"Наталка-Полтавка" лежала на полосатом надувном матрасике, слушая в транзисторном приемнике стихи советских поэтов, распеваемые Муслимом Магомаевым. Мечтательно глядела в голубое небо. Я подполз к ней и настойчиво, хотя и вежливо, предложил сигарету с фильтром.
- А я не курю,- засмеялась женщина и, повернувшись ко мне боком, подняла на лоб свои темные, как южная ночь, очки с зеркальными стеклами.
- А ведь хорошо поет,- сказал я, кивнув на транзисторный приемник "Селга".
- У них вся семья музыкальная,- живо отозвалась женщина.- Я слышала по телевизору, что у них все в семье пляшут, поют...
А вот вы знаете такие стихи,- спросил я,
Поскольку все мужчины вымерли,
Утеха женщине - война.
Спросил и выжидающе посмотрел на женщину. Она покраснела:
- Это что еще за "война"? Да вы никак пошлите?
- Ой, что вы! - испугался я.- Это - обычные стихи. Вы знаете, я из школы вынес стойкую нелюбовь к Маяковскому. А вот недавно перечитал и был поражен его мощью. Я и на работе нашим сказал... Но это стихи не Маяковского, Маяковскому они просто нравились. У нас, знаете, на работе собрался неплохой коллектив. Есть о чем потолковать. Мы все разных возрастов, а зовем друг друга на "ты". Просто Коля, Люба, Петя. Безо всяких там это... церемоний. Понимаете меня?
Беседуя таким образом, мы поднялись, прихватили матрасик и, погрузившись в соленую, всю в каких-то пузырьках воду, вдвоем догребли аж до самого буйка, откуда глядя - зеленая линза моря сливалась с синей линзой неба, увеличиваемого до нереальности белой мятущейся чайкой, которая упругим крылом пенила воду, а потом улетела куда-то далеко-далеко, прямо в поднебесье.
Потом отдыхали на плаву, частично распластавшись поперек полосатого матрасика. Поглядывали друг на друга, и наконец я решился:
- А вот скажите и попытайтесь не сердиться на меня: вызывают ли у вас отвращение кальсоны?
- Какие кальсоны? - вздрогнула дама, чуть толкнув матрасик упругим животом.
- Обычные мужские кальсоны. Голубые или розовые, байковые... или просто подштанники с металлическими пуговицами.
Дама поприсматривалась ко мне, разиня золотозубый рот, а потом и ответила, лукаво полуприкрывшись широкой соломенной шляпой:
- Вы знаете - скажу вам честно - на своих мужчинах это вызывает у меня даже нежность. Зато на других - о как мне омерзительно видеть эту гадость! Настолько они мне кажутся противными. Но вы не женщина, вам меня трудно понять.
- Да уж конечно,- пробормотал я.- Вот, оказывается, в чем дело...
- Какое дело? - спросила дама.
И я рассказал ей свою историю.
...Это была поздняя майская ночь, когда еще иногда могут быть заморозки и температура иногда может опускаться гораздо ниже нуля. Все наши уже ушли с этой веселой вечеринки, и лишь один я остался на диване под предлогом, что у меня нет нигде места, где бы я мог сегодня спать.
- Но ведь у меня всего одна комната и всего один диван,- сказала, вдаваясь в подробности, моя коллега - девятнадцатилетняя Ксюша Н., студентка-заочница одного из к-ских вузов, красавица, каких поискать: со свежей крепкой грудью и широко расставленными бедрами.
- А это ничего,- пошутил я.- Как говорит восточная мудрость: двоим в одной сакле легче заснуть, чем одному в двух. А также знаешь, почему гора с горой не сходятся?
- Почему? - тихо спросила студентка.
- У них ног нету!
- Ой, не могу! - тихо засмеялась студентка, а затем, по-видимому восхищенная моим остроумием, потупилась и стала медленно раздеваться. Полураскрытый ротик ее влажными губами ловил напряженный воздух, лобик покрылся бисеринками пота.
И я тоже снял с себя кое-что, а именно немецкие светлые брюки, застегивающиеся на молнию. Она же сначала стыдливо отворачивалась, потом присмотрела, озорно и молодо ойкнула и вдруг захохотала.
- Что это? Смешинка нам в ротик попала? - нежно спросил я, приближаясь к ней на незначительное расстояние.
- Охо-хо! - хохотала студентка, отталкивая меня рукой.- Охо-хо! Дядька-кальсонщик! Да уйдите же вы! - грозно прикрикнула она.
