В пьесе совсем немного авторских указаний, этому я успела научиться. Делайте все, что хотите. Единственное, на чем я настаиваю: греческие хоры, отдельные лица, массы, все, кто будет появляться на сцене, кроме немногих особо оговоренных случаев, должны носить спортивную одежду, тут ведь открываются широкие возможности для спонсоров, не так ли? Хористов, если можно, прошу облачить одинаково, в одежду от Adidas или Nike или как они там называются, Reebok, Рита или Fila или что-нибудь еще в этом роде.
То, чего я жду от хора, заключается в следующем: предводитель (или предводительница) хора должен, (должна) посредством наушников постоянно держать связь со спортивным каналом и сообщать о всех интересных спортивных событиях или новейших, с его (ее) точки зрения, достижениях. Предводитель (или предводительница) подходит к рампе и возвещает о том, что произошло, или пишет то, о чем хочет сообщить, на дощечке, которую поднимает вверх, или же, что обойдется несколько дороже, изъясняется через посредство компьютера или пишущей машинки светящимися надписями. Предводителем или предводительницей хора следует избрать того, кто умеет хорошо импровизировать, предводитель подходит к рампе и сообщает, прерывая спектакль, о новом событии, хор подхватывает сообщение и повторяет его. Тем самым он прерывает действие, которого и без того нет.
Что касается непосредственно сцены, то, возможно, следовало бы поступить следующим образом: разделить ее поперек на две сферы, причем так, чтобы более темная часть возвышалась над нами в виде фрагмента стадиона, с защитной сеткой, разделяющей две группы фанатов и мешающей им сразу же вцепиться друг другу в глотку. По обе стороны сетки, спиной к ней, стоят полицейские в униформе, внимательно наблюдающие за обеими группами, которые хотят добраться друг до друга, напирают, трясут сетку, иногда разрывают ее и т. д. Обе группы — это стаи враждующих фанатов, в сущности, об их схватках и идет речь в этой пьесе, но, возможно, и о вещах совсем иного рода.
Эльфи Электра. Наконец-то все успокоилось. Реки, красные от крови моего отца, снова очистились, или сейчас начнется новая война с мамой? Ну и пусть. Мое внимание уже давно куда больше привлекает то, как ведут себя массы. Столько людей, причем в каждом таится его собственное побуждение к преступлению, ни с того ни с сего, словно удар невидимых часов разрушил что-то в их черепушках и поставил стрелки на воображаемое время, начинают действовать в едином порыве, хватают свои спортивные принадлежности и разбивают вдребезги свои кружки, которые совсем недавно, за накрытым для завтрака столом или в пивной, поднимали, чтобы чокнуться с соседом. Твое здоровье! А теперь зададим ему как следует! Кружки вверх, башку вниз! Под мостом брюхом кверху плывут форели. Иностранные туристы не обращают на них внимания, быть туристом — значит что-то разглядывать, а тут и смотреть-то не на что. Идемте дальше, к следующей достопримечательности! А дохлая рыба пусть себе плывет куда хочет. Дальше, пожалуйста, идемте дальше! Знаете ли вы, что завтра или послезавтра может случиться с рекой, что протекает в непосредственной близости от моего жилища? Что они с ней сделают, эти чудовища? Они хотят с помощью искусственной природности сделать ее непохожей на все другие реки, во всяком случае, непохожей на тех двуногих, что повесили на гвоздь свои галстуки ради того, чтобы напялить на себя спортивную униформу. Для этого им пришлось перво-наперво разрушить свою неповторимую природу. А может, она только после этого проявилась во всей красе? Это делалось для того, чтобы все они могли и в самом деле выглядеть одинаково, все как один. Как солдаты, джинсы, тенниски, бейсболки. Точно так же будет и с несчастной рекой: для предстоящей Олимпиады ее загонят в берега, дадут ей совершенно новое облачение. Хозяева реки сделают из нее естественную искусственность, или, точнее, искусственную естественность. Разумеется, река, когда ей смастерят новое ложе, останется прежней, зловредной, ее нужно будет смирить природоохранными бандажами, которые не пощадят ее суставы, ее сочленения, только тогда она снова сможет стать рекой. Само собой, в новом одеянии она будет течь веселее. Всякий раз должно что-то произойти, только тогда мы прилагаем усилия, чтобы снова образумить реки. По мне, так все и без того идет как надо, я говорю это просто так, впрочем, теперь уже не имеет значения, что я говорю. Эта река вот уже сотню лет течет себе и течет в своем отменно выложенном бетонированном русле, в паводок вода поднимается сантиметров на тридцать, а потом неохотно возвращается на прежний уровень. А теперь они хотят разрыть ее русло, чтобы природа снова могла вступить в свои права, чтобы река, как в прежние времена, снова образовывала излучины, а ее берега мощно всасывали в себя влагу и при этом сохраняли прекрасную форму. Ну, может быть, и не такую прекрасную, но они должны биологически вписываться в окружающий ландшафт. И сильнее чем прежде, всасывать в себя влагу. Я очень этому рада, но есть у меня и возражения. При всасывании будет возникать шум, похожий на вой собак, нет, не такой громкий, любой ребенок, играя, конечно же, этот шум перекроет. Оставшиеся на поле боя теперь заполучили себе последний пока памятник, вокруг которого развернулась ожесточенная борьба, словно сам он — не напоминание о невообразимо жестоких схватках. У многих, в том числе и у меня, найдутся против этого возражения. Кто против кого? Никто больше меня не слушает, потому что я, когда говорю, жалостливо так извиваюсь, словно делаю гимнастические упражнения под новейшую самодельную музыку: богиня, которая, как ни старается, не может разродиться. Присяду-ка я снова на стул. Плевать. Войска уходят, изрубив на куски страну. Последние ползут.
Под землей они лежат совсем рядышком. Более того, иные, что еще и сегодня ведут войны, доходят даже до того, что приписывают тесно прижатым друг к другу былым врагам враждебные чувства, и все только ради того, чтобы самим угрожать мертвецам. «Они никому больше не угрожают, но им-то угрожать можно». То же самое и с этой рекой. Она больше не несет для нас угрозы, потому что она мертва, хотя и находится в постоянном движении, но мы угрожаем ей тем, что у нее и без того имеется: живой, стремительно меняющейся природой! Мы грозим возвратить реке ее природу, но у нее она есть, причем даже в различных программных вариантах. Свою версию я где-то вычитала, у кого-то украла. Некоторым детям просто нельзя дарить подарки. Никто не может подыскать для себя иную природу, чем та, которой он уже наделен. Что умерло, то мертво, папа! Это и тебя касается, тут уж не жди пощады. Нам, живым, не нужны лежащие рядом трупы, мы хотим есть свой пирог, и чтобы при этом никто на нас не смотрел. Сталина и Гитлера убрали, генерал Младич перенес кровоизлияние в мозг и пока еще не знает, будет ли он вообще жить, если то, что здесь говорится, останется неизвестным. Но какое-то время он по-прежнему будет считаться важной персоной. А что произойдет с известным лириком Караджичем, который так же добр, как и мой друг Фреди К., у которого постоянно открыт рот и вздыблены волосы? Вероятно, он тоже сможет выступать значительно реже, а то и совсем не сможет, после того как он сократил численность своего племени, что делать было вовсе ни к чему, и уж тем более сокращать численность других племен, ему так приспичило это дело, что он не мог подождать, пока люди вымрут сами по себе. Ведь все свои упражнения они весьма прилежно проделали еще до того. Ничто не длится вечно, у всего есть конец, только у колбасы их два. Прошу вас, давайте поаплодируем всем этим господам, ибо речь о них пойдет здесь в первый и последний раз, хотя от меня в этом деле можно было ожидать и большего ангажемента! Но я намеренно держусь от него в стороне! Эти аплодисменты я отношу на свой счет, хотя в принципе их скорее всего заслужили они, герои истории, которые сегодня почти полностью забыты, потому что мы уже обзавелись новыми. Минуточку, мне надо еще распаковать их и упрекнуть в тщеславии. Но упрек так и не слетел с моих губ. Я всегда кого-нибудь упрекаю, это мой фирменный знак, но на сей раз, когда я их выпустила из своей клетки, их уже усмирили, этих голых дикарей, передвигающихся на четвереньках. Это я их такими сделала, одна я. Вот так-то!
