Из-за соседнего плетня, как; встарь, глянули любопытные глаза старухи Самохиной.
Шаги прозвучали на крыльце, в сенях. Трубников входит в избу — колючий, темный, сухие губы плотно сжаты.
He глядя на жену и пасынка, достает из-под лавки вещмешок, швыряет на стол.
Борька смотрит на него с ужасом и возмущением. Трубников достает свои новые сапоги и засовывает в мешок, туда же отправляет выходной китель, джемпер и карманные часы. Потом подходит к Надежде Петровне и молча вынимает у нее из ушей серьги, снимает с груди брошку, с руки — браслет.
Кажется, что Борька вот-вот кинется на Трубникова, но его останавливает посветлевшее, странно счастливое лицо матери.
Надежда Петровна тянет с пальца кольцо.
— Оставь, мужнино, — сухо говорит Трубников. — Где деньги на пальто?
Надежда Петровна бросается к комоду, достает пачку денег. Трубников отправляет их в мешок.
— На книжке у нас пусто?
Надежда Петровна, улыбаясь, разводит руками. Затем, будто вспомнив, достает нарядную новую скатерть.
Когда все было уложено, Трубников завязал мешок и крикнул поджидавшего в сенях Алешку.
— Вот, передашь ей все, чем разжился председатель колхоза «Труд», и сразу вези на станцию. Не захочет — скажи, силой отправим. Она меня знает. Все!
И когда Алешка вышел, он коротко пояснил Надежде Петровне:
— Дело простое: если у колхозников профессорские доходы, председатель полный академик…
К зданию обкома партии подходит жена Трубникова. Прижимаясь к стене, она на ходу снимает с себя серьги и брошку. Послюнявив носовой платок, стирает помаду с губ. В маленьком зеркальце отразилось сразу поблекшее лицо.
Захлопнув сумочку, она направляется усталой походкой к подъезду.
Приемная секретаря обкома.
Секретарша сразу хватается за трубки двух зазвонивших телефонов.
— Приемная товарища Чернова — В одну трубку резко: — Нет, он не может вас принять… — В другую приторно: — Конечно, товарищ Калоев, он у себя.
Кабинет секретаря обкома партии Чернова.
— А не лучше ли в таком случае просто дать ему развод? — говорит Чернов, средних лет человек с большим, будто раз и навсегда огорченным крестьянским лицом.
— Никогда! — решительно заявляет Трубникова.
— Семьи-то все равно нет. Вы — в Москве, он в Конькове.
— Я могу приезжать на каникулы. Но он должен бросить эту женщину.
— Сердцу не прикажешь, — разводит руками Чернов.
— Я думала, партия борется за укрепление советской семьи, а вы… вы… — говорит Трубникова, начиная всхлипывать.
— Ладно, оставьте ваше заявление, — вздохнул Чернов. Трубникова достает из сумочки сложенный вдвое лист бумаги и кладет на стол перед Черновым, с достоинством кланяется и выходит из кабинета.
В дверях она сталкивается с полковником госбезопасности Калоевым, тот галантно посторонился, давая ей пройти. Калоеву немного за тридцать: бритая голова, старомодное пенсне на тяжелом носу, подбородок прижат к груди.
— Кто такая? — взблескивает стеклами пенсне Калоев.
— Трубникова.
— Городская жена! Чего ей нужно?
— Да вот… — Чернов брезгливо тронул заявление. Калоев берет заявление и цепко его просматривает.
В кабинет вбегает еще один обкомовский работник; судя по сугубо штатскому костюму и галстуку вместо обычного для всех руководящих товарищей полувоенного кителя, он инструктор обкома по культуре.
Он поспешно включает репродуктор.
— Про нас передают!
Слышится голос одного из популярных радиодикторов, заканчивающего выступление:
…«„В добрый путь!“ — говорят будущим студентам односельчане».
И тут же в исполнении Лемешева звучит песня:
Инструктор выключает репродуктор.
— Эх, опоздали! — с досадой говорит он и уже весело продолжает. — Ну, полный порядок. Я только что говорил с Клягиным. В райкоме комсомола провели беседу. У ребят исключительная тяга к высшему образованию.
— Сказал бы лучше — к городской жизни, — сумрачно проговорил Чернов.
— Скажи, родной, а как вы организуете проводы? — поинтересовался Калоев.
— Нормально. Соберем всех в клубе, скажем напутственное слово.
— Ты скучный человек, дорогой! — вскричал Калоев. — Журналистов надо! загнул палец. — Кинохронику надо! — загнул палец — Обязательно оркестр!..
— Можно и оркестр… Но вот чего я опасаюсь: как бы Трубников не стал палки в колеса совать…
— Что-о-о?! — Калоев поражен. — Так ведь это же шум на всю страну, на весь мир! Нет, ты подумай, дорогой, какая честь для него, какая честь для всей области!
— Да вы же знаете его характер… — замялся инструктор.
— Беру его на себя! Считайте это моим партийным поручением. Калоев прежде всего коммунист, а потом начальник УМГБ.
По мере этого разговора кабинет наполняется работниками обкома.