она на своих двоих откуда-то далеко с юга, ещё в начале декабря в небольшую деревеньку на границе тульской и рязанской губерний, и каким-то образом сумела напроситься на работу ткачихой, а уже через месяц-полтора родила меня самого. Это было большим удивлением для всех.
Люди, которые имели непосредственный контакт с мамой, говорили уже мне лично, что даже и не подозревали о беременности, пока одной январской ночью та рожать не стала.
Возможно, эта история могла иметь хороший конец, но не сложилось. Мать моя, неизвестно по какой причине, но наверняка более важной, чем собственный сын, ровно на третий день после родов попросту пропала из селения, оставив меня «молодого» наедине со вчерашними крепостными. Я сначала отказывался в это верить, но и меня никто убеждать в подобном не желал. Рассказали и рассказали. Вообще, слух ещё был, что мать моя сбежала с каким-то молодым статным казаком, Кириллом, который открыто проявлял к ней внимание, но доказательств того не было никаких. Казаки, которые тогда расположились в деревне небольшим отрядом, по приказу свыше отправились куда-то в дорогу, ещё за два дня до родов, поэтому сказать что-либо сложно.
Отец мой…
Ну, информации у меня по этому человеку и того меньше было. Жители деревни знают со слов матери, что мой отец воевал в крымской войне и даже имел какое-то офицерское звание, но был убит при неизвестных обстоятельствах. На этом так-то всё. Выдумка или была правдой эта коротенькая история проверить не было возможности. Этого человека никто не видел, да и мама говорила о нём лишь пару раз и то, вскользь.
Хоть мать моя и исчезла, но меня жители деревни Поребово всё же не бросили, за что им человеческое спасибо и низкий поклон.
С именем моим не заморачивались.
Мать звали Александрой? Значит, у нас тоже будешь Сашей.
Фамилия? Отца твоего не знаем, но родился на земле рязанской, значит будет Рязанским!
Просто и со вкусом. Александр Рязанский.
За моё воспитание взялся местный коневод и очень уважаемый человек — дядька Захар, как он просил к нему обращаться. Я запомнил его, как жёсткого и простого невысокого мужчину лет сорока, с густой и немного неопрятной бородой. Никаких мам и пап. До девяти лет со мною возился он на пару со своей сестрой, бабой Надей, совсем уж сухонькой старушкой в платке, которая и взяла мою мать в помощницы, когда ещё сама тканями занималась.
Они-то меня и обучали по мере своих возможностей, рассказывали всякое интересное о нашем мире и о стране в частности, в которой я родился и рос. Кто бы мог подумать, что я родился в самой большой и могущественной империи в мире! Повезло так повезло, думал я тогда. Также меня учили всяким полезным вещам в быту, да и своего рода характер мой закаляли. Изнеженностью брат с сестрой из русской глубинки не страдали вовсе, а потому приходилось всё схватывать на лету.
«что есть нельзя, а что можно?»
«как называется это и то?»
«для чего нужно это и то?»
«что нужно делать, если то-то и то-то?»
«сколько будет столько на столько?»
«в какой стороне находится то-то?»
«что делать с этим и тем?»
И так далее. Тумаки и обидные слова имели своё место, на что я часто держал обиду на взрослых, но по большей части получал я за дело, хоть уже и не вспомню за что именно.
Деревенька наша была небольшой, даже очень скромной. Всего десяток старых деревянных домов, окружённых редкими соснами и расположенных вдоль одной просёлочной дороги, ведущей прямо к конюшням. Кругом всегда было зелено, росла дикая ягода и приятно пахло лесом. Живописное местечко, память о котором я сохраню навсегда… По большей части три десятка жителей селения занималась обслуживанием этих нескольких конюшен, которые вместе с лошадьми принадлежали местным дворянам. Владельцев я не видел ни разу, но вот дядька Захар говорил, что они приезжают редко и находятся недалеко от Рязани в своих имениях ближе к Москве.
***
Судьба святого
1880 год
Судьбоносным днём в моей жизни стал десятый день рождения, когда дядька Захар наконец-то разрешил мне не просто возиться в конюшне, а прямо по-настоящему покататься на лошади. Для меня тогда это было самым желанным действом. Не просто смотреть со стороны, как это делали взрослые, а самому покататься. Это было моей маленькой детской мечтой, как обычного мелкого паренька, выросшего среди лошадей и конюшен. Какая ещё у меня могла быть мечта тогда? Хах, корзины плести что ли?
Но покатался ли я тогда на коне, как и желал всей душой?
Эх, к сожалению, нет, и это был последний раз, когда я вообще подходил близко к лошадям.
Что же произошло в тот день?
Я не знаю. Точнее, не помню и до сих пор не могу вспомнить. Просто в один момент я, словно после долгого неприятного сна, очнулся в прохладном помещении с белыми пустыми стенами, которое освещало вечернее солнце из небольшого окошка. Было прохладно, ведь зима на дворе стояла, но я был надёжно укрыт толстым тёплым одеялом и лежал на большой перьевой подушке. Помню, ужасно болела голова и я даже не мог понять, кто я такой и что тут делаю. А в голове была неразбериха из мыслей и образов, словно у меня в черепе компания пьяных крестьян собралась и закатила пирушку на все деньги.