Долгое обдумывание для меня — то же самое, что обоюдоострый меч в собственном брюхе. Вот сейчас войду в дом и воткну его в себя, чтобы сфотографироваться. Готово. А теперь сниму с плиты горшок с глубоким сочувствием, нет, глубокий горшок с сочувствием и добавлю туда, подмешивая, наших героев, против которых у меня, естественно, имеется масса возражений. Возможно, было бы лучше, если бы о тех, кто сейчас подталкивает мир к войне, рассказали другие. В конце концов, ряд моих героев изрядно поредел — я могла бы это пояснить на примере своего отца: унижение, подавленность. Бесконечные оскорбления. Безответственность. Я больше не выступаю против кого бы то ни было, и уж тем более против моих соседей в Австрии, которые не хотят увеличивать свою численность. Я делаю этот вывод исходя из того, что они закрыли свои границы и только завтра утром откроют их для движения грузовиков — ради своего личного потребления, ну и чавкайте на здоровье, да здравствует опломбированная свинцом свобода!
Скажите, хорошо ли все это охраняется? Мертвые, вон! Живые, входите! Ах, они уже тут? Что ж, тем лучше, в таком случае мы можем закрыть двери своим дыханием. В головах спорт, спорт, только спорт, ничего, кроме спорта! Нас становится все меньше, так как в большинстве своем мы сидим у телевизоров и опоздавших не впускаем. Дирижер мог бы расстроиться перед лицом этих масс, потому что они пришли не к нему, а мы в первую очередь зрители, мы тоже представляем собой сверхкритическую массу, которая противостоит другой массе, тоже довольно критической, но не всегда правой. Но нам некого больше критиковать, так как эти спортсмены, что сейчас выступают, черт бы их побрал, это же сплошной триумф воли и красоты! А я и не знала, что и тело можно окультурить. Жаль только, культуристы теряют при этом чувство глубины. За исключением ныряльщиков. Боже мой, как неглубоки, как поверхностны мои шутки, и сегодня тоже! Они даже не увлажняют мой палец, которым я перелистываю для вас свои самые неудачные страницы. Но ничего. Предоставьте мне делать свое дело! Но не подходите ко мне слишком близко, не пихайтесь, я всегда до такой степени обозлена, что сама с удовольствием пихну кого-нибудь носом в грязь!
Больше нельзя утверждать, будто рост нашей массы и есть причина нападок на нас соседей из-за границы. Они совершенно успокоились после того, как всякая жизнь там из-за экстремальных условий ушла под землю. Земную поверхность в ближайшие годы необходимо снова обустроить так, чтобы человек жил на ней в свое удовольствие. Тонны отходов! Что за люди! Сносится слой за слоем, пока от них ничего не останется. Но даже исчезновение — это спорт высоких достижений, даже наивысших, так как достижения в этом соревновании не поддаются измерению. Даже мой папа больше не находит отклика, хотя его лучшая сторона только вчера была снова прибита к моей черной доске, к моей дурной популярности, причем именно та сторона, которой он всегда к нам обращался. Ну да, чаще всего он был и так спокоен. Что касается нас, мамы и меня, то мы наконец обрели от него покой. Давайте разберемся. Я вопросительно смотрю на мать, так как при всей ярости, присущей моему творчеству, больше не нахожу отклика. Почему? Потому что мы так долго источали покой, что в конце концов заслужили немного беспокойства, говорит она. С чего бы тебе быть такой претенциозной, девочка? Почему, ты вглядываешься в жизнь такими взыскательными глазами? И забываешь при этом о самом главном — о том, чтобы доставлять людям удовольствие!
Куча враждебно настроенных мертвецов, что где-то там валяются, отныне меня совершенно не волнует. Нет, нет, я вообще ни с кем больше не воюю, кроме как, разумеется, с мамой. Я пришла к этому решению раз и навсегда. Она — словно красный лоскут в моей руке. Венская река вон там, внизу, нет, отсюда ее, к сожалению, не видно, уютно уляжется в свое новое мягкое русло, это я вам гарантирую, наконец-то у меня появилось время как следует понаблюдать за ней, для этого мне придется на целых полкилометра отходить от дома. Разве что кто-то отнимет у меня мое элегантное платье, вот тогда мне будет не до шуток! По мне, так пусть река упрет руки в бока и в присущем ей темпе, ничуть не колеблясь, баюкает себя в своей колыбели, которая, раскачиваясь, уже достигла с моей стороны самого дна, опускаться глубже и впрямь больше некуда. Другим рекам так ни за что не раскачаться. Почти вымершие прибрежные растения, вызванные к жизни из кладовой природы и великолепно стилизованные, снова заселят место, где так долго спали, и я как-нибудь в воскресенье схожу на них посмотреть. О господи, работы по устройству больничного ложа для реки еще даже не начинались! Зато обиталище для павших воинов возведено в срок, и журнал «Быть красивее естественно», ах нет, я, естественно, сказала бы «лучше быть естественной», уже напечатал об этом репортаж, который прочтут лишь немногие. Я-то его, само собой, прочту, я женщина со вкусом и ненавижу соперниц, у которых тоже есть вкус. К сожалению, женщин на свете слишком много. Просто ужасно, что я не единственная.
Убитые божьи создания в это же время будут валяться повсюду, из конца в конец земли. Тут мне, в виде исключения, даже возразить нечего. Просто трудно поверить, каким мужественным огнем горят мои щеки, я так обозлена, что могла бы убить вас всех после того, как допишу до конца и останусь без дела. Но если мне придется умереть самой, я взгляну на это иначе. Вас не станут ни обвинять, ни подбирать, ни хоронить, вас, мертвецов, что еще при жизни дрожали, съежившись в углу комнаты, от страха, что нужно уходить из дома, — ну, этого-то мы, в наших кожаных куртках, как раз и не боимся! — нет, вас не станут хоронить, вы будете валяться в поле, пока не превратитесь в удобрение. Извините меня, пожалуйста, надеюсь, это была моя последняя промашка, да собственно, и не моя. Ее допустил кто-то другой. А я всего лишь использовала эту промашку в своей игре, так как щебенка на обочине в этом месте из-за непогоды слегка размягчилась, и мои рельсы немного подмокли, что я не сразу заметила. Без этих рельс я не могу двигаться, колени и большая берцовая кость у меня слишком мягкие. Пока чего-нибудь не случилось, я в целях безопасности повторю это еще и еще раз. Я ведь не дальний берег, и я не совсем водонепроницаема. Никто не избежит неизбежного, поэтому оставим его лежать до прихода врача. Для папы уже слишком поздно, а для меня еще рановато.
Входит женщина лет сорока пяти, с ней молодой спортсмен, они начинают пинать ногами сверток на полу, перебрасываются им, как мячом, бьют клюшками… На свертке появляются пятна крови. Но в дальнейшем, когда его швыряют туда-сюда, он пытается делать обычные, повседневные дела, точнее, обрывки дел, насколько ему позволяют играющие, убирает комнату, что-то ставит на место, читает, смотрит телевизор и т. д. Его лишь на время сбивают с толку, этот человеческий сверток, в промежутках между пинками он ведет себя совершенно нормально.
