Чужой праздник - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4

Часть 3. Стамбул: замок и ключ

Глава 23.

2015

Ненавижу готовить.

Когда-то, помню, читала книжки вроде «Шоколада» Харрис и воображала себе, как у меня будет собственная кухня, а там — большой стол, мраморная разделочная доска, ножи всех возможных видов и размеров, склянки под специи и крупы, всё-всё-всё, что нужно, чтобы каждый день колдовать с едой.

Очарование готовкой и мечты о кухне держались ровно столько, сколько я жила в родительском доме и вынужденно терпела еду моей матери. Она, бедняга, всегда считала, что умеет готовить, и часто негодовала, что родные не в восторге от её опытов. Стоило мне начать жить отдельно, и все эти прекрасные картинки рецептов, баночек, красивых прихваток и прочих принадлежностей вытеснила плоская, как блин, правда жизни. Готовить скучно, долго и тяжело. Рецептам необходимо внимательно следовать, иначе получится ерунда. Красивые принадлежности стоят уйму денег, а если у тебя нет большой кухни с кучей шкафов и полок, их ещё и положить некуда.

С утра меня хватает только на то, чтобы сварить кофе. В общем, я давно сама себе хозяйка, и вставать в восемь-девять утра мне необязательно. Теоретически я могу встать в полдень, до вечера читать, гулять или сидеть в интернете, а ночью сесть за работу. Одно время я так и жила, но очень недолго. Мне нельзя привлекать много внимания, нельзя иметь слишком много связей, поэтому я не связываюсь с крупными заказчиками и не работаю ни с кем больше двух-трёх раз. Вместо этого я соглашаюсь на мелкие разнообразные работы, берусь за что попало, так, чтобы не быть привязанной к определенному стилю или направлению. Открытки, иллюстрации, дизайн, даже вёрстка иногда. Персонажи, логотипы, чёрта с рогами и чёртову бабушку — если платят.

Собственно, поэтому мои заказчики запросто могут позвонить в любое время суток. И не по важному поводу, а просто лишний раз вслух посомневаться над какой-нибудь ерундой, которую вполне можно обсудить по электронке. Или в скайпе, и не в восемь утра. Чаще всего меня будит именно такой звонок.

Поэтому с утра, ответив на внезапное от очередного тревожно-озабоченного, я обычно бреду на кухню — если на тот момент у меня есть кухня. Достаю из завала в раковине джезву, отмываю её, отмеряю кофе серебряной ложечкой с длинной витой ручкой. Добавляю кубик сахара, наливаю бутилированной воды. Иногда я живу в таком месте, где вода из-под крана ничем не хуже, но я сознательно следую ритуалу. Был у меня период, когда я решила, что мне больше не нужны якоря и страховки, что я отлично обойдусь без верёвочек, привязывающих меня к реальности. Нехороший период, вспоминать его неприятно и не хочется повторять.

Если жизнь складывается так, что кухни у меня нет, я одеваюсь и иду в ближайшее открытое кафе. Оно обычно в том же здании или рядом — иначе я и не выбираю жильё. Хотя бы на это мне заработков хватает.

Сегодня у меня есть кухня, и кофе, и коричневый сахар, и джезва ради разнообразия вымыта с вечера. Как и вся прочая посуда. Ничто так не дисциплинирует, как проживание на чужой жилплощади на правах гостя. Сейчас я выпью кофе, снова вымою маленький тёмный медный сосуд и ложечку с витой ручкой и уложу их в рюкзак, затолкав внутрь пакетики с остатками кофе и сахара.

За окном кухни шумит листва, орут чайки и воет магистральная развязка. Я отмеряю кофе в джезву, бросая взгляды на флаги, которые полощет ветер. Две недели, проведённые в Варне, я смотрела по утрам на эти флаги — полосатый болгарский и синезвёздный флаг Евросоюза.

Ниже флагов темнеет полоса деревьев, из которых выглядывают крыши пятиэтажек. Дальше, за домами и дорожной развязкой, невидимый отсюда простирается парк. А ещё дальше, под высоким обрывом, тянется полоса пляжа и — море.

Я осторожно наливаю из пятилитровой бутыли воду, включаю конфорку электрической плиты, ставлю джезву и снова смотрю в окно. Солнце встало с другой стороны дома и не слепит глаза. Море отсюда не видно, но мне достаточно знать, что оно где-то там. Это одно из моих любимых состояний: утро, лето, открытое окно и море рядом.

Ужасно жалко, что мои две недели здесь закончились.

