— На батьку наткнулись, — очнувшись, ответили плотники.
— Чего он там делает?
— С корреспондентом лясы точит…
— Ну да? Он сроду корреспондентов не уважал!
— Значит, неспроста, — глубокомысленно замечает один из плотников…
— …Отругайте нас, — настойчиво говорит Трубников, — отругайте на все корки, что неправильно укрупнились, что «Маяку» и «Труду» надо объединиться, — громадную пользу принесете!
— Это верно, — соглашается Коробков. — Но я послан на позитивный материал.
— Чего? — не понял Трубников.
— На положительный…
— Это и будет положительный материал, если делу послужит.
— Товарищ Коробков! — слышится голос Клягина. — Закругляйтесь, опаздываем!
В доме Трубникова. Борька и Кочетков сидят у стола. Перед Кочетковым толстая книга по истории изобразительных искусств, у Борьки напряженный и робкий вид экзаменующегося.
— Какие существуют ордера колонн? — спрашивает Кочетков.
— Значит, так…
— Отставить! Отвыкай от речевого мусора, без всяких «значит».
— Зна… гм… дорический, ионический, коринфский.
В комнату с шумом входит Трубников и швыряет на стол газету.
— Читай! — говорит он Кочеткову. Тот разворачивает газету.
— Позавчерашняя? Мы еще не получали.
— Я выдрал из подшивки в райкоме, читай!
— «Профессорские заработки в колхозе». Что за бред?.. Мать честная! Да это же о нас.
Он читает, шевеля губами, и глаза его все сильнее расширяются от удивления. Борька, а потом Надежда Петровна тоже заглядывают в газету через его плечо.
— Хорош гусь этот Коробков! — возмущается Трубников. — К нему — как к порядочному, а он вывалил на нас кучу сахарного дерьма, и хоть бы слово о деле!
— Мда! — говорит Кочетков. — Вот это отлил пулю…
— Мне Клягин, знаешь, что сказал: «Выходит, не мы одни очковтиратели?» Какая же сволочь этот писака!..
— Погоди! — спокойно говорит Кочетков. — Клягин же вот думает на тебя. Может, и Коробков не больше твоего виноват? Ему так указали…
Борька и Надежда Петровна выходят в кухню.
— Мама, — тихо говорит Борька, — а разве в газетах пишут неправду?
Надежда Петровна не успела ответить. Дверь широко распахнулась, и на пороге выросла нарядная, какая-то торжествующая фигура Дони.
— Тебе чего? — оторопело проговорила Надежда Петровна, не привыкшая к подобным визитам.
— Скажи Егору, чтоб сей минут шел к нам.
— Это зачем?
— Не твое дело!
— Как это — не мое? — возмутилась Надежда Петровна. — Я все-таки жена.
— Видали мы таких жен! — громко и развязно говорит Доня. — К нему настоящая жена приехала!
Надежда Петровна рухнула на лавку. Трубников слышал последние слова Дони. Он вышел из горницы и, сразу поняв по торжественному выражению Дони, что она сказала правду, молча толкнул рукой дверь.
Женщина в костюме из тонкой серой фланели поднялась навстречу Трубникову. В ее движении был и сдерживаемый порыв, и радость, и смущение, и что-то материнское.
— Егор!.. — проговорила она, и ее полный округлый подбородок дрогнул. Егор!
Доня, успевшая прочно прислониться спиной к дверному косячку, готовно начала подергивать носом, выражая крайнюю растроганность.
— Здравствуй, — сказал Трубников, никак не ответив на движение своей жены. — Ты зачем приехала?
Ей пришлось опустить руки.
— Ты все такой же, Егор, — печально сказала она, — суровый, замкнутый, без искры тепла, а ведь мы столько лет не виделись!
— Ты зачем приехала?
— Неужели у тебя нет других слов для меня? — проговорила она беспомощно.
— Я спрашиваю: чего тебе надо?
Она шагнула назад и тяжело опустилась на лавку.
— Ты постарел, Егор, и я не помолодела… Мы пожилые люди и можем быть чуточку помягче друг к другу… Я знаю, ты пережил большое горе, и мне жилось не так-то легко… Сядь, Егор, давай поговорим как два старых, добрых друга.
Трубников садится на лавку…
У окна пригорюнилась Надежда Петровна. Борька, забившись в угол, исподлобья поглядывает на мать.