Что касается женщины, то она, как и Пожилая женщина, что появится позже, одета — это единственное исключение в пьесе — по-мещански элегантно, с претензией на шик. Нормальное, в общем, дело. Она включает телевизор без звука, на экране во время спортивного состязания беснуются толпы болельщиков. В дальнейшем текст произносит мужской голос, все равно кто, а присутствующие на сцене синхронно — или не синхронно — двигают губами. Однако все это можно представить совершенно по-другому. Это лишь одна возможность из многих, мне подходит любая.
Женщина(пиная сверток).
Прошу тебя, сынок, не ходи сегодня на стадион! В виде исключения. Я боюсь, мне что-то подсказывает, что я тебя больше не увижу! Сегодня утром ты поцеловал меня, правда, как и всегда, с неохотой, но при этом ты ощущал свое превосходство надо мной. Каким бы милым ты со мной ни был, я чувствую: ты ускользаешь от меня, тебя вырывают из моих рук. Однако я уже давно нашла пути и средства, как впечатывать себя в тебя, словно бумажку, сплошь исписанную наставлениями об охране юности, хотя ты давно уже вырос и теперь высишься передо мной, как стена, оклеенная рекламой. И вот я стою перед ней в надежде, что меня впустят внутрь, и твои лыжи все время грозят свалиться на меня со шкафа. Как давно это было, когда мы вместе проводили отпуск, катались на лыжах, и ты обижал меня своими замечаниями. Ты и сегодня любишь активную деятельность, но для меня там уже нет места. Надписи на твоих футболках гласят, что ты неутомимый путешественник, каждый шаг которого отслеживают специально сделанные для этого часы. Скоро, встретившись, мы лишь обменяемся рукопожатием. Однажды я вообще ничего о тебе не услышу, потому что с тобой произойдет ужасное несчастье! Молодым динамичным людям по душе скорость! После этой катастрофы меня долго не будет покидать ощущение трагедии. Говорят, за несколько дней до этого ты сказал своим товарищам, перед тем как подняться в лифте, что у тебя уже все готово: лыжи, обувь, крепление. Похоже, ты связывал с этой поездкой большие надежды. Все произошло так быстро, что ты ничего не успел сообразить. С полосы обгона — прямо в смерть. По пути домой на малолитражке с открытым верхом ты влетел в небытие. Обгон стоил тебе жизни. Твой автомобиль лоб в лоб столкнулся с встречным автобусом. Десять пассажиров автобуса получили разного рода травмы, но что стоят их раны в сравнении с твоей смертью! Эта победа над твоим телом станет не событием, о котором быстро забудут, а возвращением обходным путем, через смерть. Так ты сможешь, наконец, надолго закрепиться в лидирующей группе. Ты лежишь, а страна пролетает мимо. Да. Ты и твои друзья. Однажды, парни, вы объездите наконец вдоль и поперек весь мир, и что будете делать потом? Вы потому и работаете в этих ангарах для лыжников, чтобы не остаться незамеченными.
Твои друзья ведут легкомысленную игру, ни о чем не задумываясь, а задуматься стоило бы. Ты теперь молчишь, расплачиваясь незрелостью за зрелость, точно так же привыкли поступать и нации, прежде чем объединиться, а объединяются они для того лишь, чтобы тем яростнее нападать друг на друга. Все это плавно переходит в мое мягкое терпение. Я, к счастью, не агрессивна, и мои подруги тоже. Мы ведем беседы на разные темы и требуем уважения к себе, так называется та скидка, которую мы предоставляем выбранным нами темам. Увенчанные славой писательницы читают нам доклады. Они плещутся в себе, как в ванне, похоже, им там, в себе, приятно и тепло, с их губ слетает немножко пахучей пены. Они вытирают губы. Потом говорят о том, о чем и должны говорить: о мужестве, о печали, о страданиях, о смешении культур. Всегда об одном и том же. Вон та женщина обводит влажным указательным пальцем круг своих читателей и считает, что этого — для спорта — достаточно. Скука, сынок, уже начинает теребить твою колыбель, а ты ведь не лентяй. Ты хочешь выйти из дома, в крайнем случае выгулять собаку. А та, другая ангажированная дама, смотри-ка, дотрагивается до каемки блюда, в котором замешивает тесто, каемка окружает и саму эту даму, кроме того, ее окружают ее подруги — для большего резонанса. Раздается скрипучий звук домашнего очага и домового сверчка. Мы, женщины, большей частью любительницы, но все мы старательно помогаем распространять то, что хочет сказать одна из нас, вот только бы знать, кто именно.
Конечно, даже дилетант может испытывать удовлетворение, если оказывается прав. Твои друзья посмеиваются над тем, что я боюсь тебя потерять. И ты вместе с ними. Но этот первоначально разумный обмен мнениями между вами часто ведет к ожесточенным спорам. Я это знаю. И тем не менее своими колкими замечаниями я пробиваю дыры в вашей защите. По этой причине я не сплю ночами, хотя считаюсь экспертом по части разногласий, которые я, занося в особую тетрадку, стираю сперва со слезами, а потом насухо. Ну почему ты воспринимаешь меня как врага, как это случилось?
Откуда твоя вечная цитрусовая свежесть, от которой у меня захватывает дыхание? Как, от меня самой, из моего кухонного шкафа? Я только хочу знать, где ты проводишь время. Твои друзья по спорту находят меня смешной. Они аплодируют тебе, когда ты меня высмеиваешь. Скоро на людях мне даже нельзя будет посмотреть в твою сторону. Никто же не смотрит туда, где стоит мать. Мать наделяет своего ребенка способностями к тому или иному делу, и в то же время сама лишается этих способностей. Спорт лучше всего воздействует на людей тогда, когда им занимаются публично. Когда фотографии звезд красуются в газетах, выглядывают из-за газетных страниц, которые скрывают их только для того, чтобы еще нагляднее выставить напоказ. Скоро я буду видеть только твои сверкающие сзади пятки, когда ты собираешься изо всей силы пнуть ногой бедный истрепанный мяч, который и подлетел-то к тебе для того, чтобы тебя проведать. Но ему надо двигаться дальше, к игроку средней линии, который как раз свободен, в отличие от тебя, дурачок. Твоя удача там, где тебя нет. Поверь мне!
Раньше, когда ты был маленьким, все было куда приятнее. Я хочу познакомиться с твоими друзьями, но ты мне этого не позволяешь. Я ведь тоже на свой лад героиня, только ты этого не замечаешь, хотя я всегда старалась одеваться как можно красивее. Мы, матери, все героини, одни тихие, другие крикливые. Из оскорбленного самолюбия ты перекрыл общение между нами, словно пробку вставил в раковину, чтобы перекрыть сток воды. Твои друзья должны принадлежать только тебе одному. У меня такое чувство, словно ты уходишь на войну. «Не мучай меня!» — отчаянно кричу я. Я ничуть не сомневаюсь в твоей способности быстро двигаться или стоять на месте и вооружать собой боевые машины, в зависимости от того, что тебе больше по душе. Но ты мельтешишь перед моими глазами, ты — связной, с полевой сумкой через плечо.
