— Еще наряд не закрыли, — уклончиво отвечает Маркушев, — погодить придется…
— Ты со мной не хитри! На разведку, что ль, прибыл?
— Может, и так, а может, личную жизнь уладить, — независимо говорит Маркушев. — А коли начистоту: сомневаются мастера, как бы осечки не вышло.
Они идут через площадь.
— Не огорчайтесь, папаша, — добродушно улыбается Маркушев, глядя на опечаленное лицо Трубникова. — По стопочке примем? Я угощаю.
— Ты вроде довольно наугощался, — неприязненно отзывается Трубников.
— Все в норме… как ни странно. Они подходят к экипажу.
— Алеха! — обрадовался Маркушев земляку. — Как она, ничего?
— Ничего…
— Дай петушка — будет хорошо!
Маркушев кинул Алешке руку, а Трубников отходит, чтобы расплатиться с водителем грузовика.
— Рейс отменяется. Получай за простой.
— Обижаешь, хозяин!
— Алименты, что ль, платишь?
— Один я, как Папанин на льдине, — обиделся шофер.
— Ну и хватит с тебя.
Трубников садится рядом с Маркушевым, и экипаж, заскрипев всем своим расхлябанным составом, загрохотал по булыжной мостовой.
— Силен фаэтон, как ни странно! — хохочет Маркушев. — Прямо для музея!
— Может, он еще и будет в музее, — серьезно отвечает Трубников. Слушай, Маркушев, мы агитацией не занимаемся, а мужикам отпиши: могут крепко прогадать…
— Это на чем же? — Маркушев закуривает длинную папиросу и откидывается на сиденье.
— Мы большую стройку планируем. Своих мастеров не будет — чужих подрядим.
Маркушев сожалеюще-насмешливо глядит на Трубникова. За последние горячие месяцы Егор Иваныч сильно пообносился. Заботами Надежды Петровны на нем, правда, все цельное, но истершееся до основы, штопаное, латаное, сапоги стоптаны, сбиты. К тому же у него опять болит ампутированная рука, и он ухватился за культю здоровой рукой. Вид у председателя далеко не блестящий.
— Как ни странно, а все же странно, — резвится Маркушев, пуская голубые кольца. — С каких же это достатков, папаша? Штаны заложишь?
Трубников, прищурившись, разглядывает парня.
— Я так прямо и напишу ребятам: мол, колхоз голь-моль ставит вам ультиматум! — Маркушев хохочет, довольный собственным остроумием.
— Веселый жених у твоей невесты, — как-то удивительно спокойно, глядя на Маркушева, произнес Трубников.
Тарантас приближается к Конькову. Дорога прорезает березовый редняк. Маркушев безмятежно дымит в мире с самим собой и окружающим тихим солнечным простором. Трубников молчит задумавшись.
По правую руку, за березами, на луговине, поросшей густой травой, мелькает фигура косаря в синей рубахе.
— Это что еще за ударник полей? — очнулся Трубников. — Стой, Алешка!..
— На кой он нам сдался? — спросил Маркушев.
— Ворюга! Колхозную траву валит. — И, спрыгнув с тарантаса, Трубников устремляется к косарю.
— Шебуршной он у вас! — благодушно посмеивается Маркушев.
— Да, такой чудик! — соглашается Алешка, но, будь Маркушев проницательней, он бы уловил, что шутка возницы целит вовсе не в Трубникова.
— Мать честная! — вдруг с ужасом произнес Алешка — Да ведь это папаня!..
На опушке рощи сошлись Трубников и Семен.
— Под суд захотел? — опасным голосом произносит председатель.
Семен, не обращая внимания, действует косой. Валятся через сизо-голубой нож сочные стебли травы.
— Кончай, слышь?!
— А корову мне чем кормить?! — орет Семен, размахивая косой. — Корова не человек, она жрать обязана!
— Отработаешь на косовице — получишь сено…
— На том свете угольками! Пшел с дороги!
— Тогда коси, где положено!
— Там сухотье! Захватили всю землю, дыхнуть негде! — Он вновь заносит косу.
— Не дам! — Трубников становится прямо под косу. Их взгляды, полные ярости, скрещиваются.
— Хоть и брат ты мне, хоть и родная кровь!.. — затряс губами Семен и пустил острый нож. прямо по щиколоткам Трубникова. Тот успевает подпрыгнуть. Ударом ноги Трубников ломает рукоять косы. Семен бьет Трубникова. Начинается жестокая драка.
С дороги видны фигуры дерущихся. По направлению к ним бегут Алешка и Маркушев.
Трубников вышиб из рук Семена сломанную косу и закинул ее подальше от себя. Подбежавшего Алешку отшвыривают, как кутенка.
Когда же подоспел Маркушев, драка внезапно кончилась. Сбив Трубникова с ног, Семен нагнулся над ним, чтобы половчее стукнуть, и тут страшный удар в живот поверг его на землю. Он попытался встать, но еще один удар левой в скулу окончательно решил его боеспособности.
Трубников отходит в сторону и, зачерпнув воды из лужицы, ополаскивает лицо.