Он выходит на крыльцо, Надежда Петровна следует за ним.
— Егор Иваныч, мы за вами! — В голосе Павла смущение, неуверенность и радость.
Трубников молчит.
— Такая незадача! — Павел делает грустное лицо, но против воли глаза его ликуют. — Прямо несчастный случай, да мы завтра наверстаем!
Умоляюще и нежно смотрит на Трубникова невеста, с веселой надеждой брат-сталевар.
— Мразь! — громко говорит Трубников Павлу Маркушеву. — Раз ты коллектив обманул, нет тебе ни в чем веры. Я бы подумал на твоем месте, — он глядит в помертвелое лицо молодой, — стоит ли с таким судьбу вязать. — И, повернувшись, возвращается в дом.
Он входит в дом и садится возле кухонного окошка, глядящего на огороды: верно, нелегко и непросто далась ему эта беспощадная доброта. Мягко ступая, к нему подходит Надежда Петровна.
— Ох и одиноко тебе будет, Егор, — говорит она печально. Трубников молчит.
— Может, это и сила в тебе, что ты так можешь… Только надо ли? Надо ли так с людьми? Ведь нонешний день им на всю жизнь запомнится.
— Я и хочу, чтобы им он запомнился на всю жизнь, — тихо отвечает Трубников. — Ну, мать, раз нам свадебных пирогов не есть, собери-ка поужинать!
В доме Маркушева негромко и невесело под «Милку дорогую» справляют свадьбу. Захмелевший Павел сидит за столом в палисаднике. К нему склонился Семен Трубников.
— Осрамили тебя на весь свет, — говорит он Павлу. — Разве это дозволено?
— И за что? — с хмельной обидой бормочет Павел. — Ну, ошиблись, поправимся…
— А ему люди — тьфу, лишь бы себя выставить!
— Ладно брехать-то! — вмешивается скотница Прасковья. — Он обо всех нас думает.
— Молчала бы, верная Личарда! Вот попомните, ему за ваш труд и пот новые награды выйдут, а вам — сказки о светлом будущем.
— Мы так несогласные… — крутит головой Павел. — Я уйду… И Лизаху заберу… А коли она не того… я один…
— Ладно чепуху молоть! — обрывает его старший брат.
— Я серьезно… Он, гад, мне в душу наплевал!
— Наш взводный тоже гад хороший был, — говорит сталевар. — А ведь мы не дезертировали и в атаку шли за этим взводным.
— Молчи, блокнот-агитатор!
Появляются захмелевшие бабы, волоча за собой Лизу.
— Горько! — орут гости. — Горько-о!
«Так будет» — эта крупная надпись венчает Борькин рисунок, набитый на доски и установленный против строящегося здания конторы.
У стенда остановились две молоденькие колхозницы. Они рассматривают рисунок, переглядываются и прыскают. К стенду приближаются Трубников с Игнатом Захарычем.
— Видал, заинтересовались! — удовлетворенно говорит Трубников.
Но тут и девушки заметили председателя. Смущенно, испуганно охнув, они пустились наутек.
— Чего это они? — удивился Трубников. Но, подойдя к стенду, он краснеет от гнева.
Через весь рисунок, который он частично загораживает своей фигурой, тянется другая надпись: «Когда рак свистнет… твою мать».
— А каждую стеночку еще в особь изукрасили, похлеще иного забора, сокрушенно говорит Игнат Захарыч.
— Да, выражено недвусмысленно…
Трубников приходит домой, где застает Надежду Петровну.
— Знаешь, как стенд испохабили?.. — начинает он. Надежда Петровна прикладывает палец к губам и кивает на закуток.
— Плачет? — шепотом спрашивает Трубников.
— Не знаю…
Трубников проходит в закуток. Мальчик лежит плашмя на койке.
— Ну, Борис, это не по-солдатски…
Борька поднял измятое подушкой сухое, бледное лицо.
— Чего вам, дядя Егор?
— Прости, мне показалось, что ты того…
— Нет… Я просто думаю.
— О чем?
— Почему люди такие злые? Ведь это же хорошо, что мы с вами придумали? И нарисовано хорошо, правда?
— Хорошо, да только не ко времени. Поторопились мы…
— Почему?
— Дай голодному вместо хлеба букет цветов, он, пожалуй, тебя этим букетом по роже смажет… Еще дыры не залатаны, раны не залечены, а мы уже вон куда махнули. И у людей недоверие, злость — может, мы просто брехуны, обманщики… А люди не злые, не надо о них так думать.
Входит Надежда Петровна, ставит на столик крынку с молоком.
— Попей холодненького, — говорит она сыну, затем Трубникову: — Ты хоть сыми завтра эту срамотищу.
— Что? Да ни в жизнь! Если на такие плевки утираться, вся дисциплина к черту пойдет.