— Разбрелись по белу свету, — поднял над картой голову Игнат Захарович. — Кому охота за одни палочки спину гнуть?
— Не за одни палочки, — поправляет своего бригадира Трубников. — У Сердюкова, считая его самого, три Героя Соцтруда и восемь орденоносцев.
— Полно зубы скалить! — не выдержал Сердюков. — Который сознательный колхозник, патриот своей Родины, для любимого государства… — Он запутался в пустословии.
Трубников закончил за него:
— …Может питаться святым духом.
— Так отказываешь?
— Нет, не отказываю.
Председатель «Маяка» задышал, как окунь, лицо его озарилось восторженной улыбкой.
— Егор Иванович, ангел, мне бы хоть десяток мужичков!
— Об этом и думать забудь, — холодно перебивает Трубников. — Ставь вопрос перед своими колхозниками, чтобы «Маяку» с «Трудом» жить под одной крышей. И нам польза, и государству.
— Хитро придумал, Егор Иванович! — прищурился Сердюков. — Не можешь ты моей славы переварить.
— Какая там слава! — устало махнул рукой Трубников. — Хочешь, я под тебя пойду замом или парторгом?
— Хитер, хитер! Да на каждую хитрую рожу у нас перехитрик есть. У тебя голосов больше — стало быть, тебя и выберут.
— Ты дело говори: будет польза, если объединимся?
— Понял я тебя, — не обращая внимания на слова Трубникова, говорит Сердюков. — Думал, хоть горе тебя смягчило, а ты еще лютее самолюбием стал.
— Ты мое горе не трожь, — сухо говорит Трубников. — А вот о разговоре нашем подумай…
— Дядя Егор! — В кабинет влетает Алешка Трубников. — Беда! — Он осекся, увидев, что Трубников не один.
— Давай, что там у вас? — И Трубников подал руку Сердюкову.
Но тот не торопился уходить, заинтересованный паническим сообщением Алешки.
— Нюрка Озеркова грозится все руководство перестрелять! — выпаливает Алешка.
— Что ж, мысль интересная, — так же хладнокровно говорит Трубников. — А за что?
— За Ваську!
— За какого Ваську? Ширяева, что ли?
Трубников поднялся из-за стола и вместе с Игнатом Захаровичем и Алешкой выходит из правления. Сердюков следует за ними.
— Да за бычка Ваську. Его на бойню хотели гнать, а она заперлась в телятнике, берданку отцову высунула. «Убью, говорит, всякого, кто подойдет». Бригадир сунулся, она как ахнет!
— Бычок этот без дыхания родился, — с улыбкой говорит Игнат Захарович, — она его выходила, ухаживала, как редкая мать за своим дитем.
— Сильна дисциплина у вас в колхозе! — тоном превосходства замечает Сердюков.
Трубников долго, внимательно изучает взглядом Сердюкова.
— Что уставился? Нешто на мне нарисовано?
— Да глупость.
— Вот те на! Опять ты умный выходишь, а я дурак?
— Конечно, надо бы понимать: любовь к делу выше дисциплины.
Они походят к телятнику и застают тут странную картину: из маленького окошка под стрехой торчит ствол берданки, а над ним горят два огромных, яростных девичьих глаза.
По-пластунски, укрываясь за кусточками, неровностями земли, к телятнику ползут длинновязый Коршиков, скотница Прасковья, толстомордый парень Миша Костырев.
Полюбовавшись этим зрелищем, Трубников крикнул:
— Отставить атаку!
«Ползуны» поднялись, отряхивая подолы и брюки, а Трубников направляется к телятнику.
Ствол ружья переместился, целя в грудь председателю.
— Не подходите, дядя Егор, стрелять буду!
— Хватит бузить, выходи.
— Не выйду!.. Не дам Ваську!.. — со слезами кричит девушка. — Я его из соски поила!.. Не подходите!..
— Да уймись ты! Не тронут своего Ваську. Я велю другую животину сдать.
Ствол опустился.
— Правда?.. Не обманете?.. — детским баском говорит Нюрка.
— Слово!
— Тогда я его покамест к себе заберу.
— Валяй.
Дверь сарая распахивается, и с ружьем наперевес выходит Нюрка, стройная, тонкая девушка с загорелыми ногами и гордо поставленной головой. За ней трусит, как собачонка, рыжий бычок со звездочкой на плоском лбу.
— Что, взяли? — с вызовом бросает Нюрка своим преследователям и торжествующе палит в воздух, как: бы салютуя своей победе…