И только ближе к ночи, когда я уже сумел собрать мысли в одну единую кучку, ко мне со свечой в руке пришёл молодой с виду священник в чёрной робе и шапкой на голове. Он то и поведал мне приятным тихим голосом короткую историю о том, как один безответственный белокурый мальчуган получил копытом по голове и по причинам, известным одному лишь Богу, остался жив. Захватывающая история.
Павел, а именно так звали священника, оказался настоятелем мужского монастыря, а я сам непосредственно находился в этом самом монастыре, то есть в самой Рязани очутился. Магия какая-то, подумал тогда я! А на мой скромный вопрос: «Как так-то?» мужчина с горящими от энтузиазма глазами воодушевлённо ответил, что сам пока не может дать мне ответ, но обязательно даст его в ближайшее время.
Те дни я вообще мало помню.
Головушка моя после встречи с копытом нерадивого скакуна была как чумовая, а разум то и дело плавал, как в киселе каком-нибудь. Всякие странные и непонятные сны к тому же снились и нередко мешали спать или сосредоточиться, смысл которых к тому же ускользал моментально, стоило мне только проснуться. Частенько я засматривался просто в одну точку и ни о чём не думал, не в силах перевести взгляд в сторону.
Помню, сначала сам отец Павел навещал меня каждый день и, как курица наседка, следил за мной, а в последующем приходили другие люди в таких же чёрных робах. Молитвы читали, вроде… Когда говорили, когда молились, а бывало просто стояли и молчали. Плохо помню, честно говоря. А вот более ясное сознание вернулось ко мне только тогда, когда меня начали брать за правую руку, как при рукопожатии, и просто стоять.
Один, второй, третий, четвёртый. Чем больше монахов приходило ко мне просто подержать за руку, тем лучше я себя чувствовал, как бы странно это не звучало. Так продолжалось какое-то время, пока в один день я полностью осознанно не заговорил с отцом Павлом, который всегда следил за всеми этими рукопожатиями.
Разговор вышел странным слегка.
Во-первых, отец Павел, не выгоняя пяток монахов, находившихся в тот момент в комнате, с серьёзным выражением лица обрушил на меня новость, что сам Господь Бог спас меня в тот день и даровал мне величайший дар. Дар Исцеления. Все те люди, приходившие ко мне на протяжении всех этих дней, имели разной степени болезни и недуги, которые после недолго контакта со мной начинали сходить на нет. Ожоги исчезали, раны очень быстро затягивались, простуда исчезала через десяток минут и зрение становилось у некоторых намного лучше, даже у тех, у кого оно почти пропало.
— Только руки ты ещё не отращивал, Александр, но даже имеющиеся случаи просто невероятные!..
Так и начался новый этап моей жизни в этом мире.
***
Судьба святого
1881–1884 год
Следующий день рождения я отмечал уже в Спасо-Преображенском мужском монастыре среди послушников и монахов, как самый обыкновенный послушник. Ну, почти обыкновенный. На протяжении всего того года меня учили монахи. Не в обиду дядьке Захару и его сестре, которым, кстати, как я позже выяснил, сказали, что я погиб по дороге, якобы ко «врачу», но меня, наконец, обучили писать на русском языке и читать литературу разного типа.
Но в основном это была церковная литература и молитвы.
Вообще, после того удара копытом по башке, я и вправду стал ощущать себя несколько не так, как раньше. Помимо того, что я с какого-то перепугу начал людей лечить, просто касаясь тех, так я и ещё начал испытывать странное чувство, как будто что-то вспоминал. К примеру, на одном из занятий по рукописанию я вполне свободно сумел написать пером пару предложений, красивым рукописным почерком, хотя перо в руки я взял только-только. Это я ещё не говорю о том, что значений некоторых букв я не знал на тот момент. Или же смутные воспоминания о каких-то мировых войнах, исторических личностях и о странных устройствах, о которых местные знать ничего не знают. Это всё было странно. Если дар целительства ещё худо-бедно понять было можно, то откуда мешанина воспоминаний из будущего у меня в голове? Дар предсказателя так проявляется?
Пораскинув мозгами, я решил, что распространяться о втором «даре» всё же не стоит. Мало ли к каким последствия это приведёт? Сначала нужно было разобраться самостоятельно со всем, но вот само понимание того, что тот злополучный удар копытом принёс мне много чего странного и интересного, пришло быстро.
Но и помимо этого я стал в общем мыслить и воспринимать окружающий мир как-то иначе. По-взрослому, что ли… Трудно дать этому оценку. Вот, например, если раньше меня заботила только лишь работа в конюшне и редкие вкусности, которые готовила баба Надя, то уже на территории рязанского кремля я уже размышлял об образовании, о своих странных возможностях, перспективах и будущем. До удара копытом таких мыслей мою головушку не посещало вовсе, как и мыслей о чём-то нематериальном…
Чего уж греха таить, не смотря на некий план отца Павла о моей некой будущей канонизации и становлением полноценным церковнослужителем на земле рязанской, я так и не прочувствовал необходимость религии. Это было довольно странно, о чем я до сих пор стыдливо признаюсь себе, учитывая моё окружение и места, где я находился в то время. Да, вера дала мне новый толчок в развитии, но и не признавать того факта, что я жив благодаря Богу — глупо, но…
Я просто понимал душой и сердцем, что небольшого серебряного креста на груди мне было вполне достаточно и комфортно, но заявлять подобное отцу Павлу я попросту не мог решиться. Столько рублей и сил в меня вложили, а я тут такое заявляю. Неправильно это.