Я слышу шипение и успеваю убрать джезву с поднявшейся кофейной пенкой с плиты. В первый раз, варя кофе на такой плите, я просто по привычке выключила конфорку. И тут же мой кофе оросил стеклокерамическую панель, подгорел и завонял. Мне всегда приходится всему учиться на своих ошибках, потому что рядом обычно нет никого, кто мог бы сказать, как правильно. Рассказать, что электрическая конфорка не остывает моментально, как газовая, или что отмыть пригоревший кофе со стеклокерамики можно только специальным средством.

Или что люди всегда врут, если только их не припрёшь в угол по-настоящему.

Я наливаю кофе в первую попавшуюся чашку (попалась синяя, с вытертой позолотой на ручке и по верхнему краю), оглядываю кухню, пытаясь вспомнить, куда вчера кинула бумажный пакет с выпечкой. На дверце холодильника висит прижатый магнитом листок, исписанный поразительно кривым почерком. Верхняя строчка крупно взывает: «Света!».

А могла бы и не заметить, если бы не стала искать свои слойки.

Записка уведомляет меня, что мою выпечку скинули с холодильника и разогнали по кухне коты, о чём хозяйка сожалеет и предлагает мне удовольствоваться шоколадкой — молочной или белой, или обеими, из левого ящика стола. Кроме того, она сообщает, что легла поздно (а скорее, рано, если вспомнить звуки на рассвете) и просит утром её не будить.

Обойдусь без шоколадок. Вытаскиваю из хлебницы остаток вчерашнего багета, а из холодильника — мягкий сыр, сооружаю себе пару бутербродов, добавив сверху пасты из острого перца. Шоколадки, скажет тоже.

Хозяйка квартиры — прекрасная женщина. В другой жизни мы могли бы подружиться. Она шумная, весёлая, размашистая и активная, у неё отлично работает голова и всё в порядке с чувством юмора и здравым смыслом. Поэтому она думает, что сегодня вечером я сяду в такси и поеду в аэропорт, чтобы сесть на самолёт до Москвы. Поэтому же она ничего не знает о назначенной мной на вечер встрече.

Это самый неприятный побочный эффект моего образа жизни — мне всё время приходится врать. Недоговаривать, умалчивать, отвечать уклончиво, слегка искажать факты. В общем, по-крупному, я ничего не скрываю: все мои знакомые знают, что я художница, много путешествую, работаю даже в дороге, снимаю временное жильё там и тут, где позволят деньги и удастся получить визу. То возвращаюсь на родину, то остаюсь за границей. Избегаю постоянных отношений, собственного жилья и серьёзных обязательств. Пощу фоточки в инстаграм, веду блог, как все. Для нынешних времён это вполне обычно и не удивительно. Главное — не касаться подробностей и не вдаваться в детали. Я к этому привыкла и несу дезинформацию на автопилоте, не путаясь в показаниях и не теряясь. И не пытаясь ни с кем дружить.

Кофе почти обжигающий. Я осторожно отпиваю крошечными глотками, дую, снова отпиваю.

Кстати, инстаграм. Я отставляю чашку и на цыпочках пробираюсь по коридору мимо комнаты спящей хозяйки, мимо комнаты её подружки, мимо ванной, откуда мне под ноги выкатывается здоровенный чёрный кот, так что я едва на него не встаю. Поднимает крупную голову, показывая белый подбородок и в беззвучном «мяа» открывает рот. Коты в этом доме понятливые, никаких звуков, пока хозяйка спит. Ещё бы не тырили еду — цены бы им не было. «Привет, Тоша», — бормочу я, наклоняясь на ходу и проводя ладонью по котовой спине. Тоша моментально плюхается на пол и сладко тянется.

Вот и «моя» комната. Смартфон, конечно, лежит на подоконнике, подключенный к зарядному устройству. Отключить из розетки, вытащить из гнезда на смартфоне, свернуть, закрепить липучкой, убрать во внутренний карман рюкзака. На прошлом привале я продолбала такое же, только фирменное, а эту китайскую подделку пришлось спешно купить уже здесь, в Болгарии. Вероятно, моя маман могла бы много чего сказать по этому поводу, но у неё нет шансов.

Возвращаюсь на кухню, глядя под ноги (кот всё ещё валяется в коридоре), чтобы допить кофе, доесть бутерброд с сыром и пролистать соцсети. «Напоследок», говорит в голове неприятный голос. Ещё чего, одёргиваю я себя, откуда вообще такие мысли? Всё идёт по плану. Всё будет нормально. Как всегда.

В ленте попадается фотка знакомого места: крупная, красивая женщина стоит, отвернувшись в профиль, на фоне улицы Истик-ляль. Её темные волнистые волосы чуть отведены ветром, а за её спиной виден знаменитый красный трамвайчик. Короткий пост на английском привычно-многозначительно даёт понять, что героиня снимка познала в жизни главное и вполне счастлива. Я немного колеблюсь, раздумывая — написать ли комментарий? — но ограничиваюсь обычным лайком. У нас давно заведено поддерживать связь такими простыми незначительными действиями, без слов, без дополнительных значений. Переключаюсь на вкладку своих лайков — да, она тоже отметилась под моей последней фоткой.