- Мне ночевать негде,- уныло ныл я.
- Да ты, Петька, в таких длинных байковых хоть в снегу ночуй - ни хрена с тобой не сделается! Тьфу! - плюнула на меня озлобленная непонятно почему студентка.
И я, тоже обидевшись, был вынужден надеть брюки и тоже очень злой направился к себе домой, где утром строго наказал племянников, что они сильно кричали и не давали мне спать. Сестра за это сильно дулась на меня все воскресенье и начало следующей рабочей недели. Она даже не кормила меня ничем на завтрак, так что я все начало следующей рабочей недели был вынужден обходиться утром жидким чаем с сухой корочкой и лишь к обеду обедал у нас в столовой за 55 копеек. А ведь у меня печень больная и желчный пигмент в крови не прямой. У меня в свое время была болезнь Боткина, и реакция Ендрашека у меня была завышенная...
- Все? - сухо спросила дама.
- Нет... погодите... не все... И только сейчас - спасибо вам! - я понял, что это - очень просто. Просто я тогда не стал еще для нее свой. Я просто был еще другой, почему она меня и турнула с хохотом. О, я догадывался! Но я не знал. И наши не знали, я их спрашивал. Или лгали. Не знаю. Но лишь вы открыли мне мои глаза, пролили в них истинный свет обстоятельств! Оказывается - еще не все потеряно! Вот уж спасибо вам, вот уж спасибо! Век вам буду благодарен, и не знаю, чем отблагодарить!..
- Все? - повторила дама голосом уже окончательно ледяным.
- Да,- прошептал я.
- Червяк! - отчеканила дама, глядя на меня с ненавистью.
- Да какой же я че...- хотел оправдаться я. Но было уже поздно. Дама сильно рванулась, тем самым скинув меня с матрасика. И, мощно работая ногами, поплыла к берегу, тем самым сбив с моего носа очки. И я опять остался один среди дикой и дивной красоты! Один, совсем один на лаковой, изумрудно-зеленой, пурпурно-розовой, синей, голубой, фиолетовой, оранжевой поверхности под беспощадным солнцем, плавясь в его лаковых лучах! Один, один в море! Один, один в мире! Добрый и близорукий!
- Червяк! - бормотал я, цепляясь за буек.- Как бы мне, наконец, объясниться? И куда же девается мое знаменитое красноречие? Ведь я не червяк, я далеко не червяк. Разве я червяк?
- Вы что это? Тонете, гражданин? Может, вас спасти? - наклонился ко мне из лодки молодой человек с хищным носом и в тельняшке.
- Спасибо. Сам спасусь,- сказал я.
Казенное добро в огне не горит, в воде не тонет - его попросту воруют.
Д. В. ГРИГОРОВИЧ (1822-1899)
Запланированные побеги и рассчитанные убийства, расстрелы на улицах и остова взорванных домов... Когда всему этому придет конец!
Эдгар ЧЕПОРОВ
В. АКСЕНОВ. Когда говорят "достоверность", большей частью подразумевают нечто совершенно понятное и обыденное. Тогда как достоверность, по сути дела... Ну, что такое предметы и явления, окружающие нас? Это все очень непонятное, загадочное и странное. Ну, скажем, шелест листвы, восход и закат солнца. Конечно, я имею в виду не физическую сторону явлений. Ведь оттого, что мы обозначили эти явления какими-то простыми словами, они не стали менее загадочными. И некоторые отношения между людьми, давно описанные, хотя и кажутся нам обыденными и понятными, но, по сути, если вникнуть в них, имеют несколько странный и не совсем объяснимый характер. С этой точки зрения, фантазия художника - такое же достоверное явление, как шелест листвы на бульваре. Такое же необъяснимое и имеющее право на жизнь.
Вот чистый плод фантазии - рассказ "Крокодил" Достоевского.
Трудно припомнить случай, когда бы крокодил живьем проглотил чиновника - в суконном костюме и сапогах, а тот бы не только остался жив, но еще и давал бы из крокодильего брюха ценные руководящие указания касательно человечества. "Так в жизни не бывает"? Нет. Так что, на этом основании вычеркнуть рассказ из реалистической литературы?
В. РОСЛЯКОВ. А вспомните хрестоматийный пример: в "Тихом Доне", когда Григорий похоронил Аксинью, он поднимает голову и видит на небе черное солнце. "Так в жизни не бывает"? Не бывает. И тем не менее здесь все достоверно.