— Я тоже надеюсь... Но почему-то мне кажется, что его управляющий, господин Аксман... господин Зигфрид Аксман может быть еще здесь... Не связаться ли с ним? Это очень порядочный человек.
— Хорошо, господин генерал. Мы попытаемся сделать все. Пятьдесят три офицера войск СС — это серьезная ударная сила.
Квидде нежно склонился к генералу и негромко, но так, чтобы слышали все стоящие вокруг, сказал:
— Они получили три дня на отдых. Отдых расслабляет, успокаивает... Именно в эти три дня мы должны прорваться к своим.
— Да, да, мой мальчик... Конечно, конечно... Ты прав, — устало согласился генерал и прикрыл глаза.
И почему-то вспомнил Италию... Он влюбился в эту страну, в этот благословенный и солнечный край, в еще гимназические времена. Он зачитывался книгами Якоба Буркхардта, искусствоведческими статьями Зигфрида Лилиенталя, писавшего тогда под псевдонимом «Фриц Шталь». Сколько удивительного открыли ему «История папства» Ранке и «Путешествия по Италии» Гёте! И как это ему чертовски помогло, когда он впервые попал в Италию... И в то же время он увидел современный фашистский Рим, поставивший себе непосильную задачу — восстановить былую империю. Ему довелось наблюдать парады и митинги фашистов в Риме, Флоренции... Тогда, в его первый приезд в Италию — в 1927 году, он склонен был видеть в них лишь проявления известного пристрастия южан к театральным эффектам. Ему припомнилось, что в Сицилии его особенно раздражал безвкусный памятник Конрадину — последнему королю Сицилии из немецкой династии Гогенштауфенов. А гробница германского императора Фридриха Второго в Палермском соборе напоминала о трагической попытке сделать Сицилию центром могучей германо-итальянской империи...
... Сейчас, лежа на старом продавленном диване в холодном и полутемном подвале фольварка, добротно воздвигнутого на старопольской земле, он, Отто фон Мальдер, бывший командир бывшей моторизованной дивизии СС бывшей Второй немецкой армии, подумал о том, что и тоскливый памятник Конрадину в Сицилии и гробница Фридриха в Палермо — это символы краха Великой Германии, начавшегося несколько веков тому назад. Полный распад завершится, наверное, недель через семь-восемь.
— Господин генерал, — сказал лейтенант в вязаной шапочке, — я хотел бы добавить: они ждут приема пополнения.
— Пополнение пришло! К нам пришло пополнение!
— Где пополнение-то?
— А вона!.. В воротах стоит, войти пугается. Эй, зайчик, не бойся, мы бабешки добрые!..
Крепкие молоденькие девахи в белых халатах и косынках — санитарки и сестры медсанбата, побросав работу, высунулись в открытые окна второго этажа.
В проеме сорванных с петель ворот стоял юный солдатик в необмятой новенькой форме. Тонкая шея выглядывала из большого воротника гимнастерки, словно пестик из ступки. Из-за широких голенищ новых кирзовых сапог высовывались концы неумело намотанных портянок. Командировочное предписание, продовольственный и вещевой аттестат, то есть все документы, необходимые «для прохождения дальнейшей службы», он держал в левой руке. Правая рука готова была козырять кому угодно по любому поводу.
Во дворе бывшей двухэтажной городской больнички стучал бензиновый движок с генератором — давал ток в одну из комнат. Оттуда час тому назад выбросили все барахло, вымыли пол карболкой, повесили большую лампу над жесткой каталкой и наспех сотворили помещение для срочных, неотложных операций.
По коридорам таскали койки, медицинское оборудование, переносили раненых, мыли окна. Медсанбат привычно осваивал новое местожительство.
У добротного каменного каретника с крепким навесом — несколько санбатовских автомобилей. Вместе с автомобилями под навесом стояла уже и бричка с деревянной бочкой для воды, а рядом с бричкой — меланхолично жующая коняга неопределенной масти. Под открытым капотом «доджа» возился шофер Васильевой — Мишка, одетый в гестаповский мундир вместо спецовки. Мишка был несусветно грязен, и из-под капота «доджа» время от времени доносился его недоуменный матерок. Что-то у него там не ладилось. А может быть, Мишка еще не совсем постиг американскую технику. Неподалеку от него строчил на ножной швейной машинке пожилой санитар в очках. Ставил заплаты на простыни и наволочки. Легкораненые помогали санбатовским таскать разное барахло и необходимое оборудование.