А ведь этот отрезок пути можно было бы спокойно пройти пешком. Ты все еще заставляешь меня бегать по дому, если тебе чего-нибудь надо. Но и это случается все реже. У меня такое чувство, словно вырывают что-то из рук, но я готова делать все, только бы ты был счастлив. Ну пожалуйста, живи у меня и дальше и ешь за моим столом! Ложись на кровать в своей прежней комнате, в детской, и засыпай, прижавшись к стене, чтобы я могла считать твои вдохи и выдохи и в такт твоему дыханию соразмерять или запрещать военные конфликты во всем мире, заранее не зная масштабов! К чему мерная рулетка, если я против в принципе? Только для того, что их, как мне кажется, развелось слишком много? Нет уж, хватит, все они, нынешние и грядущие войны, мной отменены, отметены — целиком и полностью. На тебя одного рассчитывала я, малыш, задолго до того, как стали рассчитывать на тебя другие, и мне бы хотелось, чтобы мой расчет оправдался. Тебе же не составляет труда относиться ко мне хорошо, так, как ты относишься к своим товарищам по спорту. Я вся такая покладистая, когда ты, сын, со мной, какая-то сила во мне поднимает меня ввысь, я становлюсь возвышенной, я вся сияю, излучаю приветливость, но едва ты закрываешь за собой дверь, как в меня вселяется чувство утраты, мне кажется, будто тебя у меня украли! Ковер, на котором только что кто-то топтался, лежит теперь пустой, словно внешне спокойное, но постоянно несущее в себе угрозу море. Ты встал перед этой стихией, что в любой момент может причинить нам большой вред, не огнем, но водой, и, как положено, отдал честь: связной на месте! Показалось солнце, но оно ведь светит тебе одному. Тебя нет дома, и солнцу можно снова зайти.
Хор. Зачем вы послали своего сына на войну, которая называется спортом, раз хотите тут же заполучить его обратно? Чтобы исправить ему осанку? Но вы обманываете себя. Взгляните-ка на осанку, которую он обрел благодаря занятиям спортом! Разве она стала лучше? Должно быть, вы думали, что таким образом он, ваш сын, дольше останется с вами, раз у него появилась цель, лежащая вне его самого. Как, мать из этого процесса исключается? Чтобы он мог развивать свои странные, направленные в пустоту наклонности? Это вы подтолкнули его к этому, женщина! Вы, вероятно, уже заметили, что, когда решаешь надеть кеды, которые носил человек со значительно большим размером ноги, например, вот этот американский баскетболист на фотографии, что, это ваш сын? Нет? Вот видите! А вон тот, со штангой на плечах, тоже не ваш сын, не так ли? Вот видите! Вы, значит, уже заметили, что люди кровью, потом и болью подписывают договор, из которого нельзя просто так выйти. Одни по этому договору получают большие деньги, другие раньше или позже платят деньги врачам, чтобы тем, кто пришел к цели уже после того, как хронометрист спрятал часы в чехольчик, можно было вырезать из колена маленький хрящик. Тогда дела у них снова пойдут на поправку.
Вы видите здесь две совершенно бескорыстные команды, которые служат благой цели: команда австрийского радио играет с командой журнала «Мотылек». «Мотылек» побеждает с разгромным счетом. Средний возраст его игроков меньше, и он получает удовольствие от своей молодости, которую ему хотелось бы увековечить. А вы, женщина, останетесь матерью всегда, что бы ни произошло. Почему же вы хотите лишить юность ее радостей? Если вам хочется образовать с сыном вечно улыбающуюся парочку, вам следовало бы купить себе сразу вместо него плюшевого медвежонка. Вы даже не подозреваете, что бывает, когда недотепа вдруг ощущает любовь к самому себе, любовь, которая исключает кого бы то ни было другого, я имею в виду воспитание такой любви, которая прямиком ведет к государству и его великолепию. Разве что вы укоротите и укротите войну и в конце концов окажетесь в совсем другой стране, чем та, из которой вышли со своей заплечной ношей. Славно, что вы со всем этим боретесь! Вам будет больно, если вы сумеете на что-то повлиять. А потому избавляйтесь, наконец, от своего последа, чтобы я мог с ним справиться. И посмотрим, что там у вас получилось. Свой бархатный шлейф можете отбросить, и свой новый костюм с улицы Морг. Смена марки себя не оправдала. Как не оправдало себя и то, что вы родили себе сына. То-то и оно!
На столь короткое время ему вряд ли стоило появляться на свет, этому ваньке-встаньке из Гинцлинга, где бы этот Гинцлинг ни находился, вы, полагаю, об этом узнаете, мама! Всюду сопровождаемый крикливой толпой фанатов, парень клянется: я вернусь. До сего дня он так и не сдержал слова в своем гробу. Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Подождем. Мать, говорю я вам, что зачато, еще только начато. Мать дает гостю, которого подарил ей отец, приют в своем теле. И таким образом хранит доверенный ей залог любви. Из залога получается предлог, которым она может спекулировать: отец подарил сына Богу, который обязан его беречь. Как, вы считаете, что никто не может быть отцом без матери, лучше быть матерью без отца? Гнать папу прочь? В таком случае взгляните-ка сюда, я покажу вам человека, которого не вскормило темное лоно, не взрастила чудесная материнская ночь, покажу до одури белокурого детинушку, которого впору родить самой богине: Франца Линзера, прямую противоположность комиссару ЕС Францу Фишлеру. Знаете, что о нем говорят? Что он строен, хорошо тренирован и вообще идеалист, в отличие от Фишлера, который мог бы служить образцом чиновника. Или здесь, на следующей странице: Гейл Паллада Афина Диверс. Она уже почти не женщина, ежели спокойно сосчитать ее гормоны. Любой город, в котором она поселяется, может считать себя счастливым, так как в состоянии провести едва ли не первую олимпиаду нового времени — чтобы Гейл Диверс с нашей помощью могла все это устроить. Ну вот, тело уже сформировано, теперь его следует отправить в сауну и обрезать. Как вы объясните молодому человеку, что он должен идти воевать, если он до этого не занимался спортом? Ваш сын нужен! Мы нуждаемся в людях, которые заботятся о своем теле и готовы в любой момент без раздумий отдать Богу душу, как поведал нам Платон, после того как единственный раз в жизни основательно пропотел. А потом годами не мог собраться с мыслями.
До чего же глупы эти мыслители, до чего односторонни и ленивы! И все дело в том, что их умы слишком уж занимает политика или преступность. Хотя хронометраж раз и навсегда лишил нас времени на преступления. Нет, я вижу: в данный момент вы не боретесь! Большинство людей ведут войны за свое освобождение, которое, в свою очередь, приведет к новому движению. Вот увидите! Здесь, например, вы видите господина, представляющего одно из этих движений, которое в данный момент особенно нас интересует, видите, вот он стоит на улице, с мокрой от пота марафонской лентой, с трудом переводя дыхание, как Христос на кресте, когда у него уже не было сил молиться, стоит, и порывистый теплый ветер — фён — застревает в его коротко подстриженных, рыжих, жестких от химической завивки волосах, а толпа рокочет: как, у него новая прическа? Наверное, из-за спорта, да, именно это он хочет нам сказать! Именно это дает понять! Иногда самые ожесточенные враги становились его друзьями, вот что значит благородство! А она делает его моложе, эта новая прическа! Хорошо, что он ее сделал, теперь мы снова верим всему, что бы он ни сказал, потому что в его волосах уже вряд ли найдется место для волнистой завивки, а тем более для сальто с поворотом назад. Он хочет сказать нам еще что-то? Он говорит: смысл занятий спортом заключается в том, что людям ничего не стоит умереть, они ведь, кажется, и без того созданы для быстрого потребления. Он демонстрирует это на собственном примере. Он жертвует собой. Он готов коснуться нас своими кроссовками, даже всем своим телом, только бы не остаться незамеченным. Людям хочется быть современными, он этим пользуется. Свои упаковки они суют в контейнер с мусором, чтобы не суетиться, когда придет желание купить что-то новое, а в доме и так мало места. Свободное место всегда понадобится. В конце концов, когда люди что-то покупали, важнее всего для них была упаковка. Если его предварительно сунуть в холодильник, он покажется еще вкуснее, этот разделенный на поперечные дольки брусок мюслей в виде вождя человечества, которого мы здесь видим, этот шпион, любивший только себя самого, этот балласт, созданный для того, чтобы и мы могли надлежащим образом сдохнуть. Да, мы, народы и их потомки, и все лишенные мужества и материнства. Поэтому они незаметно выспрашивали даже своих лучших друзей. Чтобы те как можно полнее принадлежали им, этим милейшим друзьям человечества.