Я заканчиваю пролистывать ленту фейсбука, когда телефон вибрирует, чуть ползя по столешнице — пришло сообщение в мессенджер.

Я не хочу его читать. Я нажимаю на иконку уведомления.

«В 21:00 под главной лестницей у кафе «Посейдон». Подтверди.»

Пишу «Ок», отправляю. И понимаю, что в животе начинает медленно закручиваться узел, словно кишки собрали в горсть и заворачивают, как выжимаемое бельё.

Я могу отказаться сейчас, или позже, или даже в последний момент. Я могу обмануть ту, с кем переписывалась. И она может, кстати, обмануть меня. У неё ещё меньше причин быть откровенной или поступать, как оговорено. А у меня совсем нет причин ей доверять. Она тоже врёт столько, сколько я её знаю, и с чего бы ей измениться? Тем более, что и я вру ей. Ну… недоговариваю. Я возвращаюсь к инстаграму, бездумно листаю фотки, пытаясь отвлечься от тревоги. Но, как назло, вижу фотографию ещё одной эффектной дамочки, которая селфится «губы бантиком» на фоне утреннего пляжа. Сворачиваю приложение, стараясь не думать о том, что эти две тоже подписаны друг на друга.

Из коридора неспешно выплывает кот. Вышагивая лапками в белых «носочках», обходит кухню по периметру, попутно понюхав свою мисочку (сейчас пустую), и прыгает на соседний стул. Усаживается, медленно зевает, вытягивая усы вперёд и на секунду демонстрирует блестящие белые клычки и ребристое розовое нёбо. Смотрит на меня прищуренными жёлтыми глазами, а потом начинает усердно вылизывать переднюю лапу. Я смотрю на кота, такого домашнего, спокойного и уверенного в своём праве лизать лапу тут, на стуле, и завидую. Коту, его хозяйке, её подружке, их соседям. Всем, кто живёт тут круглый год, глядя по утрам на трепещущие под ветром флаги, угадывая дыхание моря за домами и деревьями, слушая вопли гларусов в открытое окно.

Кот заканчивает с одной лапой и принимается за вторую, а я встаю, чтобы вымыть джезву и чашку, вытереть крошки со стола и начать свой рабочий день.

Глава 24.

2000

Ей редко когда бывало настолько стыдно. Причём, ладно бы она что-то некрасивое сделала. Всей её вины на тот момент было, что она грязная и потная, как грузчик после смены. Пока она бродила по улицам, стараясь идти по теневой стороне — чувствовала себя почти нормально. С этим городом они неожиданно неплохо сочетались. Вокруг были толпы, и изрядная часть этих толп состояла из таких же потных людей в несвежей одежде.

Но в кафе было тихо, чисто и как-то очень… прилично. Словечко из лексикона её матери словно само выскочило в памяти. В кафе было прилично, а она выглядела совершенно неприлично, но было уже поздно. Она уже зашла и стояла возле столика, за которым сидела обалденно красивая девица. Сидела, подперев кулаком скулу (а рядом вьётся каштановый локон, а с браслета на запястье свисает хорошенькая эмалевая бабочка), и смотрела на неё с таким видом, как будто у неё собираются милостыню просить.

Тут до Светки и дошло, как всё это выглядит со стороны, как она выглядит, и она тут же почувствовала, как лицо становится горячим, плечи поднимаются сами собой, а пальцы сжимаются — в том числе, кажется, и на ногах.

— Привет, — сказала красотка. По-русски сказала. Значит, Светка не ошиблась, когда пошла за ней от автобусной остановки. За дни, проведённые в Стамбуле, она первая, в ком Светка заподозрила соотечественницу из-за сказанного сквозь зубы «чёрт».

— Ну давай, садись, — она выпрямилась, махнула рукой в сторону стула напротив, — Расскажешь, чего тебе надо.

Не то чтобы Светка мгновенно успокоилась, но чуть-чуть отлегло. Она отодвинула стул, потом вспомнила про рюкзак, стянула со спины, невольно оглядываясь на мрачного мужика за стойкой — он замер и внимательно смотрел в их сторону. Садясь и пристраивая рюкзак к ножке стола, она сказала тихо:

— Этот… Продавец…

Красотка быстро глянула в ту сторону, сказала:

— Спокойно, — встала и пошла к стойке. Опасаясь оборачиваться, Светка вся превратилась в слух.