Быт послушника не приносил мне дискомфорта или какого-то отторжения, мне это даже немного нравилось, а потому я просто помалкивал и делал, что просили. Вот я и читал молитвы в храме почти ежедневно, занимался учебой с монахами и самое основное — лечил людей.
Первый месяц после прибытия в монастырь я занимался только монахами и послушниками.
Во второй — я своего рода отдыхал и обвыкался в новом для себя месте с новыми людьми. Всего пару тройку раз людям помог, которые работали на территории кремля и всё на этом.
А уже с третьего месяца — я работал строго по выверенному графику, но только по воскресеньям с раннего утра и до самого заката солнца, как врач какой-нибудь.
Для приёма посетителей мне даже выделили небольшую персональную комнатушку на втором этаже здания монастыря, приставив ко мне двух коренастых монахов на всякий случай, как я понял. Это можно было понять, мне ведь тогда только-только второй десяток пошёл.
Ожидал ли я увидеть толпу больных и немощных под окнами здания?
Да, почему-то я этого и ожидал.
Была ли она на самом деле?
Нет.
Как оказалось, приходили ко мне люди весьма именитые в нашей губернии и при деньгах. Чиновники всякие, офицеры и дворяне в основном. Приходили почти всегда в сопровождении своих людей и, как правило, приезжали на каретах.
Почти всегда был один сценарий:
Учтивое приветствие.
Легкое пренебрежение со стороны гостя.
Гость садится напротив меня на деревянный стул.
Крепкое рукопожатие.
Ожидание до трёх минут, пока у меня не заколет в висках.
Убираю руку.
Гость усмехается или хмурится, после чего проверяет беспокоившие ранее места.
Гость удивляется отсутствию проблемы.
Слова благодарности / Деньги / Обещает всякое, зависящее от человека и положения в обществе.
Обычных людей из крестьянского сословия ко мне приходило совсем уж мало и были это по большей части знакомые и родственники людей, работающих на наш монастырь. Церковь, как я понял, не спешит распространяться обо мне, ограничившись небольшим кругом просвещённых. О причинах подобных действий я не спрашивал, и так догадываясь о причинах, чай не дурак, а потому делал то, что скажут взрослые дяди.
После каждого такого приёма монахи в комнате заботливо расспрашивали меня о состоянии и ощущениях, после чего записывали что-то перьями на бумагу. Хорошие это люди были. Они собирали статистику таким образом, что в дальнейшем покажет мне интересную информацию о себе любимом.
Например, о том, что моя способность исцеления работает также на мне и причём без перерыва, отчего я могу похвастать отличными зубами, кожей без изъянов и довольно хорошим телосложением для своих лет без особых тренировок. Красавец, одним словом. Даже раны и ушибы с меня сходят, как с собаки. И часа не держатся! Это объясняет, почему я ни разу в жизни не болел вообще ничем.
Также, ближе ко второму году нахождения в Рязани, по которой мне запрещено было гулять, я уже полностью научился понимать своё тело и способности к исцелению. С помощью монахов мы даже математическую таблицу сумели построить, и графики относительно болезней и затрат моих собственных сил на исцеление того или иного заболевания. Грубоватая таблица, которая практически не учитывает исключения и погрешности, но хоть такая и уже хорошо.
Например, вернуть зрение незрячему я могу за пять минут, после чего у меня около трёх часов будет кружиться голова и неметь руки. А вот просто чуть улучшить остроту зрения человеку могу за секунд десять рукопожатия и даже не почувствовать ничего.
И таких соотношений у меня много, даже на отдельном листе у меня было всё выписано, чтобы ненароком сознание не потерять, а то были прецеденты, когда я за день умудрялся по десять человек встречать. После таких встреч хотелось лишь спать, уткнувшись лицом в подушку, и позабыть про всех на свете. Благо, что моя способность работает на других людях лишь тогда, когда я бодрствую, иначе могли бы и сверхурочно заставить лечить людей…
Хех, навряд ли конечно, но проверять не хотелось бы.
***
1884 год
Ближе к моему четырнадцатому дню рождению произошло странное. Не обращая тогда особого внимания на то, что первый снег с чего-то начал падать в начале октября, меня вдруг переселили из монастыря на небольшой полу островок у реки в сотне метрах от территории кремля.
Тут раньше была небольшая деревушка, в которой жили работники храмов, но из-за подтоплений всех их пересилили в другое место.
Почему же меня переселили из монастыря и отобрали всё, кроме крестика?
Тут всё довольно просто. Как бы отец Павел не шифровался, но утаить тайну вообще в лице меня он никак не мог, учитывая, что сам дал добро на лечение работников монастыря. А потому с каждым годом различных зевак и крестьян становилось всё больше и больше у дверей храмов. Не секрет, что жизнь у обычного крестьянина в нашей империи не сахар, а потому люди хотели от монахов одного — мгновенное исцеление, которое мог дать лишь некий «святой Александр».
Мог бы я помочь им всем?
