Как объяснить Ассунте, моей доброй подруге, помогающей мне стелить постель и надоедающей мне расспросами, что сегодня ей наконец повезет и она из первых уст узнает историю куртизанки?
– Ассунта Джованьини! – кричу я. Она поднимает глаза. – Поднимитесь ко мне, Джованьини, сию минуту!
Говорят, у меня невыносимый характер, но в действительности я впервые зову ее криком. Она смотрит на соседок, перед которыми только что защищала меня, и те одновременно пожимают плечами, как персонажи пантомимы. «Получай, – будто говорят плечи толстухи, которая сопровождает каждое свое слово хлопком по ляжке, – твоя сумасшедшая старуха зовет тебя. Раз уж ты идешь к ней, воспользуйся случаем и поговори о голубях». Мадам Готье тоже пожимает плечами, и я представляю, как она говорит: «Сколько терпения у вас, мадам Джованьини, какой крест достался». Плечи мадам Перно, по-видимому, выражают нечто иное: «Хитрая Ассунта, ты, должно быть, уверена, что старуха Отеро богата, а то с какой стати ты позволяешь так с собой обращаться?…»
Мои заплывшие жиром соседки, должна признать в первый раз оказываются правы. Жаль, что я ничего не могу оставить в наследство моей доброй Ассунте. Клянусь, я отдала бы все, чем некогда владела, лишь бы кто-нибудь прогнал эту дряхлую и жалкую д'Алансон. Я замерзла и больше не могу оставаться на балконе, избегая встречи с призраком.
– Давай же быстрее! – снова кричу я и через несколько минут слышу, как открываются четыре замка, охраняющие дверь и подвластные только Ассунте.
После моей смерти им придется прибегнуть к ее помощи, чтобы вынести отсюда труп, и вездесущие журналисты будут засыпать ее вопросами: «Это правда, что вы были лучшей подругой знаменитой Беллы Отеро?» Обычно бывшая знаменитость, покинув мир живых, ненадолго, на период некрологов, выходит из забвения. «Расскажите, как она жила в последние годы? Говорят, она сошла с ума, разговаривала с призраками, с фотографиями на стене. Она открыла вам какую-нибудь тайну? Говорят, у нее был припрятан приличный капитал… Вы видели его?» Столько нескромных вопросов… Но, если только Ассунтой не завладеет желание прославиться, она сможет рассказать только одну историю, услышанную из первых уст. Историю даже не обо мне, а об Эмильене д'Алансон.
– Садитесь сюда, дорогая, – говорю я, указывая ей на то место, где находится старуха Мими. Призрак Мими отодвигается, чтобы освободить место живому человеку, и смотрит меня вопросительно: «Что ты делаешь?»
Но она прекрасно знает, что я делаю. Призраки – все равно что восставшие из гроба мертвецы, и их можно успокоить единственным способом – так же, как и души в чистилище, – поминовением. Моя толстая соседка там, внизу, уже говорила – или мне просто послышались эти правильные слова, что мертвые не умирают окончательно, пока не уйдет из жизни последний знавший их человек. Для Мими этим человеком стала я, но мы обе знаем, что и мне осталось недолго. «Ты довольна, дорогая? – спрашиваю я ее. – Поэтому ты явилась ко мне в таком жалком виде, верно? Ты всегда была ужасной эгоисткой и не брезговала никакими уловками ради достижения своей цели. За этой услугой ты пришла ко мне. Ты хочешь, чтобы и после моей смерти ты осталась в чьей-нибудь памяти. Хорошо, дорогая. Души в чистилище жаждут, чтобы их поминали молитвой, а такие, как ты и я, предпочитают маленькое бессмертие, хотя бы в скандальных сплетнях. Почему бы и нет?»
– А теперь, Ассунта, слушайте меня внимательно. Я расскажу вам давнюю историю, – говорю я, прежде чем моя соседка приступает к ритуальным вопросам: «Мы хорошо себя чувствуем? Что случилось? Нам приснилось что-то плохое во время сиесты?…»
Однако на этот раз Ассунта, похоже, не собирается задавать риторических вопросов. Она молча садится на мою кровать, сложив руки на коленях, как девочка, чувствующая, что ей наконец дадут давно обещанную конфету. Ассунта медленно раскачивается из стороны в сторону, вся обратившись в слух. Кажется, она чувствует себя очень комфортно на моей кровати, плечом к плечу с грустной тенью бывшей красавицы Мими д'Алансон и я спрашиваю с надеждой:
– Вы замечаете чье-нибудь странное присутствие?
