Куда веселее жизнь у богатых, с их краснокирпичными хоромами. Хоть молния попади — ничего не будет такому дому. Вот за оврагом уже показались маковки коттеджей — сверкающие на закате алюминиевые крыши. А кое у кого и немецкая черепица или имитация её — малинового цвета жесть, тоже симпатично.
Но жизнь в таких дворцах весёлая, только если хозяин жив. А поскольку половина этих строений принадлежит воротилам теневой экономики, а сказать прямее — ворам в законе, вот эти, например, три красных корабля без окон пустуют уже второй год. Застрелили, застрелили бритых хозяев, весёлых парней с золотыми крестами навыпуск — одного, по слухам, прямо в центре города, возле главпочтамта, двух других — в собственном подъезде… Жёны без них сюда въезжать боятся, да и дома не готовы — надо же внутри деревянные панели ставить, трубы вести для обогрева (от собственного в подвале котла), паркет стелить, окна стеклить…
Куда легче мне — вот мой деревянный домик, покрытый шифером, обитый жёлтой вагонной рейкой. Одна радость — при строительстве брус клали не на землю, я исхитрился купить в округе и приволочь на свой участок десяток расколотых, а потому дешёвых бетонных балок. Теперь у меня под каменным основанием — погреб, туда ведёт с противоположной от крыльца стороны отдельная железная дверка. Так что если и подпалят домишко, останутся в сохранности в глубине земли картофель и капуста в банках.
Ко мне в назревающих сумерках бросились с весёлым лаем собаки соседей, и первым — приблудный молодой пёсик по кличке Алкаш: глаза сверкают, как у цыгана, хвост ходит, как «дворник» на стекле машины. За ним следует брыластый, внешне угрюмый Зверь, некогда, наверно, вполне хорошая охотничья собака. А поодаль крутится ещё и Машка, мохнатая сучка, время от времени валясь на землю, виясь и кусая себя то за хвост, то за заднюю ногу. Она трусовата, редко подойдёт, молча смотрит: а вдруг и ей что-то перепадёт. Ах, жаль, не подумал я сегодня про них… надо было взять что-нибудь с собой. Впрочем, хлеба эти псы не едят — избаловали их современные крезы остатками своих пиршеств.
Не заходя в свой домик, я обогнул огород с поваленным за зиму куском штакетника, подошёл к обитым белой жестью двум вагончикам, поставленным встык, где живут сторожа: Василий, Зуб и Борода. Впрочем, это те же бомжи, бродяги, только осевшие здесь, они «кантуются» на стройке круглый год: зимой пьют, спят, а весной выходят помогать по мелочи, сгружают с машин привезённые хозяевами будущих дач кирпичи, доски, а потом сами воруют то, что выгружали,— надо ж на бутылку выручить…
У меня с ними старая договорённость: они приглядывают за моей халупой, а я им ношу читать иностранные детективы, иной раз и материалы, привезённые из моих сибирских экспедиций,— частушки, охотничьи байки, сказки малых народностей. Я, кажется, забыл представиться — я филолог, доктор наук. По этой причине с судорогой выбрасываю вон остросюжетные поделки, сочинённые на русском языке,— примитивный, бедный, унижающий Пушкина и Астафьева слог! — а вот Чейза или Шелдона читаю порою и сам. Вполне допускаю, что на английском это звучит неплохо. И со спокойной совестью отдаю лакированные томики своим «лесным братьям» (кто из нас в юности не мечтал стать геологом или даже просто отшельником?). Так что меня здесь крепко уважают.
Сегодня на первом вагончике висел замок, но и в «штабном» (где есть телевизор и где обычно пьют) было тихо, не доносилось ни песен, ни криков — верно, вся компания поехала на ворованном каком-нибудь тракторе за водкой или побрела через сосновую гряду в гости, в строительный посёлок тех самых начальников. Там, говорят, бывают девушки…
Впрочем, дверь была открыта, в печке дотлевали, шаяли угли, на топчане храпел босыми ногами ко входу один из хозяев — Василий, парень лет тридцати. Я подумал, что он пьян, решил не беспокоить, но Василий, уловив движение света в дверях, дёрнулся:
— Кто?!.
— Это я, я, Николай Петрович.
— Петрович?.. А чё у тебя рука перевязана?
— Сломал.
— А… — Он сел, почесал ногтями всклокоченные волосы. — Я однажды ногу сломал… с крыши снег кидали, свалился… Скучное дело — ходишь, а нога как в гробу. — Он зевнул и вопросительно посмотрел на меня.
Он из сторожей самый серьёзный, лицом смугл, как южанин, а глаза синие, настойчивые. Украинских или казацких кровей. На шее багровый след от ножа (так уверяет Василий). Я достал из-за пазухи сверкающий томик иноземного классика.
— Вот спасибо!.. — Он вынул из-под грязной, как асфальт, подушки точно такую же книжку и протянул мне.— Давно не приходил. А я уж стал второй раз перечитывать… Лихо пишет.