Наверное, мог бы, но мой предел — это десять человек в день и то, если заболевания не критичные, а тут оравы ходят ещё какие! Да и лечить некоторых от похмелья не хотелось уже мне. Я такой же живой человек и имею свои желание и потребности, не смотря на учения церкви.
Вот на кой чёрт ты выжрал сомнительное пойло и теперь якшаешься у ворот монастыря и орёшь, что у тебя башка раскалывается?! Был бы такой один, то ладно, но их реально много бывало собиралось и с этим даже полицейские должно не справлялись, которых сюда прикомандировали власти губернии.
Вот и дошло всё до того, что меня такого «святого» переодели в рабоче-крестьянское и переселили на островок рядом с кремлём, прикрепив ко мне двух личных охранников и десяток вооружённых людей в гражданском из рядов охранки местной структуры полиции.
В общем, если ранее у обычных работяг была возможность окольными путями попасть ко мне на приём, то теперь ко мне на встречи приходят лишь те люди, которых одобрит не церковь, как это было раньше, а непосредственно сама власть нашей славной страны. Действует ли так власть местная или же был какой приказ из Петербурга неясно, но оно мне и неинтересно было. Как-будто я мог тогда что-то изменить или поменять? А быть запертым на ограниченной территории и заниматься фактически только лечением — мне уже настолько осточертело, что продлись оно еще пару лет, то я бы с ума сошёл.
Жизнь на островке значительно отличалась от монастырской.
Помимо того, что мне больше не нужно было носить робу со скуфьей на голове, так я ещё был освобождён от посещения храмов и ежедневных молитв! Нет, я конечно же читаю молитвы каждое утро и считаю это нужным делом, но это совсем другое! Ношу свободную одежду, иногда даже питаюсь жирным и свежим сочным мясом! Это немного, но какие ощущения даже от такой небольшой вольности!
Но это не значит, что моё обучение закончилось.
Мои личные телохранители, Андрей и Максым, да и именно через «ы» он просил себя называть, высокие широкоплечие мужики лет тридцати, на вид с густыми усищами, решили из меня воспитать, как они выразились, хотя бы курсанта. Это отвело бы лишнее внимание от нашего островка, да и приказ у них был такой сверху, чтоб меня понатаскать в военном деле и физическом.
А то, как высказался Максым в первый день нашего знакомства:
— Парень здоровый, а изнеженный такой. Блаженный, але ты явно не такий.
Охрана на островке, как оказалось, были весьма набожными людьми, и после небольшой демонстрации моей силы исцеления ко мне стали относиться как минимум с неким уважением.
В мой новый порядок дня включились тренировки от двух уральских казаков и фехтование на палках, где моё исцеление показывало себя в лучшей красе. Ссадины и ушибы стали вещью постоянной. Но это не значит, что отец Павел позабыл про меня. Он приходил по средам и пятницам и занимался со мной церковнославянским языком и греческим, а также изредка приносил разную литературу на русском языке. Учебники, как я выяснил по штампам и отметкам, прямиком из Царскосельского лицея и просто художественную литературу. Вечером было не скучно, одним словом.
После переезда на остров гостей у меня явно поубавилось, но, бывало, приезжали они в любой день недели, уже без воскресного графика, что у меня был в монастыре.
А новые гости были эдакой диковинкой не только для меня, но и для моей охраны. Однажды прохладным майским вечером к нам вместе с отцом Павлом пришёл самый настоящий иностранец, да только необычный. Это был француз средних лет, но не обычный, а карикатурный такой, словно из прошлых веков пришёл. Нелепый цветастый камзол голубого цвета, пышный парик белого цвета с кучей завитушек, а также его лицо было всё измалёвано белой пудрой. Шагал он непринуждённой походкой по тропинке и с улыбкой рассматривал весеннюю грязь вокруг.
Барон Бонье. Только имя его назвали и сказали помочь ему, как и остальным гостям, что я и сделал, после чего не видел эту персону больше никогда в своей жизни. Только в редких подколках на тренировках со стороны Андрея упоминалась внешность этого барона и всё на этом. Другие же гости были по большей части такими же иностранцами, но выглядящие вполне адекватно.
***
1885 год
Этот год мне запомнился несколькими важными событиями.
Во-первых, это крайне суровая зима, даже для России, из-за которой мне приходилось лечить монахов и охрану свою от обморожений и простуд, но это, по крайней мере, окончательно согнало собрание людей возле кремля.
Во-вторых, это приезд самого высокопоставленного человека в нашей стране, выше которого только сам Господь Бог. Александр Александрович Романов. Сам царь приехал ближе к апрелю, когда снег только начал подтаивать, и на роскошной карете проехался по Глебовскому мосту в сопровождении нескольких других карет с охраной, остановившись у самого массивного здания рязанского кремля, Успенского собора.
Тот день был немногим больше суетлив, чем любой другой. Вся моя немногочисленная охрана, включая Максыма и Андрея, впервые оделась в красивые строгие мундиры, а мне просто велели в свою робу облачиться. Царь решил спуститься к нам сюда в грязищи вместе с десятком военных. Снег ещё рано утром мы почистили, мне поблажек не делали, а потому гости в тёплых на вид шинелях прошлись прогулочным шагом, сначала по деревянному мостику через реку, а потом вышли к домикам, где уже мы встречали делегацию из Петербурга.
Каким я представлял себе нынешнего Царя?