– Вовсе нет… – удивленно отвечает Ассунта.
Мими смеется, опять показывая свой беззубый рот, где некогда были безупречно красивые зубы. «Ты всегда отличалась большой ловкостью, – говорю я ей, а потом добавляю: – Ты выиграла, и получишь свой маленький кусочек бессмертия. Я расскажу этой доброй женщине самую известную историю об Эмильене д'Алансон, лучше всего показывающую превращение бедной девушки, родившейся в грязной комнате привратника на рю Де Мартир, в самую восхитительную женщину Франции. Когда я закончу мою историю, ты получишь маленькое место в мире живых, которого так жаждешь. Можешь быть уверена, что до тех пор, пока молодая Ассунта не окажется под землей, ты будешь жить в памяти смертных. Подумать только: хозяйка небольшого провинциального ресторанчика станет последним человеком, кто тебя помнит! Как мало тебе нужно теперь, Эмильена, а ведь раньше ты была ненасытна…»
– Я рассказывала вам когда-нибудь об Эмильене д'Алансон, с которой я делила благосклонность нескольких монархов, дорогая? – спрашиваю я Ассунту без предисловий, и она в нетерпеливом ожидании беспокойно ерзает, будто моя кровать колет ее. Наконец-то настал час сенсационных признаний, когда она узнает все подробности жизни Беллы Отеро. Несомненно, именно об этом она думает, но произносит только:
– Эмильена Кальсон?
– Д'Алансон… – повторяю я, глядя на Мими, взгляд которой будто говорит: «Видишь, как я была права, что пришла. А могла бы умереть навсегда: всего несколько десятилетий, как меня нет в этом мире, я уже никто не знает, кто я такая», – Не упрямьтесь, дорогая, конечно же, вы слышали об этой необыкновенной женщине, – настаиваю я, чтобы не вдаваться в подробности жизни Мими и сделать более коротким мое заклинание.
Но, к сожалению, Ассунта никогда не слышала этого имени, и мне придется рассказывать с самого начала. «Sc transit gloria mundi,[42] – говорит Эмильена. Она была самой необразованной из нас, «трех граций», но теперь, по-видимому, выучила латынь в аду.
– Хорошо. И?…
Это спрашивает не д'Алансон, а моя добрая Ассунта, которая хочет, чтобы я наконец начала рассказ. Она скрещивает руки на груди, приготовившись слушать длинную историю.
– Хотите увидеть фотографию героини? – спрашиваю я, чтобы избежать описаний, и показываю ей хранящийся у меня снимок Мими, на котором она изображена с моноклем и в очаровательном тюрбане из индийского шелка.
Ассунта смотрит на фотографию и говорит, что женщина вовсе не кажется ей красивой, к тому же она толстая.
– Тогда были другие вкусы, дорогая, – возражаю я, – в то время она считалась необыкновенной красавицей. Иначе не достигла бы таких высот, – говорю я и добавляю, скорее для Мими, чем для Ассунты: – Мы довольно неплохо ладили с ней, хотя и были соперницами. – и теперь уже прямо обращаюсь к ней: – Не так ли, ma belle? Возможно, потому, что ты была влюблена в меня ноя никогда не давала тебе повода надеяться. Конечно в те времена было немало последовательниц Сапфо, но я не могла ответить тебе взаимностью, дорогая, мне никогда не нравились женщины.
– В ваши времена, мадам, было модно быть лесбиянкой? – спрашивает меня Ассунта с явным интересом К Эмильене, имя которой она даже не знала всего несколько минут назад. – Все тогдашние знаменитые кокотки были лесбиянками и влюблялись друг в друга? Расскажите мне об этом, назовите их имена, прошу вас мадам.
Но я не собираюсь отказываться от ритуала изгнания духа Эмильены только ради того, чтобы удовлетворить мещанское любопытство Ассунты, поэтому начинаю рассказывать о жизни Мими с другой стороны.
– Чтобы вы представили себе, какие были люди в те времена, – говорю я Ассунте равнодушным тоном нотариуса, будто сама не принадлежала к этому веселому веку, – чтобы вы поняли, какой властью над мужчинами обладали эти необыкновенные женщины, какого бы происхождения они ни были, расскажу вам petite histoire об Эмильене, наделавшую в свое время много шуму.