Трещат кости, рвутся сухожилия, лопаются вены, растягиваются связки, но каким-то образом все же продолжают функционировать. Человеческие тела в спорте напоминают коробки для пиццы или одноразовые стаканчики, вначале они такие красивые, а потом их просто сминают! Но они тем не менее остаются легко моющимися и поддающимися уходу, благодаря современному фиброволокну, которое творец использовал при их создании, особенно при создании вот этого человека, что с заслуживающей проклятия слащавостью поглаживает своими мускульными волокнами наши телеэкраны с той, обратной стороны. Его бы пожарить часок-другой в собственном соку, чтобы и он каждому из нас показался мягче, или нет, здесь кое-что складывается совсем не так: более мягкие волокна, чем у него, еще не изобретены! Но уже завтра, возможно, их изобретут, и тогда их можно будет встретить повсюду.
Они будут дышать еще активнее, чем мы, хотя и мы дышим с удовольствием, но нас, должно быть, еще слишком мало, чтобы вырвать даже волосок с головы чужого человека. Разумеется, хорошо, что этот парень хочет сделать нас тверже, но только не по отношению к нему самому. Такого любителя продефилировать мимо нельзя задерживать. Мы, значит, получили сегодня наши новые волокна, чтобы с их помощью повиснуть на нашем спортивном руководителе. Он еще ребенком взбирался на все подряд и даже упражнялся в актерском мастерстве. Он сам добился незаурядной гибкости своею тела, так как каждый день хорошенько разминался. Да, разминка — это особь статья! Но прежде всего — дополнительная подготовка к состязанию! Надо мысленно проследить весь его ход, быстро определить положительные и отрицательные моменты. Когда этот парень проходит мимо, нам не следует вот так сразу бояться его поцелуев. Мы даже можем, в полном согласии с ревущей толпой, желать их. Но прежде чем оказаться возле нас, он проходит всю дистанцию от начала до конца, чтобы потом не столкнуться с неприятными неожиданностями. Никто не знает лыжню лучше, чем он. Мы летим куда-то, а он встает. Мы еще выковыриваем снег из ушей, а он уже силой духа снова проходит сквозь нас! Правда, это случается только в том случае, если ему удается найти свой дух среди всех этих блаженных духов в пенной воде своей машины для промывки мозгов! Он ведь верил, что дух не скоро ему понадобится. Возможно, он даже засунул его в теннисные носки. Постановка шага, перемена шага, вольные упражнения, выше колени, встряхнуться.
В идеях поэтов о войне этот лидер Кубка мира сегодня не нуждается, хотя в запасе кое-что еще имеется: Гёте с его неподражаемой манерой говорить о природе, о нескончаемой войне в ней, ибо все началось с метания камней. Стало быть, не станем бросать первый камень в этого парня, который хочет только одного — получить удовольствие. Он так хорош, что должен опуститься на стул, потому что земля не выдержит, если он как можно лучше не распределит свой вес. В знак того, что честен только он один, ему приходится бежать с точно такой же скоростью, какую показывает его хронометр. Его цель — бег. А вот и еще один такой, он не хочет, чтобы тело мешало ему бежать, и живет с ним в ладу на тот случай, если оно ему вдруг срочно понадобится. Нам нужно только тело — и ничего больше! Мы стали такими скромными, пережив распад нашей собственной человеческой массы после жесткого курса похудания, когда все поставили на карту и потеряли почти сотню тысяч, может, даже чуть больше, только для того, чтобы иметь возможность играть дальше, но уже на новом, к счастью, совершенно иначе оборудованном поле. Видите эти проведенные мелом линии, песок, сетку? Там нам покажут, где раки зимуют, чтобы мы могли снова и снова учитывать размеры поля. Видите, вот здесь красная, а вон там желтая звезда, они кое-как, наспех нацарапаны мелом, чтобы различать команды, но стереть их нелегко. А что перепадет из всего этого нам? Пусть каждый выбирает сам. Мы требуем от тела всего, даже невозможного. Как правило, тело не имеет ничего против, когда думают вместе с ним, но чтобы укрыться, лучше подходит кабриолет. Ничего, что у него нет крыши, у тела есть своя. «Golf GTI» — вот форменная одежда этого тела. Форменная и одновременно служебная официально считается единой, вы убедитесь в этом, побывав на любом спортивном празднике полицейских или пожарных.
Да, мама, ваш сын к сегодняшнему дню полностью израсходовал тело и душу, которые получил от вас новенькими, с иголочки, и ему накануне соревнования надо надеть на себя что-то более элегантное. Соревнование — штука вечная, в отличие от жизни, которой вы его одарили, оно продолжается и сегодня. Стоять! Два шага назад! Выйти из строя! Эй, friends! Кому это не по силам, тот слабак. Раз уж ваш сын начал увлекаться спортом, ему понадобятся во множестве запасные органы, которые не может предоставить ему тренер. Тренер ведь тоже не за все в ответе. Тогда на помощь приходит мама — оберегает сына, поручается за него, подписывает справки, отдает ему свою почку, только бы он остался близким человеком и добился успеха. Будьте же, наконец, осторожнее! Ваш план под угрозой! Предоставьте-ка ваши соображения! У любви к себе и самой по себе есть, без сомнения, свои привлекательные черты. Но у кого есть мощные подушки безопасности в сверкающей никелем тачке или новенький «Corvette» вкупе с настоящим револьвером системы «Магнум», тот не станет наслаждаться этими своими преимуществами в одиночку, а отправится в увеселительные заведения Вены. А вы еще удивляетесь, что ваш сын словно по приказу убегает от вас прямиком на пирушку в ресторан, где он сегодня в задней комнате может послушать на партийном собрании современную, но отнюдь не призывающую к сдержанности проповедь. Церковь отныне делает это с помощью джазовой музыки во время мессы. Лидер — с помощью хронометража. Долго это не продлится! Ваш сын убежал бы от вас, следуя любому другому приказу, мама! Даже в том случае, если бы он услышал такой приказ впервые в жизни.
Машинисты от медицины, которых следует принимать во внимание, должно быть, успешно закончили обучение своей профессии. И тренеры тоже. А вам, матери, по меньшей мере следует снова и снова мыть новую душу вашего сына при температуре 30 градусов, тогда она не будет размочаливаться, а ее окрас после тридцатой мойки станет как новенький. Тут нет ничего нового, так моют свежеостриженную шерсть! А сын ваш станет новым? Нет, он закалился под огнем гранат! Ваш сын только тогда становится гармонично сложенным человеком, когда от судьи на старте получает команду: «Приготовиться, внимание, марш!» И вы хотите, чтобы после этого он вас слушался? Камень, что уже брошен и летит, куда легче пристраивается к стенке, которая каждый раз, когда назначают штрафной, прикрывает срамное место рукой. Одновременно с последним словом команды «марш» судья на старте опускает флажок, после чего начинает эстафетный бег и отсчет времени. Если ваш сын вместе со своим камнем добегает до финиша, его время фиксируется двумя хронометрами. Если же он еще и быстренько метнет камень в чью-нибудь башку, судья-хронометрист на это же время остановит часы — любезность со стороны организаторов соревнований. Одновременно ваш мальчик должен сделать устное сообщение, которое судья на финише проверит на соответствие с письменным. Оно должно содержать три, в крайнем случае пять слов и звучать примерно так: «А вот и я».
И вот теперь повсюду валяется время, которое кто-то потерял, и что нам с ним делать? Мама! Не то ли это время, которое кто-то другой потерял из-за вашего сына, когда тот ударил этого другого по голове? Нет, сын, которому адресован упрек и который сам ожидал удара, не знает, куда девались секунды другого. Не знает, где потерял решающие секунды другого. Ну, у нас их тоже нет. Мы представляем себе это так: чем больше всею впихиваешь во время, тем сильнее оно расширяется. Это время каждому принесет что-нибудь, оно ведь еще совсем новое.