Девушка быстро и свободно сказала по-английски длинную фразу, из которой Светка уловила только «фор май френд». Мрачный мужик медленно ответил что-то невнятное. Послышался дребезг посуды, шипение, плеск, потом скрежет кассового аппарата. Ещё минута напряжённого ожидания — и красотка вернулась. Поставила на стол тарелку со здоровенным бутером, большую чашку (кажется, кофе с чем-то) и села на своё место.

— Давай, — она взялась за свою крошечную чашечку, сделала очень осторожный крошечный глоточек, — Объясняться можешь в процессе.

Светка первым делом схватилась за чашку. В ней был настоящий капучино. Она такую вкуснятину первый и последний раз пила в кафе «Сервантъ», куда Сашка её потащил праздновать возобновление их «отношений». Недолго музыка играла…

Она заставила себя оторваться от чашки, передохнула и нашла взглядом салфетки — на физиономии у неё, понятное дело, уже пушилась молочная пена. Промокая её тоненькой мягкой бумагой с пупырчатым узором, Светка пыталась собраться с мыслями.

Её визави явно была из терпеливых. Она отковырнула от разломанной турецкой сласти на своём блюдце крошечный кусочек, положила в рот, прислушалась к ощущениям. Проглотила и сказала:

— Голый сахар. Как они это едят вообще?

— Сладкое в исламских странах служит заменой алкоголю, — сказала Светка, вспоминая обсуждение на форуме. И мысленно добавила — к сожалению.

— Я в курсе, — красавица подняла взгляд от тарелки и вперила в собеседницу. Глаза у неё были пугающе тёмными, как перезрелые черешни, а ресницы вокруг них густые и длинные, словно искусственные. — Ну как, есть что сказать?

В общем, выбора не было. Попала Светка крепко, то, что ей удалось встретить русского человека среди толп турок и иностранцев, и этот человек не послал её лесом — удивительная удача, но любого везения надолго не хватит. Поэтому она покосилась на бутерброд (успеть схватить, если погонят) и быстро сказала:

— Я тут оказалась случайно, одна, у меня очень мало денег и нет загранпаспорта. Идти некуда. И… — она снова покосилась на бутерброд, — И звонить некому. И я вообще-то не собиралась ни о чём просить, но…

Маленькое жалобное враньё, которое вряд ли чем-то мне поможет.

— Но тут я тебя увидела и позвала, — произнесла красотка без секундной даже паузы. — Сейчас тебе полагается спросить, кто же я такая, а я бы ответила «Я твоя большая удача», — она как-то нехорошо, мрачновато усмехнулась.

Светка признала:

— Ну, это правда. Это… очень повезло. — Не будем вспоминать о том, что последние сутки она потратила на то, чтобы прислушиваться к людям на улице в надежде определить «своих».

Красавица молча встала, ушла, и Светке снова пришлось сидеть и пытаться спиной услышать, что происходит у стойки. Безуспешно — там звенит посуда, звенит мелочь, звенят голоса, потому что как раз с улицы вошла компания одетых в закрытые платья-плащи женщин. Они толпятся у витрины, болтают, смеются. Её «большая удача» возвращается ещё с одной чашкой кофе. На этот раз она взяла себе обычный американо.

— Ладно, — она садится, отпивает, вздыхает, как человек, который наконец-то попал тугой пуговицей в мелковатую петлю. — Я Елена. Ты?

— А… Света, — ей не хотелось называть своё настоящее имя, но и представляться ролевым именем было стрёмно — эта Елена явно из цивилов. Да и сама-то она, если подумать…

— Так, Света, — Елена снова отпивает свой американо, отщипывает от разрушенного пирожного кусочек, — Я думаю, удача в данном случае ни при чём. Это скорее закон природы такой. Мне когда-то одна… женщина объяснила, — и Светка замечает небольшую заминку, словно Елена в последний момент остановилась и заменила словом «женщина» что-то другое.

Это был вполне себе решающий момент. Можно было сделать глупость — схватить бутерброд и выскочить из кафе. Убежать куда-нибудь, прийти в себя, поесть, а потом купить на последние деньги самого дешёвого алкоголя и сделать ещё одну попытку.

Пятую… или шестую? Она вдруг осознала, что сбилась со счёта, и у неё аж дыхание спёрло от ужаса.

— Эй, — Елена поставила свою чашку на блюдце и пощёлкала пальцами перед Светкиным носом, — Алло, Хьюстон орбите! Мы вас теряем!

— А… да. Извини. — она попыталась улыбнуться, но получилось так себе. Срочно надо было что-то сказать, но ничего не шло на ум.

— Ясно, — Елена вздохнула, — Ладно, тогда ты так посиди, а я, что ли, поговорю. Идёт?

— Ага, — сказала она. А что ещё скажешь в такой ситуации?

И Елена стала говорить.