Таким, каким мне его описали вояки из моей охраны — широкоплечим, мощным, с бородой и с зорким взглядом, в котором читалась какая-то невероятная мудрость. Таким он и оказался на самом деле. Не соврали, именно так и выглядел Царь Александр.
Что я ожидал от этой встречи?
Чего-то необычного, наверное. И так оно и случилось. Властным грудным голосом Царь заговорил первым, поприветствовал сначала солдат за моей спиной, которые построились в шеренгу, а после со мной. Отметив сперва мои волосы на голове фразой, «не соврали, светлый ты парень» и спросив зачем-то про мой возраст, Царь с серьёзным лицом кивнул, и мы отправились в заранее подготовленный дом, где прибрались и навели маломальский марафет.
В дом зашли Царь, я и несколько человек из его свиты. Людей из моей охраны в доме не было, как сейчас помню. Стулья уже были подготовлены неподалёку от растопленной печи, где мы и сели вместе с Царём. Был тогда у меня небольшой мандраж, ведь ко мне приехал сам Александр III, но на ходе самой процедуры это никак не сказалось. Уже всё было доведено до автоматизма. Ровно три минуты я ощущал сильное давление на кисть правой руки, пока Царь первым не разжал руку и удивлённо смотрел на свою ладонь, сжимая и разжимая кулак.
— И ведь правда… — перекрестился он тогда три раза рукой, которой держал меня во время лечения, после чего уже более ярким и живым взглядом посмотрел на меня. Казалось, что это был уже другой человек. — Господь не мог нас так оставить, я знал это, но не верил этому. Грех на мне за это большой, но не переживай, Сашка, — похлопал он тогда меня по плечу своими здоровыми ручищами на радостях. — Тебя тут мы не оставим…
***
Тебя тут мы не оставим…
Насторожила ли меня тогда эта фраза, брошенная царём на радостях?
Скорее, нет. Я сначала было подумал, что меня могут просто забрать отсюда в саму столицу, где меня использовали бы люди чутка поавторитетней и без поездок в провинции, но Царь в тот день уехал почти сразу же, ничего не сказав и не передав. Обидно было, но надежда умирала последней, поэтому я не заморачивал себе голову. Как я себя тогда запрограммировал: «Всё идёт так, как и должно идти».
Но, как говорится, всё шло через одно место, то есть через задницу.
По рассказам отца Павла, который и так неплохо схуднул за прошедшие года и моей охраны, прошлый год из-за непогоды выдался очень неурожайным, и наша страна довольно быстро катиться в пучину голода. Чего уж говорить, люди из моей охраны, которые периодически ходили в город за съестным, в последние пару раз, когда ходили, возвращались с пустыми руками. В городе реально с началом нового летнего сезона начался голод, а потому наша небольшая община частично перешла на охоту в местных лесах и на рыбалку, благо речка была под боком. И меня приобщили к этому, чтоб «без дела не сидел и учился у старших уму-разуму».
Всё это продолжалось вплоть до 13 августа 1885 года, пока меня ночью не разбудил крайне нервный Максым, который на моё удивление был одет, как при приезде Царя, и имел винтовку за спиной. Он приказал мне немедленно собираться, ведь меня уже ждёт экипаж.
На мои вопросы казак отвечать не стал, и вышел из дому. А я что? Быстро нацепил на себя всю имеющуюся одежду, крестик с себя я вообще никогда не снимал, собрал сумку с книгами и церковной одеждой и пулей выскочил из деревянного домика. Максым вместе с Андреем меня ждали у входа, откуда повели меня прямиком к выходу из территории кремля, где был уже непосредственно сам город, куда меня не пускали ни разу.
Помню то злосчастное утро. Солнце ещё не вышло, был полумрак. Всё имело такой холодно-синий оттенок, дул неприятный холодный ветер. Редкая трава под ногами была покрыта инеем, а у голых деревьев в этом году так и не распустились почки. Гнетущая атмосфера давила на сознание до тех пор, пока я не подошёл к трём каретам вдоль широкой улицы возле какого-то театра. Вокруг карет суетились люди в серых военных шинелях, это были люди из моей охраны, некоторых я даже узнал по лицам, а также были и незнакомые.
Без лишних вопросов меня усадили в карету посередине, где, помимо меня и двух моих казаков, уже сидел какой-то толстоватый священник с седой бородой, в чёрной утеплённой робе, и мы тут же тронулись в дорогу. Очень меня опечалило то, что попрощаться ни с кем из храма мне так и не дали, ведь в последние недели дела у братьев шли, мягко говоря, не очень хорошо, но с этим мне пришлось просто смириться.
На мой вопрос мне просто ответили, мол «времени нет».
Дорогу я помню плохо. Сначала мы ехали на карете по городу до вокзала, саму Рязань я даже и не вспомню, ведь окна кареты были зашторены, после сели уже на поезд, где заняли целый вагон. На вопросы мои не отвечали, либо же не могли найти ответа. Максым знал лишь то, что мы в экстренном порядке направляемся в Петербург по приказу самого Царя Александра, а ответственным за мою сохранность стал настоятель одного из соборов Петербурга по имени Анатолий. Почему он? Казаки не знали.
Сам Анатолий разговаривать не собирался с нами, твердя постоянно:
— Не велено вам знать.