Женщина. Ну ладно, ладно, я перестану презирать живое тело и оплакивать мертвое, так как и дальше культивировать презрение означало бы в то же время предавать тело моего сына, благодаря которому душа, что я в него вдохнула, хотя и странствует, но никогда не подсаживается ко мне, ей нельзя даже на мгновение перевести дух. Я пытаюсь вселиться в своего сына. Он срывает со своего тела защитный колпак души и, словно из бутылки, какую бегуны, не останавливаясь ни на мгновение, хватают со стола с освежающими напитками, разбрызгивает себя по полю. Разбрызгивает без пользы для себя, ничем не защищенный. Его тело беспокоит его только тогда, когда он на минутку устраивается для приема пищи. Если так пойдет и дальше, он скоро превратится в юного покойника или во всяком случае окажется в больнице. Что ж, я привыкла жаловаться. Он не знает ни минуты покоя, мой сын, все время шумит. Должно быть, раньше он много страдал, а я не могла избавить его от страданий. Как хотите, но что касается меня, то я всегда работала над тем, чтобы как можно реже соприкасаться с телесностью. Однажды меня и впрямь задело за живое! Это когда меня назвали чопорной клячей. Я тогда как раз записалась на курсы танцев — по причине страстной влюбленности. И зачем только я это сделала? Белье я стягиваю с себя сразу, уже через два дня, жаль только, не могу сдирать и кожу. Даже белью я не даю слишком тесно соприкасаться со мной. Рождение ребенка было для меня очень болезненным соприкосновением с чем-то чужим. Может, поэтому я к нему так привязана? Он — мой единственный сын. Аполлон! Да, — именно он! А теперь? Он хочет стать знаменитым и выражать себя не только в замечательных речах, но и своим телом, этим злом, без которого, похоже, он просто не может обойтись. Как раз я-то ему его и сделала. Потому что у всех других детей оно тоже было. Не надели я его телом, он бы хоть не ныл постоянно, как трудно ему с ним справляться. И почему я не сделала его более крепким. Оно, значит, слишком громоздкое, раз ему хочется его преодолеть.
А потом оно снова встает у него на пути, его тело. Сын, стало быть, не ценит ничего, что получил от меня. Не потому ли он купил себе новый «Фольксваген»? Вместе с медлительностью своего тела он заодно хотел бы избавиться и от матери, которая беспрестанно о нем думает, как этот равномерный олимпийский огонь, которому никак не удается отыскать олимпийский дух, потому что вокруг все еще слишком темно, а юпитеры телевидения еще не установлены. Минуточку, телевидение вот-вот появится!
Да, если бы не было мамы. Зато вот он, ее солнечный бог, он, если ему надо, запросто меняет трассу, свою золотую трассу. Идя возьмем вот этот вид спорта: кто-то встает на носки и сворачивает кому-то шейный позвонок, жертва дергается и хрипит, возможно, на помощь ей придут несколько тысяч, кровь за кровь, а потом они бросят свои мотоциклы на залитом солнцем берегу реки, растянутся на травке, повернув лица к солнцу, позагорают и помчатся дальше, чтобы любоваться новыми местами, а после осмотра, естественно, снова разлягутся под лучами милого моему сердцу солнца. Поразмышляют о том, не смотаться ли им в Доминиканскую республику, но откажутся от этой затеи. Подумают, не съездить ли на Сейшелы, но и эту мысль отбросят. Мой сын любит не только лето, но также зиму, весну и осень! Потом он, мой повелитель, возвращается домой, война пришла к благополучному завершению. Я вообще не приемлю войны и часами убиваю время перед телевизором, чтобы поплакать и пожаловаться. Мне не позволяют хоронить мертвых. Мне можно только смотреть. Такая подлость! Мы женщины. Мы медицинские сестры. Мы совершенно раздавлены этой горой трагедии!
Жертва. Меня заинтересовало, почему эти спортсмены, мои кумиры, хотя и знамениты, но все же не настоящие личности. Они просто ничтожества! Причем еще и потому, что не каждый может быть нашим сыном. Но иной сын, да-да, и ваш тоже, милейшая, мечтает во что бы то ни стало быть одним из них! После вашей передачи мы еще основательно поговорим о них, о наших героях, они любят, чтобы мы на них смотрели, они хотят нам что-то дать, и все же: какими бы свойствами мы их ни наделяли, по его поступкам мы, тем не менее, его, нашего спортсмена, нашего любимца, не узнаем. Для этого нам надо всмотреться в его лицо и по нему прочитать его характер, по крайней мере так быстро выяснится, что и читать там нечего. Газеты, назовем их нашими богами, временно, пока они не проявят себя на деле и не научатся представлять только наше мнение, так вот, газеты создали ему характер, то есть сделали то, что раньше всегда делал отец. Пока мать, эта сторожевая собака, ходила в магазин за продуктами или лаяла из-под забора, чтобы в дом не зашел посторонний и не помешал сыну вовремя убрать свой характер, свои слаломные шесты и свои гантели. Но когда мать вернулась из магазина, на лице сына выступили красные пятна. А вот и она сама, чертова чума! — тут же подумала мать. Но это была всего лишь чересчур широко раскинувшая свои сети рассылка по почте рекламных проспектов. В эти сети может попасться любой и потом недоумевать по поводу подробного отчета о ценах на товары, которые в очередной раз не удалось выиграть.
Сын пристыжен. Так-то. Что пишут газеты, которые любят четкие знаки и яркие краски на спортивной одежде? Они бы с удовольствием каждому, кто валяется на поле битвы, называемой жизнью, словно сбитая кегля, сказали именно то, что тот хочет услышать. Каждый лучше знает, чего ему хочется. Но из этого ничего не получится, так как в этом случае газеты будут в метр толщиной и сломают любой почтовый ящик, если их туда попытаются впихнуть. Пожалуйста, здесь написано то, что кто-то хотел бы иметь и что просто ошарашило другого. Мы еще и сегодня не можем избавиться от чувства ошарашенности. Почему нельзя сделать так, чтобы мы все стали знаменитыми? Да потому, что люди слишком отличаются друг от друга, а отличительных черт на всех не хватает. Кто нас похвалит? Никто, кроме нас самих! Вот вам две отличительные черты на выбор, если вдруг снова начнется война: верность и забывчивость. Получится песня в двухголосой аэродинамической трубе. Кто там так воет? Бинго! У кого есть эти две черты, тот может ставить свой крест там, где он стоял раньше. Тогда можно будет как следует обозреть все то, что мы снова потеряем. И кресты снова окажутся тут как тут. И лидер будет знать, кто где в данный момент находится, даже пролетая мимо на спортивном автомобиле, правда, только до определенного пункта, того самого, где кончается одна страна и начинается другая. С этого пункта он стартует днем и ночью. Поскольку мы никого больше не подпускаем к нашим границам, все мы уже там и отныне можем спокойно подойти к границам наших собственных возможностей. Мы можем даже бросать взгляд за пределы этих возможностей и каждый раз возвращаться туда, где были.
