— Вот вы собрались покинуть колхоз. В институты учиться едете…
Аплодисменты.
— Хорошее дело!..
Чуть приметно улыбнулся Калоев. Гром аплодисментов пронесся по залу.
— А кто у нас будет коров за дойки дергать?.. Кто будет навоз вывозить?.. Кто будет хлеб растить?..
Мертвая тишина.
— Не знаете. Вот и я не знаю. Завтра буду говорить с каждым из вас в отдельности. А пока отдыхайте, товарищи!..
И в полной тишине — лишь по-прежнему стрекотала кинокамера, — даже не оглянувшись на президиум, Трубников вышел. Гулко прозвучали его шаги.
Утро. Трубников входит в правление. Кочетков работает за своим столом. В углу жмется с десяток любителей высшего образования.
— А где же остальные гармонисты? — спрашивает Трубников.
— Вернулись к мирному сельскому труду, — весело отвечает Кочетков, щелкая костяшками счет.
— Прошу обоих Трубниковых, Веру Болотову и Машу Звонареву, — говорит Трубников, проходя в кабинет.
— Своих-то без очереди! — ревниво шепчет Нюра Озеркова толстому, флегматичному Мише Костыреву.
В окно видно, как подъезжают к амбару груженные зерном грузовики. Колхозники, молодые и старые, помогают ссыпать зерно.
Трубников вручает пасынку, Тане Трубниковой — младшей сестре Алешки, Вере и Маше заранее приготовленные справки.
— Всем вам желаю удачи. А тебе, — это относится к Маше, — будущий агроном, особенно!
Ребята выходят.
Сейчас очередь Миши Костырева. Он быстро, шепотом спрашивает товарища:
— Опять забыл. Куда поступаю?..
Товарищ чего-то говорит ему на ухо. Миша проходит в кабинет председателя.
— А ты куда думаешь поступать? — Трубников снизу вверх разглядывает рослую Мишину фигуру, увенчанную круглой как шар головой.
— В этот… в институт, — запнулся Миша.
— Ишь ты!.. А я думал, ты к кузнечному делу присох. Ширяев стар, болен, мы рассчитывали, ты его место займешь.
Миша захлопал пшеничными ресницами, в глазах его мелькнуло что-то жалкое, но он промолчал.
— Вон как тебя разагитировали! — удивлен Трубников. — Скажи я тебе неделю назад — до потолка бы подпрыгнул! Значит, профессия кузнеца тебя не устраивает. В каком же чине-звании хочешь послужить народу? Миша молчит.
— Так куда же ты поступаешь?
— …В парно… графический! — выпаливает Миша Трубников глядит на него с интересом.
— Пиши заявление… Пиши… Прошу отпустить меня на учебу и так далее… — Он протягивает Мише листок бумаги.
Миша берет из пластмассового стаканчика перо и, подперев языком толстую щеку, пишет заявление.
— Молот ты вроде ловчее держишь, — замечает Трубников. — Готово?.. Так вот, если в райкоме комсомола спросят, почему тебя не отпустили, покажи им свою писанину. А насчет кузницы — все в силе!
На месте обескураженного Миши появляется Нюра Озеркова.
— От кого-кого, а от тебя не ожидал, — с искренним огорчением говорит Трубников…
В приемной Миша показывает свое заявление товарищам. Те смотрят и разражаются громким хохотом.
— Силен Мишка! Вот это выбрал специальность!
— Да объясните, черти!
— В полиграфический надо было, дубина!
Миша выходит из правления не один — его конфуз отбил охоту к продолжению образования еще у нескольких ребят…
— …Другим-то справки дали! — сухо блестя глазами, укоряет председателя Нюра.
— Борька на архитектуре, сама знаешь, помешанный, а Танька сызмальства всем деревенским кошкам клистиры ставила и лучше иной знахарки людей травами лечила. Тут страсть души. У Веры редкий голос, а Маша на агронома пошла значит, не к нам, так в другую деревню вернется. А у тебя какая страсть, какой талант? Лишь бы в город сбежать! Сама же говорила: не выйдет в иняз, так хоть в аптекарский.
— Я что, не могу себе судьбу выбирать?
— Нет.
— Это почему же?
— Потому что соплячка, потому что сама не знаешь, чего хочешь. Вот когда Ваську защищала, ты знала, чего хотела, а сейчас просто с жиру бесишься, легкой жизни захотелось!
— А может, вы мне сейчас всю судьбу ломаете?
— Нет. — Трубников улыбнулся. — Ломать-то нечего. Послушай меня серьезно. Если я тебя отпущу, значит, я как бы признаю, что любая, самая шальная, случайная жизнь в городе будет лучше, чем наша жизнь. Я не могу с этим согласиться. Иначе зачем я сам небо копчу? Нет, всем, что во мне есть, я убежден, что ты можешь быть счастливой и будешь счастливой здесь!
На лице Нюры — смешанное выражение обиды, удивления и какой-то стыдливой нежности. Видимо, еще никто не говорил с ней так. Закусив губы, с глазами, полными слез, она выбегает из кабинета.
— Следующий! — кричит Трубников, усмехаясь про себя.
Никого. Он подходит к двери, открывает ее.
В приемной пусто.