— Всё узнаете по приезду.
— Руки свои никуда не совать.
— Никого не лечить без моего на то разрешения. Понятно?
Делали мы тогда пересадку и, вроде как, даже и не одну в дороге, меняя поезда, но в один момент меня разбудил Андрей, тряся за плечо и сообщая о прибытии в столицу.
По столичному вокзалу, куда мы тогда прибыли, ходили туда-сюда солдаты в уже знакомых серых шинелях, коих тут было даже больше, чем гражданских людей. Но осмотреться на таком большом вокзале мне не дали, к сожалению, а повели тут же на другую карету. Покинув здание вокзала с высоченными потолками и огромными люстрами, мы небольшой толпой вышли на какую-то площадь с выходом на несколько широких улиц в стороны.
И пока меня вели куда-то по левой улице от вокзала, я всё внимательно осматривал, крутя головой по сторонам, стараясь запомнить новый город как можно детальней.
Столица же произвела на меня невероятное впечатление. Даже не легендарной рекой Невой, растирающейся по всему городу, о которой даже я слышал пару раз, и не высокими красивыми домами с расписными фасадами, коих тут было очень много, а трубами. Да, огромным количеством высоких и не очень труб, торчащих их крыш домов и других зданий, которые испускают из себя черный густой дым. Их было так много, что казалось будто они были везде, куда ни глянь! А ещё огромные бригады вскапывали целые участки улиц и прокладывали трубопровод.
Но насмотреться на всё и вся у меня не получилось. Опять усадили в подготовленные кареты, и мы продолжили путь в полную неизвестность…
***
Настоящее время
1887 год.
Неизвестность эта оказалась крайне жестокой.
— Фух, — выдохнул я, поднявшись на возвышенность и выпрямляя спину.
Оглядев всю ту же безжизненную снежную пустыню, я опять наклонился чуть вперёд и продолжил свой путь, продолжая вытаскивать из головы картинки прошлого.
***
1885 год.
Что я ещё запомнил?
Гигантский порт Петербурга и тысячи суетящихся людей на пристани, занимающихся загрузкой и погрузкой кораблей. Серое небо тогда грозилось облить горожан ледяным дождём, но тот всё не шёл и не шёл, чем способствовал скорости работы. Кто бы мог подумать, что всего за пару дней я вместе со своими, можно даже сказать учителями и знакомыми из Рязани, окажусь на борту одного из Британских кораблей, глядя на удаляющийся на горизонте Петербург и толпы людей, оставшихся там.
Да, тогда меня, того священника Анатолия и двух наших казаков приказали явиться на огромный железный корабль Англичан в порту и отправиться в Великобританию.
Что?
Как?
Зачем?
Почему?
Много было вопросов не только у меня, и ещё меньше было ответов и самих людей, которые могли бы дать ответы на вопросы. Лишь спустя час с небольшим тот самый священник Анатолий, который постоянно шлялся по полупустому кораблю, пригласил нас на общее собрание на палубе корабля, где собралось около сотни человек, часть из которых являлись военными. Оглядев собравшихся, можно было сказать, что это были люди небедные и знающие себе цену. Английские матросы же, явно не понимая русскую речь, не обращали на нас ровным счётом никакого внимания, занимаясь своими делами.
Всех собрал некий Дмитрий Куряков, худой и высокий мужчина в военной форме, с вытянутым лицом и в очках, представившись нам представителем Российской Империи на территории некой «эвакуационной колонии номер семь». Нам торжественно сообщили, что благодаря выдающимся талантам каждого из нас, нам предоставлена принудительная эвакуация на территории, защищенные от морозов и обеспеченные провизией.
— Ситуация до сих пор остаётся напряженная и столица находится в осадном положении!..
В общем, как я понял, царь наш батюшка, оценив возможные риски, связанные с климатическими аномалиями, решил вложиться в проект одной британской компании и создать места, защищённые от природных невзгод и от неконтролируемых толп крестьян, которые уже стекаются в столицу тысячами в поисках еды и крова. До тех пор, пока ситуация в стране не стабилизируется, все лучшие умы и отдельные люди с незаменимыми навыками и способностями должны оставаться в безопасном месте.
Это то, что я запомнил из речи нашего представителя.
За пять дней хода морю мы, наконец, прибыли в порт неизвестного никому города, окружённого вокруг высокими серыми скалами, посреди которого возвышалась над всеми постройками одна единственная труба. Это был тепловой угольный генератор, который и должен был снабжать город теплом.
***
1886 год
Был ли город на чужбине так хорош, как его презентовал господин Куряков?
Нет, однозначно нет. Небольшой посёлок, который изначально предназначался исключительно для Русской экспедиции, вмещал в себя ещё и представителей других стран, которых тут было поболее наших: немцы, французы, испанцы, венгры, итальянцы… Город должен был быть только для жителей Российской Империи, но сюда англичане сумели уместить и жителей других стран, отчего нашей группе из сотни человек досталось лишь два трехэтажных деревянных домов, убранство которых внутри представляло собой бедные пустые коробки с трубами отопления и парочкой душевых. Даже кроватей не было, хотя были видны следы их недавнего пребывания.
Вот тут наш представитель и отправился разбираться, в чем дело, прихватив с собой десяток солдат с ружьями, но уже через полчаса вернулся, сообщив неприятные новости.
