— Тьфу ты, никак не привыкну, — говорит Трубников, беря очки.
Он выходит на улицу и идет к правлению. Навстречу ему попадается чета Валежиных с пяти-шестилетним сынишкой. Они здороваются с Трубниковым.
Трубников входит а правление, открывает дверь, на которой прибита новенькая дощечка; «Секретарь партийной организации колхоза „Труд“».
Стоя на стуле, какой-то человек в военной форме без погон приколачивает к стене лозунг:
«Мы должны заниматься делом, а не резолюциями»
— В самую точку! — говорит Трубников, проходя в кабинет. Человек оборачивается. Это Кочетков. Он мало изменился, если не считать золотых зубов, ярко сверкающих в улыбке. На груди — орденская колодка.
— Ну, Егор, можешь песни играть! — говорит Кочетков. — Звонил Патрушев и сказал «по секрету», что вопрос о новых закупочных ценах практически решен.
— А ты думал, меня зачем в Центральный Комитет вызывали? — хитро прищурился Трубников.
— Чего же ты молчал?
— А зачем раньше времени в колокола звонить?
— Ох и скрытен же ты стал! — смеется Кочетков. — Прямо дипломат!
— Ну, я знаю кое-кого поскрытнее.
— Что ты имеешь в виду? — отвел глаза Кочетков.
— У тебя не было еще одного телефонного разговора?
— Ах да!.. Конечно, был. Лучшего агронома, чем Кудряшов, нечего искать. Как только он защитит кандидатскую, так сразу…
— Ладно с агрономом-то! — прервал Трубников. — От кого хоронишься? Думаешь, не знаю, кому ты звонил?
Кочетков смутился:
— Тоже мне Шерлок Холмс!..
— Вот и нечего тень наводить! Как она?
— Плакала… Оказывается, она до моего письма знала, что я жив. Мой одноделец отыскал ее в Москве. Она преподает французский, вышла замуж, и, самое удивительное, — я дедушка!
— Поздравляю!
— Одним словом, договорился о свидании с собственной дочерью… Аню мы решили не тревожить, — медленно продолжает Кочетков. — Потом Лена скажет ей, что мы виделись…
В окне появляется белокурая девичья голова.
— Василий Дмитриевич, чего же вы!..
— Иду-иду!..
— Ты куда? — спрашивает Трубников.
— Да ребята выставку соорудили: «Уходящее прошлое». Хочешь взглянуть?
Они направляются в клуб.
…Клуб колхоза «Труд». Трубников, Кочетков и несколько молодых людей, среди них Валежина, осматривают выставку.
Здесь находится дежа, в которой месят тесто для хлебов, деревянный подойник, коромысло с ведрами, самогонный аппарат, набор ржавых сторожевых ружей и сделанная в рост человека фигура сторожа в дремучем тулупе, валенках, треухе, за плечом берданка, похожая на пищаль. Лицо сторожа, вылепленное из пластилина, с маленькими глазками, мочальными усами, затаенное и недоброе, приковывает внимание Трубникова. Скулы его слегка розовеют.
— Ах, хулиганы! — говорит он ребятам. — Вы его нарочно под Семена изобразили?
— Нет, Егор Иваныч! — улыбается Нюра Валежина. — урожденная Озеркова. Честное комсомольское, случайно так вышло. Потом мы, правда, заметили, но переделывать не стали.
И хоть Трубников хмурится, похоже, ему доставила удовольствие эта небольшая месть Семену.
— Василий Дмитриевич, — обращается он к Кочеткову, — надо бы сторожей по бригадам распределить — мужики все трудоспособные, нечего им без дела мотаться…
— Нюра… Валежина… — слышится старушечий голос, и в «музей», запыхавшись, входит Прасковья.
Она сильно сдала за эти годы, усохла, сгорбилась, орехово потемнела маленьким лицом, только в глазах — прежний неукротимый блеск.
— Нюра, позвони-ка на молокозавод, чего они нашу цистерну задерживают, — говорит она Валежиной.
— И не совестно тебе? — любовно-насмешливо говорит Трубников старой своей сподвижнице. — В большое начальство вышла, а по телефону говорить не умеешь.
— Будто не умею!.. У нас телефоны очень тихие — Прасковья двинулась было прочь, но ее остановил Трубников.
— Постой, старая, что-то ты мне сегодня не нравишься. Не захворала ли часом или просто утомилась? Пошла бы отдохнуть.
— Я в твоей санатории отдохну! — язвительно отвечает Прасковья. Понятно?
— Что поделать! — вздохнул Трубников. — Давно бы открыли, да совнархоз труб не дает, хоть тресни!
— Ослаб ты духом, раньше всего добивался!
— Ладно, ладно, старая!..
— А ты мне рот не зажимай! Сам-то небось на Кавказ закатишься, а нам дулю под нос! — И, пустив эту стрелу, Прасковья метнулась прочь.
— Вредная старуха, — проворчал Трубников. Прасковья вышла из дверей клуба. За колонну испуганно схоронился Семен.
Выходит Трубников.
— Егор! — слышится тихий голос.
Семен появляется из укрытия, лысый, постаревший, угасший.