Коровы стоят, прислонясь к столбам, поддерживающим кровлю, и кажутся теперь еще худее и меньше.
— Коровье кладбище, — пробормотал про себя Трубников.
Вокруг него жили голоса. Люди сделали какое-то маленькое общее дело, это сблизило их, развязало языки.
— Моть, у тебя навоз на роже…
— Одерни мне сзади, Петровна…
— Знала бы, хоть фартук надела б…
— А трудодни нам начислят?..
— Ясное дело! Раньше задаром работали, теперь будем за так…
— Хватит трещать, сороки! — сказала женщина в белом вязаном платке.
Трубников глянул на женщину, и ее свежие, розовые скулы ярко вспыхнули.
— Толкайте их к воротам! — кричит Трубников и вновь принимается палить кнутом.
Бедные животные упираются, будто там, в голубом прозоре, их ждет неминуемая гибель. Две коровы снова плюхнулись наземь.
— Стой.! — кричит Трубников. — Найдется у вас тут, кто на дудочке играет?
— На чем? — переспросила старуха скотница.
— На жалейке.
— Да вот дедушка Шурик, я ему наказала прийти, только он пьяненький с утра.
— Надо его сюда доставить.
Но дедушка Шурик появился сам. Щуплый, крошечный, похожий на лесного гнома; в белых хмельных глазах дедушки теплится хитреца.
— Здравствуй, дед! Ты меня помнишь?
Дедушка Шурик молча моргает седыми ресницами.
— Громче говорите, — предупреждает Трубникова старуха скотница. — Он только про водку хорошо слышит.
— Понятно!.. — И Трубников звонко, обещающе щелкает себя по шее: мол, хочешь?..
Дедушка Шурик радостно кивает в ответ, его белые глаза зажглись сознательным интересом.
— Тогда играй! — орет Трубников в большое, заросшее седым волосом ухо старика. — Играй, дед, и помалу катись к выходу!.. Надо этих одров на луг свести!.. Понял?.. А вечером тебе водочка будет. Понял?
Дед без слова отходит от Трубникова и подносит жалейку к губам.
Тоненько, нежно и жалостно запела под пальцами старика ива. Она пела о грустном, одиноком человеческом сердце, но для коров то была песнь росистого луга, пробудившегося зимой, песнь сочной травы, теплого солнца, прохладной реки.
Тоненький, готовый вот-вот оборваться звук будил память о трудолюбивой жвачке, ленивой сытости, блаженной отягощенности чрева. И сквозь эту влекущую мелодию разрядом весеннего грома прогремел бич.
Робко, неуверенно шагнула вперед одна из коров. Остановилась, поводя шеей, будто прося о помощи, и вдруг засеменила к старику, к его дудочке. Пятясь, дедушка Шурик повлек ее за собой. Следом двинулись другие коровы, поднялись две упавшие и, шатаясь, побрели к выходу.
Заливалась, звала жалейка, пугал, жалил, гнал вперед кнут.
Тоскливо замычала, забилась Ветка и вдруг рывком отняла от земли свое тело. Старуха скотница и женщина в вязаном платке, подпирая Ветку с боков, поволокли ее к воротам.
Мимо расступившихся женщин Трубников выходит из хлева.
По-прежнему пятясь и будто пританцовывая — его плохо держат пьяные ноги, — ведет за собой дедушка Шурик жалкое коньковское стадо. В ясном свете утра коровы кажутся призраками, выходцами из навозных могил, но они идут и идут, ниточка звука не дает им упасть.
Волоча за собой бич, Трубников зашагал им вдогон. Поравнявшись со старой скотницей, он крикнул ей с веселой яростью:
— Наша взяла, старая!
За околицей со стадом повстречался мотоциклист. Он объехал стадо и взял путь к коровнику.
Трубников оборачивается на треск подъехавшего мотоцикла. Мотоциклист слезает со своего бензинового конька, снимает очки. У него молодое лицо с гладкой розовой кожей и тугая морщинка между бровей, придающая ему не столько серьезный, сколько озадаченный вид. Он подходит к Трубникову.
— Товарищ Трубников?.. Инструктор райкома партии Раменков.
— Добрый день, — отзывается Трубников.
— Мы вас в райкоме ждали.
— Так ведь я еще не председатель, — усмехается Трубников. — Частное лицо.
— Ну, это мы мигом… Я за тем и приехал, чтобы выборы провести…
— Хорошо, что вы на колесах, — говорит Трубников, — мне надо в Турганово за водкой съездить.
— Как?.. — поперхнулся Раменков.
— Я пастуху пол-литра задолжал.
— Простите… Но удобно ли? — мнется Раменков.
— Давши слово — держись. Старик мне помог… а пешком я к вечеру не обернусь.
Вздохнув, Раменков идет к мотоциклу. Трубников следует за ним.
— Бабушка, — на ходу обращается он к скотнице Прасковье, — мы по-быстрому съездим, а ты тем временем собери народ.
Они садятся на мотоцикл. Трубников вцепляется своей калеченой рукой в пояс курточки Раменкова, и мотоцикл мчится прочь в голубых клубах дыма.