Через полчаса они всё ещё сидели в кафе. Светка незаметно для себя сжевала половину бутерброда. Разломанное на части «гнездо» с орешками так и стояло невостребованное у края стола, куда его раздражённо отодвинула Елена, не в силах съесть больше ни кусочка. Остатки её американо остыли, осели и остатки молочной пены в чашке Светки.

— Так что теперь я в безопасности, — сказала Елена, обращая к Светке запястье с болтающимся на браслете брелоком, — Забавно, но факт — работает. Главное, не забыть прижать.

— Можно, я посмотрю? — на вид обычный металлический брелок с эмалью. Елена протянула руку через столик, тряхнула, чтобы браслет съехал на кисть. На обратной стороне брелока в центре, там, где крылышки выходили из тельца бабочки, торчал небольшой круглый шип. Ах, «прижать»…

— В моём случае главное не терять осознанность. — Елена забрала руку с браслетом. — Конечно, удовольствия меньше, но и, так сказать, побочный эффект пропадает. Болевая точка мешает провалиться в транс.

— Ясно, — Светка опустила взгляд в свою чашку, где поверх темного осадка стояла белёсая жижка.

— Твоя очередь, — сказала Елена.

Светка повозилась на стуле, разгладила перед собой скатерть, понимая, что тянет время, и никак не решаясь начать. «Вроде бы, раз она такая же, как я, то бояться нечего, но»… Что значит «такая же»? Она вон сделала себе висюльку с шипом и решила проблему. И вовсе не думает о том, что её можно было так не решать…

Ну ладно.

— На меня действует алкоголь. То есть, надо выпить и заснуть. И во сне в какой-то момент… — даже в таком разговоре она не решилась открытым текстом сказать «я невероятным образом перемещаюсь в пространстве». Пусть это случалось в реальности, обсуждать это казалось безумнее и опаснее, чем переживать.

— То есть, — медленно проговорила Елена, — Если не пить, то никуда не переместишься? — их взгляды встретились. Прежде, чем Светка успела подумать, её язык сказал:

— Так ты тоже можешь не кончать, и никуда не переместишься!

Идеальные, по последней моде уложенные и подкрашенные брови красавицы поднялись, глаза расширились, а губы сжались. Целую долгую секунду Светке казалось, что она сейчас её пошлёт прямо матом. Но она выдохнула, вернула на лицо спокойное выражение (и это выглядело фантастически, словно компьютерный эффект) и сказала:

— Ну да. Соня говорила, что индивидуальный триггер чаще всего завязан на личный способ сброса напряжения. Так или иначе, у тебя есть выбор — не пить, пить и не спать или… перемещаться.

— Так-то да, — сказала девушка, — но не сейчас.

— В смысле? — удивилась Елена.

Вот и добрались до главной засады.

— Я тут, в Стамбуле, торчу уже несколько дней, — призналась Светка, — И не то, чтобы по своей воле. Что-то… поломалось. Я как будто, ну, залипла.

— Не перемещаешься? — Елена подалась вперёд, положив подбородок на ладони и упершись локтями в столешницу.

— Перемещаюсь, но не так. Понимаешь, дело в том, что я когда стала пробовать… ну, намеренно! — у меня сначала получалось куда попало и недалеко. Километров на триста-четыреста, — Светка увидела, что собеседница меняется в лице, и быстро добавила:

— Но я сразу поняла, что меня всегда выносит к людям!

— Блин, — Елена отодвинулась и посмотрела на неё как на ненормальную, — Ты хоть понимаешь, насколько это опасно? Я всего один раз попробовала, и меня в какой-то пруд занесло! Чуть-чуть бы не повезло — я бы утонула!

Пруд, ничего себе! Светка быстро перебрала в памяти все свои «перемещения». Скамейка на площади, скамейка в парке, тропинка, обочина дороги, лестница, соединяющая две улицы, сбегающие по холму…

Елена, всё ещё глядя на неё с выражением недоверчивого возмущения, спросила:

— И сколько раз ты так уже?

— Примерно раз десять, — она отвела взгляд.

— Примерно? — тогда Светка впервые поняла, насколько эта гладкая красавица умная и внимательная. — Давай, скажи, что ты не считала!