Я огляделся, не зная, здесь начать разговор или в свои стены пригласить? В углу, как поверженный орган, стояли рядами пустые бутылки разного калибра, резко пахло квашеной капустой, носками, подгорелой ватой, окурками.
— В твой хауз никто не лазил. Садись, чего ты, Петрович?.. — Я подсел рядом на топчан. — А частушек нет?
— Частушек?.. — Я мысленно полистал странички прошлогоднего отчёта моих студентов, ездивших на Ангару. — Да вроде все звонкие тебе читал. Ну, разве что…
Василий аж взвизгнул и зажмурился от наслаждения.
— Ой, Петрович, какая у тебя интересная работа! Не забыть бы… дай запишу. — Он огрызком карандаша на краю валявшейся на полу газеты что-то накарябал. — Парни обрадуются.
— А где они?
— Да пошли забор ставить одному миллионеру…
— Не Туеву?
— Не. У него ещё до забора далеко. Надо же на кране подъезжать… на машинах…
— Это который Алексей Иваныч?
— Ну.
— Пойдём глянем… — Я поднялся, морщась и нянча руку, чтобы Василий отвлёкся на мою боль и не искал особенного смысла в моих словах.
— А эту площадку не я охраняю. Чего тебе — досок на дрова? Я тебе и тут дам, сам занесу.
Я пробормотал:
— Хотел просто глянуть… Говорят, в три этажа… с арками…
— Да уж, рукой не повалишь… — Василий закурил.— Даже из «эр-ге» не возьмёшь… — Он часто поминал в разговорах то «бе-те-эры», то «эр-ге», а то и американские «Зингеры», намекая, видимо, что в отличие от других бичей, тянувших срок в зоне, он-то побывал в боях. — Я читать буду.
— А может, покажешь? Который это дом?
Василий вдруг настороженно поднял на меня синие неподвижные глаза. Конечно, дошло до бродяги — неспроста я спрашиваю.
— Петрович, я не хочу палкой по голове получить… а то и пулю впотьмах… Ну их на!..
— Какая палка, какая пуля?!
— Вот тут, к дому моего хозяина,— он кивнул на недостроенный скромный коттедж с картонками в прогалах окон,— подъехали на днях на «джипе» обритые… мешков пять цемента накидали в багажник. Я вышел: «Вы чё, парни? Вам Витька разрешил?» — «Разрешил, разрешил…» А один сзади как трахнет резиновой дубинкой… у них и дубинки милицейские. И уехали. Я подумал: говорить Витьке, нет… решил промолчать. Ещё начнёт выяснять, кто такие, а те будут отнекиваться… мне достанется от Витьки за то, что недосмотрел, а те просто убьют при случае. Я читать буду.
Я пожал плечами и вышел. Уже стемнело, собаки лаяли куда-то в сторону соснового лесочка. Мне туда и предстояло идти.
— Его дом с башенкой… из белого кирпича, — прокричал из вагончика Василий. — Два этажа и башенка… ну вроде кукиша.
Я был несколько озадачен тем, что Василий трусил. За поглядки же денег не берут, что тут опасного? В лесу между белесыми сугробами, ещё не растаявшими здесь, дорога чернела, как траншея,— я брёл наугад и несколько раз зачерпнул ботинками воды.
Но вот и посветлело — на красном знамени заката коттеджи бывших руководителей партии. Да, замечательные здесь дома… кое у кого уже свет горит в окнах… пахнет дымком бань, а то и финских саун… смолистым деревом калёным несёт… музыка играет… звенят цепями псы…
Где же хоромы запакованного в тройку человечка с жестяным голосом — Туева? Ага, вот дворец в два этажа, белесая башенка вознеслась к небу, уже обозначившему звёзды… У подножия мерцают обёрнутые прозрачной плёнкой, ещё нетронутые кубы кирпича. Замер, как огромная цапля, кран. Слава богу, не слышно собаки…
В стороне, за кустами я заметил длинный вагончик, такой же, как у Василия с друзьями, в окошке играло голубое марево работающего телевизора. Я постучался в дверь.
— Кто?! — точно как Василий, спросили изнутри.
— Соседи,— ответил я, надеясь, что человека с загипсованной рукой не тронут, даже если будут раздражены моим визитом.
Дверь распахнулась — на пороге стоял голый по пояс здоровяк с усами. Он смеялся — видимо, только что смотрел весёлую передачу. Кивнул, приглашая к разговору.
— Алексей Иваныч просил вечерком подойти… по делу.
— Алексей Иваныч? Сегодня его не будет. Он завтра…— Сторож оглянулся на экран телевизора.— Он же по субботам.
— А, выходит, я спутал…— Я уже хотел пойти прочь, я получил, что хотел, но, заметив, что усатый снова уставился на меня, будто припоминает, видел он меня раньше или нет (а он ведь мог меня и видеть в посёлке), я исказил лицо, нянча руку.
— Что с хваталкой?