Женщина(пинает Жертву, через некоторое время ложится рядом, втыкает себе в бок штык или нож, который торчит там, покачиваясь, и продолжает говорить). Вы только послушайте! В одном из своих последних диалогов мой сын сказал, что хотел бы овладевать мячом как смерч. Но уже через три секунды он теряет его, отдает сопернику. Могу себе представить, как он разочарован. Сын хочет опередить смерть, примкнув к команде. И становится по-настоящему одиноким, так как мяч летит куда вздумается, не туда, куда его пинают. И может случиться, что матч подойдет к концу, прежде чем успеешь исправить свою ошибку. Потому что ты понадобишься где-нибудь в другом месте, на другом поле. Примерно так произошло со мной, когда я родила сына. Его вдруг не оказалось на месте. И отделать его я смогла только значительно позже. У сына есть свои кумиры. Но я набрасываю на него простыню, словно огромную палатку, чтобы он их не видел! А он, в свою очередь, накрывает одеялом мертвецов, которых сам же и сотворил, чтобы я не увидела их, вернувшись из магазина. Что произошло за время моего отсутствия? Провокация, смена огня, изгнание. Очередное нашествие новой моды, которая устраивает порку старой, это — непременная часть акции возвращения, ставшей сегодня очень выгодной по цене. Я всей душой за мирный диалог, прежде всего в военных делах. Я не стану замалчивать обилие дурных качеств. Я лучше наслажусь ими. Теперь мой сын пинает даже мое мертвое тело, чего я никак не могу одобрить. Специально для этого он надел новые, еще тепленькие, только что изобретенные солнечные очки фирмы «Ray Ban» и сделал себе наиновейшую прическу, которую он, конечно же, не должен был делать. Скоро начнется новая война с совершенно новой модой, жаль, что я потом его уже не увижу, своего сына. Одна газета так долго демонстрировала ему эту прическу, что он выучил ее наизусть. Загляните как-нибудь в сегодняшнюю газету, и вы узнаете своего сына, который предстанет перед вами в совершенно преображенном виде. По джинсам вы его не опознаете, он заимствовал их у миллионов других сыновей.
Вот этот парень, к примеру, отнюдь не промах, написано в газете, а вот тут вы видите его богатство, которое лишний раз говорит в его пользу, но, к сожалению, не уместилось на газетной полосе. Его богатство досталось ему для того, чтобы он в любое время мог его растранжирить. И что он с ним делает? Проматывает! Вот, кстати, и его подруга, писаная красавица, да-да, рядом с ним, потрясающая фигура, фото Б, рядом с «Феррари», авторитетно производящим трубные звуки. На мой взгляд, эта женщина выглядит, как ожившая трубочка с кремом, как пирожное, на котором выросли волосы. Но, может быть, я и не права. На вкус и цвет товарища нет. Он, по крайней мере, признает, что ему очень даже нужен другой человек, который был бы рядом, им, видите ли, слишком быстро овладевает чувство одиночества. Мой сын на по большей части смазанных, нечетких фотографиях так забавно морщит лоб. Он делает вид, будто и из него когда-нибудь выскочит герой. Но следует учиться и брать, и давать. Сын же предпочитает учиться брать. Это же глупо — учиться тому, что и так умеешь! В этом деле я — его сообщница. Один борец хочет теперь по-быстрому привить моему сыны свои привычки, от которых его кое-кто из спортивных журналистов годами пытался отучить. Сын уже давно хочет быть таким, как он, но ему придется жить с этими привычками одному, меня ведь рядом не будет.
Или, взгляните, вот еще одна спортивная знаменитость. Этот спортсмен стал легионером, теперь ему все нипочем, ничего-то он не боится. Летает куда попало, встречается с кем попало. А вот этот, которого я могла бы заполучить себе в сыновья, если бы чуть дольше собирала газетные вырезки, хотя и стал благодаря спорту знаменитым, но, как отпрыск бедных родителей, чем-то напоминает машину. То, что он демонстрирует, производит, если вдуматься, такое грустное впечатление, выглядит так убого, что хочется плакать. Хоть включай телевизор и води утюгом в такт его движениям. Будь на то моя воля, его следовало бы прооперировать, чтобы он лежал в постели и оставил в покое свой спорт. Следовало бы избавить его от этой деятельности, он ведь частенько жалуется, как тяжел его удел: играть, все время играть! На газоне. На песке. На щебне. На гипсе. На бетоне. На собачьем дерьме. Несмотря на все потуги, однажды он просто перестанет верить в себя, хотя именно для этого он ездил в Австралию, где окружил себя великолепным дворцом. Он нуждается в нас, своих машинистах, мы должны продвигать его по жизни. Но скоро он уйдет из наших мыслей, словно лунатик, который не знает, что с ним такое приключилось, ведь он уже не может побеждать. Этот человек может существовать далее за пределами своей жизни, в нескольких газетах и телеканалах, да он, по всему, только там теперь и существует. Да, я вижу: именно здесь он дома, у нас, там, куда сливают о нем информацию! О Господи, я, кажется, зарапортовалась, ну да ничего. Кто стал бы судить о достижениях других, если бы при этом не имелись в виду высшая цель и некий особый смысл? Разве что Бог. На то он и Бог. Но наш спортсмен всякий раз оказывается не тем, кем должен быть. Мы сокрушаемся, глядя на его фотографию. Как жаль, что в последнее время он слишком мало тренировался. Травмы отбросили его далеко назад. Нам бы туда его ни за что не забросить! Мы ведь тоже травмированы тем, что он больше не добивается побед. Мы знаем, что это значит. Герхард! Что с ним? Жив ли он еще? Герхард, где ты? Мы больше не видим его, зато видим его самолет, исчезающий за горизонтом, должно быть, он там, в самолете! Мы подпрыгиваем от радости. Первые кинокамеры уже включены, а он еще даже не приблизился к финишу. Он тоже то, что мы из него сделали: проигравший! Но он все еще в хорошей форме. Просто он выстроил свой дом слишком близко от нашего жилья! Вон из этого мрака — и будем снова счастливы! Вперед! С чего бы этому парню, что обособленно живет в Монако, разъезжать на автомобиле у нас, раз здесь больше нет Золотого австрийского кольца? Нет уж, давай-ка к нам, в наши неудобства, а не только к спортивному журналисту, который знает тебя по детским забавам! Носись на своем авто у нас, а не там, где тебя никто не видит! Утешьте, утешьте меня, такой ужасный конец. Этот парень и сам хотел бы ездить здесь, но по лучшим дорогам, не таким тряским, изношенным повседневной жизнью, какие мы можем ему предложить. Чего стоит одно его богатство! О, кумир наших голубых экранов! Как, он хочет быть необыкновенной личностью и при этом еще и жениться, как и мы, обычные люди? На самых верхушках наших согнутых спин уносим мы его с экрана, перед которым по восемь часов ежедневно пытаемся судорожно удержать на весу наши головы, словно неумелые пловцы над поверхностью воды. Из-за нас он представляет собой нечто вечно сущее и в то же время вечно кажущееся. Этот спортсмен, и тот, и тот, и вон того упакуйте мне тоже! Он не обязан быть приветливым с нами. Но со спортивным журналистом должен выказывать учтивость. Вглядитесь-ка в ваш телеэкран поглубже, до самого дна! Что вы видите? Там играют люди? То-то же!
Мы сделали этих ничтожеств великими, нарушителями спокойствия. Сделали сильными. Мы, обычные люди, не умеющие свыкнуться со своей жизнью. Незаметные хотят стать известными, но известным не по нраву быть незаметными. Ну, я-то, во всяком случае, самая известная среди неизвестных. Я тоже хочу признания! Мы пронзительно кричим себе в уши, в то время как другие играют музыку. Мы, как бы это выразиться, работаем на того или иного великого. Этот великий, в свою очередь, служит своему виду деятельности — игре в мяч, прыжкам, бегу, ударам по мячу, налеганию на весла, гонкам по кругу. У него, великого, мы, другие, научились разрушать и уничтожать. И еще — заковывать в кандалы отцов и сперва ловить в сетку для покупок или накрывать своими грязными простынями матерей, а потом закалывать их. На войне ведь все позволено! А иначе зачем было ее начинать? Спортсмены как солдаты, каждый прячет в трико все самое лучшее, что у него есть. В свою очередь, Олимпия для того и существует, чтобы научить их быть членом сомкнутого строя, частью системы. И как же они входят в нее, великие герои, повелители моря. Мы читаем все об этом парне в строю, с членом в коротких штанишках, но прежде он должен доказать нам, что он и на деле такой, каким кажется! Это фото, по своему освещению строго соответствующее масштабу, все же чуть-чуть недоосвещено. Однако и он — частичка войны, незаменимый и в то же время готовый к использованию, как и вся юность планеты, на смену которой придет старость, и вон она, уже неотвратимо приближается. Вот стоит один из них в подозрительно золоченой обуви, неважно, кто он, он уже проявил себя и может отойти в сторонку. Он не был моим сыном, но и это неважно, мой сын хотел быть точно таким же, как он. А у меня в голове был совсем другой знак: три полоски на ногах, чтобы его можно было узнать после смерти хотя бы по ногам, когда мне покажут эти выковырянные из земли и из теннисных туфель ступни.