Чёрт. Чёрт. Даже по прошествии многих лет я помню, насколько неудобным был тот разговор. Девочка Света чувствовала себя бестолковой белкой, которую хорёк гонит по дереву, пока не загонит на самую длинную отдельно торчащую ветку, с которой разве что сигануть вниз… Только она не летяга. И она сдалась:

— Считала. Пока не оказалась здесь. Этот город — как огромная липучка для мух! И алкоголь здесь нереально дорогой. Может, дело в этом, может, я мало пила, или плохо засыпала, или… Чёрт его знает, — она пожала плечами. — Просто раньше было однозначно: бутылка пива, ложишься почти где попало и — оп! — просыпаешься в другом месте. Первые разы меня несло случайным образом, потом я сориентировалась… ну, отчасти. Там такое специфическое освещение…

— Постой, погоди, — Елена выпрямилась на своём стуле, — Где освещение? Как сориентировалась? — Она снова впилась Светке в лицо своим тёмным, решительным взглядом, под которым девушка, кажется, сразу начинала плавиться или даже испаряться на месте, теряя слова. Елена, кажется, поняла, что на неё не полезно нажимать. Откинулась на спинку стула, сложила домиком аккуратные пальцы с французским маникюром и сказала спокойно:

— Доедай свой сэндвич. Если надо, я тебе возьму ещё попить. Потом пойдём ко мне в гостиницу, и ты мне всё расскажешь толком. — Она чуть повела носом, оглядывая грязную майку собеседницы (и пятна под мышками, конечно, и шурум-бурум на башке) и добавила:

— Вымоешься заодно.

Светка послушно подтянула тарелку к себе, но не смогла всё-таки удержаться:

— А… почему ты мне вдруг помогаешь?

— Потому что, — сказала Елена, и не добавила больше ни слова.

Глава 25.

У одного известного детского писателя во многих книжках был такой сюжетный ход: встречаются два ребёнка (обычно мальчики) и тут же начинают дружить, как так и надо. Дети, мол, непосредственные такие, сразу проявляют дружелюбие и взаимный интерес.

Может, Светка была неправильным ребёнком, может, просто девочкой — в детстве у неё так ни разу не было. В самом удачном случае она оказывалась новенькой в сложившейся детской компашке, и эта компашка не давала ей сходу по шее. В самом неудачном приходилось и убегать, и драться. Первым человеком, который просто так взял и начал с ней дружить, была девочка Ира по прозвищу Горгона. Которая небезосновательно решила, что может доверять тому, кто держал ей волосы, пока она тошнилась в клубном сортире. Но Горгона была, как сперва казалось, просто родственная душа: почти ровесница, рисовака, маугли, выращенная книжным шкафом. Можно сказать, они познакомились задолго до того, как познакомились. К тому же поначалу девушки всё-таки потратили немного времени, чтобы присмотреться друг к другу. Сверить цитаты, опознать в другой путешественницу по тем же кривым тропинкам.

Елена, у которой со Светкой не было ничего общего, вела себя, как чёртов «крапивинский мальчик». Она подобрала Светку, как хромого щенка, и не собиралась ни у кого спрашивать разрешений. Она видела цель и не видела препятствий. Она была уверена в себе, как тридцать три мушкетёра, спокойна, как крейсер «Аврора» и знала, чего хочет. Хотела она в тот июльский день именно Светку, точнее — всей возможной информации, которую она могла дать. И Светка, яростно обдираясь суровой отельной мочалкой в душе, с некоторой тревогой спрашивала себя: что она сделает, когда я расскажу ей всё, что знаю? Попробует мне помочь? Выгонит и забудет о моём существовании? Сдаст полиции?

— Размер у тебя, конечно, мелкий, — сказала Елена из-за двери, когда Светка вытиралась огромным белым полотенцем, — Но я выбрала шмотки, которые можно носить оверсайзом. На кровати всё лежит, одевайся. Я пойду, спущусь на улицу, тут где-то киоск был, кажется, рядом.

Она не успела ничего ответить, дверь уже хлопнула, чирикнул ключ в замке. Для Светки это ничего не значило, все отельные двери отлично открываются изнутри специальной «вертушкой». Она могла выскочить, схватить вещи, пошарить в чемодане (который стоял в проёме за шкафом) и убежать, унеся чистой одежды, а при удаче и немного денег. Купить алкоголя и…

Нет. Этот вариант она уже обдумывала, и он от неё никуда не уйдёт, в конце концов.

(Останавливали её отнюдь не соображения морали)

Светка расправила полотенце, развесила его на верхней кромке душевой кабинки и вышла из ванной.

Елена действительно постаралась найти самый непозорный вариант. Это Светка уже потом узнала, когда увидела, в чём новая знакомая обычно ходит. А в тот момент она увидела на кровати полосатые штаны на широкой резинке, белую рубашку со стоячим воротничком и — о боже, кровь из глаз — кружевные трусики и топ телесного цвета. Точнее, телесными они были для Елены. Для Светки они были неопределённо-бежевыми и совершенно чудовищными. Она развернулась на сто восемьдесят градусов, отыскала на полу ванной свои собственные черные хлопковые трусы и немедленно их постирала. Может, если вывесить их на окно, под горячее солнце, ношение кружевного безобразия удастся свести к минимуму…

Штаны были ей длинны, даже поддернутые повыше. Рукава рубашки пришлось закатать. Кружевные трусы не сваливались, но она явно ощущала, что они рассчитаны на задницу несколько побольше имеющейся. Разница у них была в два размера не в Светкину пользу.