Кровати и прочие принадлежности русскому представительству сделают в столярных и мастерских чуть позже, в порядке живой очереди, в которой мы занимали последнее место.
Многим это, конечно же, не понравилось, ведь среди нашей группы было немало людей из высшего сословия — высокопоставленные дворяне и ученые, но Куряков дал недовольным жесткий ответ, что обратно их никто не повезёт без необходимого приказа из столицы, а потому недовольным придётся свыкнуться с тем, что есть, и ждать своей очереди. О беспределе он якобы сообщит в столицу по телеграфу.
Жизнь была не сахар, особенно с приближением зимы, которая решила начаться на этот раз в сентябре и к середине месяца столбик термометра уже показывал минус четырнадцать градусов по Цельсию. Благо хоть кровати на всех приезжих успели смастерить до похолоданий, иначе заболевших было ещё больше.
С отцом Анатолием у нас за всё время было пару коротких разговоров, где он мне напомнил, чтобы я не занимался лечением всех и каждого, иначе это может выйти мне «боком». А также, не углубляясь в подробности, настоятельно рекомендовал держаться своих казаков, ведь в этом месте русские были в явном меньшинстве, и, потеряв оружие и бойцов, мы можем оказаться в незавидном положении. Я его услышал и не трепался о своих способностях.
Даже не зная, кроме русского и греческого языков, с виду вражды между иностранцами особой не было видно. У всех была общая беда, которая и являлась некой объединяющий цепью. Ну, может, только англичан не любили абсолютно все, ведь те мало того, что обманули насчёт городов-ковчегов, так и ещё держат власть в городе в своих руках, располагая почти двумя сотнями солдат с ружьями. Это примерно столько же, сколько имели все остальные представительства вместе взятые, поэтому бриты и не диктовали какие-то строгие условия, да и просто боялись численного перевеса иностранцев, как поговаривают по вечерам у нас в бараке.
Сидели ли мы без дела всё это время?
Нет, конечно, хотя многие из нашей группы и ожидали, что делать ничего не придётся. Здесь-то и показывали себя англичане, назначая тех или этих гражданских на определённые работы в городе, не затрагивая военных представительств. Не имея ни единого храма, в этом месте меня с боем протолкнули в один из местных лазаретов, где уже мне пришлось выполнять роль младшего медицинского персонала и обучаться понемногу медицине от немца по имени Вернер Капф, тридцатилетнего лысого и хмурого мужчины, который немного говорил по-русски. Да, я мог исцелять людей, чем я скрытно и занимался иногда, ускоряя процессы выздоровления, но также мне были интересны медицинские знания, о которых у меня до сего момента были лишь общие представления из учебников.
Но даже найдя себе место на чужбине и познакомившись с интересным человеком с большим опытом в медицине лучше ситуация вокруг не становилась. Морозы становились всё крепче, снег валил почти без остановки, еда в тарелках становилась всё скудней, напоминая постную, а трубы в домах горячее почти не становились. Работы в лазарете только прибавлялось. Обморожение стало уже привычным делом, отчего по приходу в ненавистный барак я постоянно слышал разговоры мужиков о восстании и восстановлении порядка.
Думал ли я, что может реально что-то произойти?
Да чего уж говорить, все так думали, ведь в городке творился настоящий беспредел, а морозы особенно сильно повышали недовольство такого разношёрстного и требовательного населения, поэтому уже в феврале произошло вооруженное восстание против британской власти.
Участвовал ли я в этом?
Нет, ещё за несколько часов до начала мои же казаки заперли меня в лазарете в одном из подсобных помещений, где заблаговременно оставили немного еды и воды, и настоятельно попросили господина Вернера меня не выпускать. Подстраховались они так, чтоб со мной ничего не случилось.
Хотел ли я вообще участвовать во всём этом?
Скорее да, чем нет. Предложи мне кто-нибудь из наших поучаствовать в сговоре, то я бы обязательно согласился, но Господь Бог распорядился иначе. Почти сутки я просидел в комнатушке и лишь слушал редкие глухие выстрелы из ружей. Я сразу подметил, что уж слишком мало прозвучало выстрелов для столкновения почти полутысячи людей в таком небольшом портовом городишке.
И в своих наблюдениях я тогда не ошибся — не было столкновений. Англичане знали заранее всё и успели повязать большую часть военных других стран без особого сопротивления. Именно наши с французами и отличились в тот день, завязав бой, но видит Бог, лучше бы не отличались. Из сорока пяти бойцов после стычки погибло двадцать человек, в том числе и Андрей казак, а также серьёзное ранение получил сам Максым, лечением которого мне пришлось заниматься только через несколько дней.
Мужика, мало того, что просто избили, так и ещё несколько пуль угодило ему в живот и правое бедро. Тут моих волшебных сил было недостаточно.
Сколько бы я не держал за руку казака, сколько бы не читал молитв, но лучше ему не становилось. Нужно было вытащить застрявшие пули, которые, как оказалось, ещё и разлетелись на осколки внутри. Вернер клятвенно обещал помочь и попробовать прооперировать моего охранника и учителя, но судьба оказалась немилостивой и на этот раз.