Это произошло где-то в девяностые годы, – продолжаю я, – или, возможно, уже в начале нового века – не требуйте от меня точности в датах, они совсем не важны. Однако могу сказать, что, когда произошли эти события, Мими уже прошла значительную часть своей карьеры. Позади были первые годы выступлений в роли укротительницы десятка «умных кроликов» в дешевом цирке. Позади был также ее первый любовник, старый герцог де Уз, сделавший Мими известной артисткой и осыпавший ее драгоценностями. Я также уверена, что к тому времени, когда случилась эта история, уже умер в Африке молодой сын герцога, сменивший отца в постели Эмильены (после того как он промотал из-за нее три миллиона франков золотом, долги заставили его отправиться в Конго). Бедняга там и умер, к отчаянию его дважды преданной матери, – частая для «бель эпок» история. Тогда Эмильена уже прославилась как первая женщина-наездница в Париже. К этому биографическому портрету следует добавить, что в тот период, о котором я говорю, Жермен, ее дочь, рожденная в совсем юном возрасте от цыгана-циркача, метателя ножей, была уже взрослой девушкой и жила в Лондоне. Мать запретила ей появляться в Париже, потому что ее существование слишком красноречиво говорило о возрасте красавицы Мими. В списке ее любовников значилось уже несколько особ монаршей крови: очаровательный великий князь Владимир, недавно покрывший стены ее комнаты золотыми пластинами, и два короля – будущий Эдуард VII и еще один, чье имя я пока не называю, потому что он играет плавную роль в этой истории.
Обладать такой женщиной мечтал каждый мужчина. Появление господина N. в «Максиме» или Булонском лесу под руку с одной из них говорило о его богатстве и влиятельности. Мы придавали блеск мужчинам, – объясняю я Ассунте, на мгновение забыв свой тон нотариуса, но тотчас снова начинаю рассказывать от третьего лица и продолжаю: – Что бы ни говорили честные женщины, но для того, чтобы стать роскошной куртизанкой, требовалось иметь три таланта, и не всегда те, которые они называли. Конечно, нужно быть красивой, это правда, но намного важнее обладать дерзостью и уверенность в себе. Непоколебимой уверенностью, понимаете? Вплоть до безрассудства, дорогая, потому что это был единственный способ добиться, чтобы тебе все прощалось.
Можете убедиться: Эмильена в то время делила свою любовь между двумя особами. Одним из них, как я уже говорила, был Берти, наследник британского престола, а другим ее любовником являлся король Бельгии Леопольд…
– Короли не ревнивы? – перебивает меня Ассунта которой тот исчезнувший мир кажется таким ирреальным, что она не может понять, говорю я о настоящих королях или о карточных.
– Совершенно не ревнивы, дорогая, уверяю вас: они делились друг с другом прекрасными любовницами со щедростью, соответствующей их рангу. Noblesse oblige,[43] понимаете меня?
Но Ассунта, итальянка по происхождению, не может этого постичь. Думаю, ей кажется невероятным, чтобы мужчина, пусть даже и король, согласился делиться с кем-то любовницей. Однако я не собираюсь прерывать рассказ, чтобы объяснять, что такое высший свет, женщине, воспринимающей все это как сказки Шехеразады.
– Дело в том, – говорю я, – что эта petite histoire, которую я собираюсь вам рассказать, как нельзя лучше раскрывает настроение той эпохи, роль куртизанок и – к чему скрывать? – двойную мораль тех времен. Этого будет достаточно, чтобы ты представила нравы той прекрасной эпохи.
Губы Мими блестят, как во времена ее молодости, на них сияет счастливая улыбка. На мгновение поддавшись глупой сентиментальности, я жалею, что Ассунта не может видеть, сколько радости она доставляет этой старой мертвой тени.
– Так вот, однажды, когда король Бельгии Леопольд был проездом в Париже, он решил нанести неожиданный визит своей приятельнице Мими д'Алансон. Бельгийскому королю было тогда, по моим подсчетам, около шестидесяти лет, и он считался одним из богатейших людей мира. Представьте себе, дорогая: Леопольд финансировал своими личными деньгами экспедицию знаменитого исследователя Генри Мортона Стенли и благодаря этому стал хозяином (он сам, не Бельгия!) африканской земли, напичканной бриллиантами – она называлась в те времена Бельгийским Конго. Не знаю, как называется теперь: все слишком изменилось с тех пор. Леопольд был женат на белокурой австрийской эрцгерцогине, которую все, кроме меня, считали красавицей (они называли ее Розой Брабанта). Но собственные розы скучны, и Лео, то есть королю Леопольду, намного больше нравились розы Парижа. Да, это правда – самой знаменитой его любовницей была крошка Клео де Мерод, и сатирические газеты даже называли его Клеопольдом, но Мерод всегда отрицала связь с королем, ссылаясь на свое аристократическое происхождение. «Между нами были отношения отца и дочери», – сказала эта дурочка в одном интервью. Тем хуже для нее, а мы, «три грации», наслаждались – ох, опять я говорю от первого лица – …они наслаждались намного более интересными отношениями с королем. Намного более – как бы это сказать? – человеческими. Человечность – вот что мы давали аристократам, которых брали в любовники. При условии, что они могли оплачивать эти услуги.