Оказалось, что в номере есть балкон. Никаких бельевых верёвок там, конечно, не нашлось, зато балконная решетка вполне позволила закрепить её бельецо на солнечной стороне. Авось, не унесёт — ветра не было. Она подумала, что надо пользоваться случаем и постирать остальные вещи, лежащие противным комом в пакете на дне рюкзака, но после душа на неё напала лень почти до апатии. Светка стояла, положив руки на балконную решетку, и наслаждалась горячим солнцем, которое облило её всю от мокрых волос на макушке до босых ступней. Деревянные перильца были тёплые и шероховатые, а плитка под ступнями — гладкая, но тоже тёплая. «Люблю жару. Люблю солнце. Хорошо…».

Она бы так ещё долго млела, но стукнула дверь номера и из-за спины послышался голос Елены:

— Дура, ты сгореть хочешь?

Светка обернулась. Елена стояла посреди номера с мрачным видом, уперев руки в бока. Прежде чем Светка что-то успела ответить, она сказала:

— Давай внутрь, — таким тоном, что у девушки не достало духу сопротивляться.

Она вернулась в комнату, пошевеливая плечами под чистой рубашкой. Елена уже сидела на кровати, ей же кивнула на хилый стульчик у стены. Пришлось сесть.

— Я тут не первый день, — сказала Светка, стараясь соблюсти баланс уверенности и дружелюбия в голосе, — В первый день и правда чуть не обгорела, но потом приспособилась. У меня и крем от солнца есть.

— Молодец, — ответила Елена, — На улице белый день, половина двенадцатого, ты только что вымылась и пошла такая под ультрафиолет. В самое пекло. Если что, я тебе солнечные ожоги лечить не собираюсь.

— Ну я ж оделась, — пробормотала Светка, но Елена уже оставила тему с солнцем позади.

— Давай, рассказывать по порядку, как у тебя что, — заявила она.

— Ну а что рассказывать? — она всё ещё надеялась, что обойдется самым минимумом, — Вот, как я сказала, сперва меня кидало как попало и недалеко. Ну и я видела там что-то в процессе, но не очень понимала, что именно. А потом…

— Подожди, — Елена чуть качнула головой, — Давай-ка с самого начала. С самого первого раза.

Светка вздохнула. Под ней опять качалась та самая длинная ветка, с которой некуда было прыгать. Некстати она вдруг снова вспомнила Горгону, которая медленно, увязая в песке, идёт по пляжу и произносит нараспев: «Ничто не будет уж как прежде, трам-пам-пам». Интересно, звонила ли она Сашке? И что он ей ответил? От этих мыслей ей стало вдруг не страшно, а грустно. «В самом деле, чего я ломаюсь? Всё самое ценное я уже потеряла. Поменяла на фантастическую невозможность, прямо как в каком-нибудь занюханном фэнтези». Очень она была тогда сентиментальной и депрессивной девицей.

— Ладно, могу и с начала, только это долго получится.

— Ты давай рассказывай, — безжалостно ответила Елена, и она стала рассказывать — с того самого мерзкого октябрьского вечера несколько лет назад, когда обычная студенческая пьянка закончилась для неё неожиданно, и до последней попытки покинуть город-на-двух-континентах. Елена не перебивала, не задавала вопросов, не комментировала. Слушала.

— Ну… вот. — к концу рассказа у Светки горло пересохло. — Если бы тебя не встретила, пошла бы опять в ту заброшку ночевать. А потом попыталась бы зайцем на электричке куда-нибудь выехать и ещё раз попробовать.

Елена помолчала, чуть наклонив голову.

— Так ты думаешь, дело в месте? — спросила она, теребя свой защитный брелочек на запястье.

— Ну а какие ещё варианты? Меня каждый раз как будто на резинке… отдёргивает. Примерно туда же, ну — максимум, в соседний квартал…

— И в самом деле, — Елена оставила подвеску в покое и вдруг откинулась на кровати, оперлась на локти и уставилась в потолок.

— Я вот чего понять не могу, — сказала она, — Зачем ты из дому ушла?

Светка почувствовала, как привычно поднимаются плечи, сжимаются пальцы. Вдох-выдох, сглотнуть, поднять голову:

— Не можешь — и не понимай.

Елена оттолкнулась от кровати, села. Посмотрела пристально:

— Тебя что, били родители?

«Били? Меня?»

— Н-нет… Почему сразу «били»? Можно подумать, других проблем не бывает!