В день, когда доктор должен был оперировать, я обнаружил его хладный труп за рабочим местом. Да, после первой и последней стычки военных, работы в лазарете прибавилось нехило, а потому доктор Вернер упрямо оставался на работе допоздна, и это привело к печальным последствиям. Я пытался исцелять его по возможности, но этого оказалось недостаточно.
Его сменщик же не знал русского языка, чтобы я мог построить с ним полноценный контакт и после первого же осмотра Максыма он просто махнул на него рукой, не желая тратить на него время. Ни упросы, ни угрозы, ни давление на жалость и подкуп с моей стороны — не меняли его решения. Впервые в жизни мне хотелось навалять человеку, но сдержался. В тот день я и попрощался с казаком поздним вечером, выслушав исповедь его, как и полагается, где Максым рассказал, куда сабли свою и Андрея спрятал перед боем, после чего казак отправил меня домой и велел тотчас переговорить с Куряковым.
Плакал ли я тогда?
Конечно, и не считаю это чем-то зазорным, да и не видел меня тогда никто. Казаки спрятали свои сабли в настолько укромном месте, куда бы случайный прохожий ни в жизнь не полез. Кое-как спрятав мечи под черную робу, я неспешно отправился туда, куда мне сказал казак.
По приходу в побитый барак, в котором и отстреливались солдаты, я нашёл живого и невредимого Курякова в компании отца Анатолия и троих солдат в шинелях. Тот барак отключили от системы отопления насколько я помню. Меня там уже ждали, пригласив сесть возле импровизированного камина в углу зала. Без лишних слов и романтики мне сообщили о поручении мне важной миссии, вручив в руки толстую кипу запечатанных писем и кратко введя меня в курс дела.
Если подытожить, то…
На эвакуационной колонии творится хаос и беспорядок.
Британская сторона не исполнила свои обязательства в полном объёме.
Наши люди получают еду и прочие материалы самого низкого качества.
Англичане не подпускают никого к телеграфной станции.
Навести порядок у Курякова не получилось.
Погибли солдаты экспедиции.
Было изъято всё огнестрельное и холодное оружие.
В общем, судьба первой и последней русской эвакуационной миссии не завидная, и требуется немедленная эвакуация обратно в столицу.
Уже всё прекрасно зная от Анатолия про мои способности и божественные силы, а именно игнорирование холода и обморожений, Куряков мне поручил ответственное задание донести самостоятельно все переданные мне документы до главы эвакуационной миссии в Петербурге. Да, у меня никогда не было обморожений и до сих пор болезни обходили меня стороной, но чтобы остаться один на один против морозов под сорок-пятьдесят градусов такого опыта у меня не было.
Возможности отказаться не было, да и какой смысл отказываться? Чтобы подохнуть рано или поздно в этом месте без надежды на спасение? Я всё равно остался один… Так или иначе, меня снабдили увесистым рюкзаком со всем необходимым для ориентирования и выживания, где, кстати, уже были и мои вещи, и где-то через час, под покровом ночи и воем легкой вьюги, меня сопроводили на выход из города.
***
Настоящее время
1887 год
Вот так я в общих чертах и оказался в неведомых мне краях. Никто из наших не знал точного местоположения, где находился сам город, отчего моей начальной миссией стало поиск других городов для ориентирования. Хех, со слов Курякова это звучало просто как небольшой пункт общего плана, но по факту… Три дня. Именно столько времени я уже следую на юг в поисках хоть чего-то напоминающего людское поселение. Ничего вокруг не напоминало о присутствии людей и с каждым днём этот факт коробил меня всё сильнее и сильнее. Даже незнание английского языка меня так не тревожило, как это.
Я не погружаюсь в какую-то бескрайнюю пучину отчаяния или нечто в этом роде, нет. Просто… Как-то грустно всё сложилось, мягко говоря. Иду-иду-иду, а толку нет. За очередной преодолённой возвышенностью меня из раза в раз встречает ещё одна равнина, а после ещё и ещё. Когда это закончится и закончится ли вообще? И есть ли вообще в этом всём смысл? Может уже и некого спасать и высылать эвакуацию? Это вполне может быть, учитывая, что от меня постоянно всю интересную и важную информацию скрывали. Я даже более чем уверен, что меня просто на просто спровадили куда подальше, дабы миновала меня беда какая-то, давая мне хоть какой-то шанс.
***
Ночь этого же дня
Я надеялся на спокойную ночь сегодня, но нутром понимал, что будет задница. Ближе к закату опять началась метель, да ещё какая! Не хотел я делать остановки сегодня, ведь фонарь на груди неплохо освещал мне путь, но ветер был такой силы, что переждать ночь всё же пришлось. Найти какой-нибудь занесённый снегом дом или пещеру я так и не сумел до наступления ночи, а потому мне пришлось, кряхтя и ругаясь, вскопать небольшую яму в снеге, где я смог бы переждать непогоду. Уже пару раз так делал — получалось то ещё непотребство, но иного выхода я просто не находил. Нет у меня опыта по выживанию.
Вьюга была особенно злой сегодня. Не смотря, что я попривык к холоду, зимы на Рязанщине и до этой чертовщины были суровыми, но сегодня даже кости болели от ветра, а каждый вздох такого воздуха колол в лёгких, вызывая кашель. Вот это я попал, конечно… Знал я лишь одно — нельзя засыпать, как бы сильно не хотелось, но…