Ассунта смотрит на меня, но не как на нотариуса: ее взгляд выражает что-то другое, но я не хочу выяснять. что именно, и продолжаю рассказ:
– И вот мы добрались, дорогая, до обещанной мной petite histoire. Как я уже сказала, однажды Леопольд решил навестить свою подругу Мими. Было рано – около десяти часов утра, – когда он позвонил в дом Эмильены: дверь открыла служанка, получившая строжайшие указания от своей хозяйки.
«Мне очень жаль, ваше величество, – сказала она, – но мадемуазель спит, и она категорически запрещает будить себя раньше одиннадцати».
«Хорошо, – добродушно ответил король, – пусть спит. Я пойду на мессу и вернусь попозже, чтобы пригласить ее отобедать со мною».[44]
В этот момент я останавливаюсь, чтобы понаблюдать за реакцией Ассунты. Я надеялась увидеть удивление в ее глазах. Но удивления нет. Мими же улыбается и выглядит гордой. Вдруг с давно утраченным ею проворством она поднимается и подходит к маленькому зеркалу, висящему над моим умывальником, пытаясь узнать в морщинистом мертвом лице женщину, однажды отказавшуюся принять короля. Затем она снова садится рядом с последней свидетельницей своей славы, будто связанная с ней пуповиной. Ассунта, напротив, сидит так неподвижно, что мои старые глаза при тусклом вечернем свете едва отличают живую от мертвой.
– Вот и все, Мими, – говорю я, не зная, к кому из них обращаюсь, – теперь можешь исчезнуть й оставить меня в покое. Можешь не беспокоиться, эта женщина позаботится о том, чтобы поведать людям историю о дерзости и могуществе знаменитой куртизанки Эмильены д'Алансон. Взгляни на нее, – говорю я, – она поражена твоими похождениями, с этого момента ты будешь жить в памяти Ассунты Джованьини и ее подруг, а также ее детей и, если повезет, даже в памяти внуков. Тебе не на что жаловаться – ты получила свое маленькое бессмертие…
Если Ассунту и удивляют эти странные слова, она этого не показывает. Она даже не пытается произносить неизменные вопросы: «Мы чувствуем себя хорошо, мадам?» или «Не принять ли нам аспиринчику, чтобы успокоить бедную головку?». Тишина начинает меня удивлять.
– О чем вы думаете, дорогая? – спрашиваю я Ассунту, – разве вам не кажется невероятным то, что я рассказала? Слышали ли вы когда-нибудь столь же необыкновенную и шокирующую историю?
Произнеся слово «шокирующую», я, к своей радости, вижу, как призрак Эмильены д'Алансон начинает рассеиваться и не кажется таким материальным, как несколько минут назад. «Иди, иди, ma belle, покойся с миром», – думаю я, и тень, будто послушавшись меня, исчезает. И очень вовремя: меня уже измучило ее присутствие. Но я уверена, что если бы она услышала комментарий Ассунты Джованьини, то мне бы не удалось освободиться от нее так легко. Джованьини задумалась на некоторое время и наконец ответила:
– Я понимаю, мадам, вас так боготворили (или так баловали – не знаю), что вы позволяли себе дерзкие выходки даже с королями. Эта история любопытна, но из. сказанного вами кое-что интересует меня намного больше. – При этих словах у Ассунты загораются черные и блестящие, как камни, глаза. – Скажите, мадам, правда, что в те времена все вы были лесбиянками? Вот что мне действительно хотелось бы узнать,
Так проходит мирская слава (лат.).
Знатность обязывает (фр.).
Согласно обнаруженным недавно документам, этот набожный монарх был весьма жестоким человеком. Однако ему удалось скрыть свои бесчинства и совершенные по его приказу массовые убийства населения в Африке. По подсчетам, к 1906 году, когда Конго перестало быть королевской собственностью, превратившись в бельгийскую колонию, по указанию Леопольда II было истреблено от пяти до восьми миллионов человек. – Примеч. авт.