Я выпустила свои стрелы и даже не интересуюсь, попали ли они в цель, я попала лишь в свое яйцо, а вот в желток промазала. И тут вдруг меня призывает отечество: дай частицу своего сына и попади ею точно в яблочко! И шагом марш — в землю! Ну, до этого, надеюсь, я еще смогу на него взглянуть!
Сын должен стать соучастником, если отечество окажется в опасности. Ничего не имею против. Свобода и преступление. Если ты проиграл, патриотизм наказывается, так как выиграла другая страна. Там теперь радуются матери. Зато у нас народ несчастен, он потерял счастье в своих сыновьях. Как раскраснелись детские щечки зрителей! Им это доставляет удовольствие! Наконец-то показывают спорт, в котором и я, в моем возрасте, могу принимать участие! Война! Война! Ликование! Радость! Торжество! Только теперь я поняла: победили современные люди! Так как только они, законсервированные в прочной и в то же время податливой синтетике, выжили и не позволили никому пережить себя. Браво! Гип-гип, ура! Почитание других порождает лишь одно маленькое обстоятельство: при этом забываешь о себе самом. Я умею это делать, пожалуй, даже лучше, чем кто-либо другой. Хотя без меня не было бы и моего сына, но он не удался, я вижу это по тому, как он, пошатываясь и хромая, уходит с поля, потянув себе связку. Лучше я обращусь к тем, кто сегодня чувствует себя лучше. Стоит быть и оставаться женщиной, э-э! — если тебе будет позволено родить одного из этих молодцеватых современных десятиборцев.
Жертва (теперь ее пинает молодой мужчина). Могу я дать вам совет? Садитесь так, чтобы он находил длину вашего бедра просто unbelievable.[1]
Она заинтересованно смотрит на молодого мужчину, топчущего ногами Жертву.
Мужчина. Скажите, пожалуйста, почему люди причиняют другим такой вред? Я сам себя не понимаю. Приходит беззащитный человек, хочет посмотреть футбольный матч, накануне вечером он видел на экране телевизора массовое побоище, разрушения, вандализм, тогда как его мать, как бы ловко она сейчас ни заворачивалась в свои мягкие, как ангорская шерсть, писания, принадлежит к светским женщинам, любит мир и музыку Бетховена, о чем каждый день и заводит ему свою песню.
А наш этот незадачливый бедолага решил отдохнуть от деструктивного воздействия всех этих событий на футбольном стадионе, и посмотрите, чем все обернулось! Теперь-то он понимает правоту матери и ценит то, что она вдалбливала в его пустую голову, но поздно, он, к сожалению, уже попал ко мне. Я тот, от кого мать этого парня советовала держаться подальше. Это ужасное, мучительное зрелище, которому, похоже, нет конца. Благодарю за аплодисменты, хотя в этом месте они совсем неуместны! Взгляните-ка сюда, на пошатывающегося, окровавленного великана, что, спотыкаясь, надвигается на меня, посмотрите, что я с ним сотворю. Меня в высшей степени возмущает то, что я делаю! (Пинает.) Думаю, мне не избежать неприятностей и от его матери.
Молодая женщина (пружинисто делает физические упражнения). Бросок в корзину, но, конечно же, снова мимо, как и должно быть… Главное, я играю свою роль, которая доставляет мне радость! О спорте и женщине я могу сказать примерно следующее: женщина должна быть красивой, так как и она, подобно спортсмену, реализует себя исключительно в своем теле. Иначе она не смогла бы оказаться на виду, и никто не увидел бы, как она привлекательна. Пренебрежительно брошенных слов: «Ну, вот и еще одна красотка» чаще всего уже достаточно, не нужно даже телевизора или иллюстрированного журнала, чтобы ее очаровать, эти слова опускаются на нее, потрескивая, разбрызгивая масло для защиты от солнечных ожогов и затемняя небо, словно лебедиными крыльями, в бешеной суматохе перьев и пронзительных криков. Такими словами в их собственном питательном растворе, должно быть, кормит человека пипеткой сам Господь Бог, иначе они бы ничего не стоили. Я в таких случаях чаще всего отвечаю: «Ну вот, и у тебя открылись глаза!», и тут же покров заклятия, наброшенный на робких людей, но ни в коем случае не на меня, слетает. Будь я одной из готовых на все женщин, что говорят со скучающим видом: «Нет, я приду» или, еще лучше, «Возможно, я скоро приду», это означало бы, что мужчины уже победили, независимо от того, является ли говорящая эпиляционисткой или нет, я, во всяком случае, таковой не являюсь. Нет, эпиляция не кожная процедура, а удовольствие от гладко выбритых частей тела.
Далее следует удовольствие от плотно прилегающих трусиков, так плотно, что между телом и этими испытующими взглядами не остается ничего, как между водой и рыбой. Чтобы там ни было, они видят более чем достаточно. Ничего не остается вне их поля зрения. То, что они для себя открывают, и есть моя фигура. Собственно говоря, не будь я привлекательной женщиной, меня безо всяких на то оснований могли бы назвать истерически взвизгивающей неудачницей, но я, по крайней мере, могу выставить себя напоказ! Другим это ну никак не дано! То-то и оно. Но вернемся к спортсмену. Он, как уже было сказано, полностью реализует себя в своем теле, но не имеет никакого представления о себе самом, это право — иметь о себе представление — он отдал другим. Так бывает, когда приходится убивать: ты целиком сконцентрирован на другом, хотя знаешь, что и сам при этом присутствуешь. Приходите, навестите этого спортсмена, когда он выкладывает днем свою ловкость, а вечером забирает ее обратно — пригодится для ночной жизни! Правда, для этого ему придется приложить немало усилий: в отличие от женщины и Бога, спортсмен — всего лишь то, что он делает.
По трамплину для прыжков на лыжах то взбираешься вверх, то слетаешь вниз, словно по залитым светом лестницам в доме. Да, вы видите все в правильном свете, если вообще что-нибудь видите: это человек дня, человек света. Или, возможно, когда-нибудь станет им! Человеком, у которого всего в избытке! Не верьте, если он будет утверждать, что всем обязан самому себе и своему тренеру. Еще больше он обязан нам, но мы-то ему ничем не обязаны.
Я вижу, что все это сказано не совсем удачно, но попробуйте вылепить что-нибудь из комка раскисшей от воды глины! Она и потечет сквозь пальцы от первого же вашего косого взгляда. Слепите из нее хоть что-нибудь сами! Попробуйте вылепить полного сил человека, я так и пытаться не стану. У вас не получится даже голова овчарки! Вылепить змею — и то трудно, она часто рвется посередине.
Вот увидите, какого труда это потребует! Мы — движители движимого и должны принимать во внимание, что движимое может двигаться и само по себе. Есть много прилежных и усердных людей, но не о них сейчас речь. Речь о тех, что лезут вперед. О дневных лунатиках. Иначе не было бы ничего необычного в том, что на них можно смотреть только тогда, когда их куда-то продвигают. Мы уже ждем момента, когда их можно будет убрать. Вот кнопка, а вон там то, что выросло. Сорняк. Нам решать, что убирать!