Все были заняты, и обратиться новобранцу было не к кому. А на окна второго этажа, откуда его откровенно разглядывали девчонки в белых халатах, он просто боялся поднять глаза.
— Худенький-то какой, Господи... — слышалось оттуда.
— Как к нам, так обязательно какого-нибудь завалященького...
Вышла на крыльцо майор Васильева, стянула маску с лица и глубоко вдохнула холодный весенний воздух. Лицо ее было мокрым, усталым. Халат заляпан кровью, руки в резиновых перчатках. Оглядела потухшими глазами двор, суетню и обессиленно присела на ступеньки крыльца.
Из окна второго этажа раздался крик старшей операционной сестры, младшего лейтенанта медицинской службы Зинки Ивановой:
— Мишаня! Глуши движок! Кончили...
Мишка негромко матюкнулся, вылез из-под капота «доджа» и вразвалочку направился к движку, ветошью вытирая на ходу руки. Наклонился над движком, перекрыл краник бензоподачи и выключил зажигание. И во дворе наступила тишина.
— Степа! Невинный!.. — негромко позвала Васильева.
— Уже, уже, уже!..
В кургузом халатике огромный Невинный выскочил на крыльцо, держа в руках крышку от большого стерилизатора. Там были аккуратно разложены пинцет, папиросы, спички. Как на подносе, стояла роскошная чашка с кофе.
Не снимая резиновых перчаток, Васильева взяла пинцет, достала им из пачки папиросу. Невинный поставил крышку стерилизатора на верхнюю ступеньку крыльца, взял спички и дал Васильевой прикурить. Васильева с наслаждением затянулась.
Невинный осторожно приподнял чашку с кофе и протянул ее Васильевой, элегантно отставив в сторону свой толстенный мизинец. Это был давно сложившийся ритуал. Когда кофе не было, подавался крепчайшей заварки чай.
— Пальчик-то убери, — сказала Васильева. — Сколько тебе говорить можно?
Невинный испуганно поджал мизинец. Васильева взяла у него чашку, внимательно разглядела ее и отхлебнула кофе.
— Знатное пойло, Степочка. А где ты чашку такую раздобыл?
— Там же, где и кофе, Екатерина Сергеевна.
— От куркуль! — возмутился шофер Мишка и высунулся из-под капота «доджа». — Вы заметили, товарищ майор, он же никогда прямо не ответит!
— А тебе это вообще знать не положено, — огрызнулся Невинный. — Кофе трофейный — только для хирургов. Я, например, тебя не спрашиваю, откуда ты этот «додж» слямзил...
Мишка презрительно сплюнул и увидел новобранца в проеме ворот:
— Ну, чего стоишь? Иди докладайся товарищу майору.
Печатая шаг, новобранец подошел к Невинному:
— Товарищ майор, рядовой...
Мишка оскорбительно захохотал. Новобранец смешался и замолчал. Невинный зыркнул на Мишку недобрым глазом, указал новобранцу на Васильеву и сказал:
— Вона где товарищ майор. Я покаместь старшина.
Солдатик недоверчиво уставился на Васильеву, сидящую на ступеньках крыльца.
— Товарищ майор... Рядовой Кошечкин прибыл для дальнейшего прохождения службы, — уныло доложил новобранец.
Васильева затянулась папироской, оглядела солдатика с головы до ног.
— Ко-шеч-кин... — произнесла она раздельно и впервые улыбнулась. — А зовут как?
— Владимир Николаевич.
— Носом не вырос, — усмехнулась Васильева. — Ну какой ты Владимир Николаевич? Ты еще — Вовик... Вова. Владимиром Николаевичем ты уже после войны станешь. А пока — в распоряжение старшины Невинного. Он тебя и на довольствие поставит, и к делу пристроит. Понял?
— Так точно...
В окне второго этажа шел «свой» разговор:
— Хоть бы одного толкового мужика прислали!