— Разве важно кто? Важно, что все это молча одобрили…
Возле конторы собрались колхозники. Теперь видно, как за минувшие месяцы вырос людской состав колхоза. На бревнах и просто на земле удобно расположилось несколько десятков мужиков, баб, парней и девушек Отдельной группой держатся старики: Игнат Захарыч с женой, Самохины, скотница Прасковья. Кучно разместились недавно вернувшиеся в колхоз плотники. Их сразу заметно по городской одежде, легкой отчужденности и по любовно-преданным взглядам, какие бросают на них жены.
Трубников стоит перед собравшимися, за его спиной картина светлого коньковского будущего со всеми комментариями.
— …Не за свое дело взялись, братцы, — говорит Трубников. — Вы что, думали меня удивить? Меня, который обкладывал целые батальоны? Я матом вышибал из людей страх и гнал под кинжальный огонь на гибель и победу! А ну, бабы, закрой слух! — гаркнул он.
И женщины поспешно кто чем — ладонями, воротниками жакетов, платками прикрыли уши и словно обеззвучили мир. Мы видим лишь, как открывается и закрывается рот Трубникова. Но вот он замолчал, и мир снова стал слышим.
— Ну, хватит, — сказал Трубников.
Утирая слезу, бывший слепец Игнат Захарьи проговорил умиленным голосом:
— Утешил, Егор Иваныч, почитай, полвека такой музыки не слыхивал!
— Задушевная речь, — подтвердил Ширяев.
— Ладно, товарищи, шутки в сторону! — продолжает Трубников. — Все, что нарисовано здесь, не блажь, а наш с вами завтрашний день, и вы его загадили, осрамили, опохабили. Это, коли проще говорить, наш строительный план. То, что вы, товарищи вновь прибывшие… — он повернулся в сторону артельщиков, должны будете строить…
— К вам вопрос, товарищ председатель! — крикнула старуха Самохина. Когда, к примеру, все эти чудеса на постном масле ожидаются?
— Это от нас самих зависит. Ну, скажем, лет через десять.
— Вона! Да мне за седьмой десяток перевалит!
— А Кланя, твоя внучка, если ее сопли не задушат, только в возраст войдет, как раз десятилетку кончит нашу, коньковскую.
— Скажите, Егор Иваныч! — крикнула молодая колхозница Нина Васюкова. Мы правильно поняли, что с колоннами — этот клуб?
— Правильно. Будущей весной заложим.
— А напротив чего?
— Общественная столовая. Не через год, не через два, а войдем в силу построим!
— До чего у нас народ доверчивый! — раздался звонкий, насмешливый голос Полины Коршиковой. — Им сказки рассказывают, а они губы распустили!
— Правда, что-то не верится! — поддержал кто-то.
— А когда вам верилось? — говорит Трубников, и непонятно, горечь или насмешка в его тоне. — Говорил: подымем коров — не верили. Говорил: дадим аванс — не верили. Говорил: соберем народ в колхоз — не верили… Ты, Полина, про сказки плетешь, а давно ли тебе сказкой казалось, чтобы твой разлюбезный супруг Василий на колхозный кошт вернулся? Вот он, сидит на бревнах, новые штаны протирает. Вспомните-ка лучше, что тут весной было, а потом оглянитесь!
— Верно, бабы! — крикнула скотница Прасковья. — Зачем зря говорить!
— А чего раньше строить будут? — спросил кто-то.
— Колхозный двор, инвентарный сарай, конюшню, птичник, мастерскую. Неделимый фонд — первая наша забота. И приступим мы к этому строительству, товарищи мастера, буквально завтра!
Слышится взволнованный шум.
Трубников находит глазами Надежду Петровну и Борьку и неприметно подмаргивает им: мол, разговор-таки состоялся.
Они отвечают ему понимающей улыбкой.
— Егор Иваныч, а что со стендом делать? — спрашивает кто-то.
— Как — что? Пусть стоит как свидетельство нашей славы.
— Неудобно! Ну-ка чужой кто увидит?
— Так снимем…
— Может, подчистить резинкой, ножичком соскоблить? — покраснев, предложил Павел Маркушев.
— Добро! Вот ты этим и займись. Семена Трубникова привлеки, он днем свободный, — спокойно и благожелательно советует Трубников.
…Большая, жилистая крестьянская рука, сложенная в кулак, медленно разжимается: на ладони зерна ржи. Игнат Захарыч на крыльце новой конторы показывает эти зерна Трубникову. Тут же находится и Василий Коршиков, и кузнец Ширяев, и несколько молодых колхозников.
За их фигурами — раскаленная зноем деревенская улица: бредет изнемогающий от зноя пес с высунутым потным языком, поникли пыльные ветви деревьев, стоят смуглые, сухие травы.
— Еще несколько дней, — говорит Игнат Захарыч, — и зерно начнет гореть.
— Точно! — подтвердил Ширяев. — Надо убирать.
— Я звонил в район, — зло бросает Трубников, — говорят, нет указаний сверху.
— Еще чего! — хмурится Игнат Захарыч. — Зерно само указывает. Заволыним с уборкой — пропадет урожай.
— А нешто наверху не знают? — невесело усмехнулся Коршиков.
— Бюрократизм! — резко говорит молчаливый кузнец Ширяев. — Он для земли страшнее засухи…
— Поеду в МТС, — решительно говорит Трубников. — Или они начнут уборку, или расторгну договор к свиньям собачьим!
— Верно, — говорит Ширяев. — Уберем вручную. Народу у нас много, справимся.
— А по такому хлебу вручную даже лучше, — добавил Игнат Захарыч, меньше потерь будет.
Кабинет директора МТС.
— Брось, Егор Иванович, — говорит директор, вытирая платком потный лоб. — Небось не маленький, сам знаешь: раз нет команды — сиди и не рыпайся.
— А урожай пусть гибнет?.. Короче, если ты завтра же не начнешь уборку, мы обойдемся без вас.
— Не пугай, мы уже пуганые, — усмехнулся директор МТС.
Трубников поглядел на него, резко снял трубку телефона.