— Ну, всякое бывает, конечно, — Елена снова улеглась, на этот раз закинув руки за голову, — Но они же тебя не гнали из дому? Учёбу твою оплачивали, кормили, одевали? Ну и жила бы дальше. С парнем можно так встречаться, ты ж ещё дитя малое, замуж рано, вместе жить тоже.

— Ты взрослая зато, — не удержалась Светка.

— Мне двадцать три, — ответила она, — Но я вообще-то тоже пока в серьёзные отношения не планирую.

— Я тоже не планировала, — буркнула Светка. Попробуй, объясни такой Елене, что такое наша семейка. «Они ж тебя не гнали». Ну да, ну да. Зато рады были до жопы, когда она свалила. Освободила жилплощадь, так сказать. Светка опять вспомнила Горгону, её родителей, её комнату. Очень захотелось свернуться калачиком и поплакать, но такой роскоши она себе позволить не могла. Разговор был ещё не закончен. Она попыталась:

— Дома было очень тяжело. На меня всё время орали. Они… отчим хотел своего ребёнка, давно уже, но у них не получалось, а срывались на меня. Оба причём. А она… мать всегда была против меня. В любой ситуации. Когда я от них свалила, стало легче.

— Ну ладно, — отозвалась Елена, — Допустим, мальчик у тебя был неплохой, судя по всему. Взял к себе.

— Ну да, — Светка хмыкнула, пытаясь изобразить цинизм и хладнокровие, — Мать говорила — «перспективный».

— Но? — спросила Елена.

— Да чего «но», — она не выдержала, подобрала ступни на сиденье стула, обхватила колени руками, — Хороший мальчик. Умный, перспективный и всё такое. Только я не такая хорошая. Если бы не это… — Светка невольно выделила «это» интонацией.

— Тебя послушать, так ты прямо наркоманка, — неожиданно заявила Елена, снова садясь, — Мальчик хороший, подруги, училище это твоё художественное, а тебя так и тянет снова вмазаться. — Она смотрела Светке в глаза и видела её насквозь. И что бы она ответила? Что бросилась на этот путь от безнадёги, от того, что почувствовала себя предельно одинокой, от того, что разрушились все связи, которые держали её на месте?

Светка не отвела взгляд. Она с достоинством, насколько могла, сказала:

— По всей видимости, так и есть. А теперь у меня, как у всякого наркомана, бэд трип и проблемы.

Елена ещё немного посверлила её своим пристальным черешневым взглядом, а потом сказала:

— На счастье, у тебя есть я. А у меня есть Соня… на крайний случай.

Глава 26.

Светка понятия не имела, какую сослужила службу этой самоуверенной красавице. Она никогда бы в этом не призналась — и она не призналась! — но однажды, много позже, я поняла, почему она с таким усердием взялась решать проблемы девочки Светы. Интерес к нашей общей «теме» тут сыграл свою роль, но не самую важную.

Гораздо важнее оказалась для неё возможность ощутить себя… ну, не «главной», конечно, и даже не столько «старшей», сколько тем человеком, который ориентируется в ситуации. Иллюзия контроля — тогдашняя Света таких слов знать не знала. Отдалённо понимать чувства Елены я начала, когда в одной книжке прочитала, как страшно ехать по горной дороге на пассажирском сиденье — и как спокойно становится, стоит оказаться за рулём. Елене было не привыкать рулить собой, но здесь, в Стамбуле, она на какое-то время немного потерялась. На неё свалился весь этот город с чужим языком, чужой едой, чужими запахами и звуками, поколебав её уверенность в себе. Но тут в её поле зрения оказался некто, кто был в ещё более плачевной ситуации и явно нуждался в руководстве. Елена почувствовала в руках руль и дала по газам.

А Светка оказалась на пассажирском сиденье, и следующие пару суток в ужасе цеплялась за что попало, пока их двоих несло по странным серпантинам над пропастью.

Правда, сначала даже гор никаких, образно выражаясь, видно не было. Прежде чем обратиться к своей «последней надежде», неведомой Соне, Елена рассудила вслух:

— Значит, так. У тебя есть минимум одна возможность выбраться отсюда. Как минимум, ты можешь обратиться в российское консульство, в Стамбуле оно точно есть. У меня на такой крайний случай есть телефоны и адрес — куда звонить и идти туристу в случае потери документов, или в случае иных каких происшествий. Допустим, — Елена наставила на неё указательный палец, — Допустим, ты отстала от группы и потеряла документы… — она, поджав губы, окинула Светку взглядом и покачала головой. — Нет, фигня. Они тут же начнут спрашивать информацию по турфирме, дате прилёта и отлёта, в какой гостинице заселяли… И будут проверять. Значит, не группа. Можешь назваться самостоятельной туристкой, как вот я. Значит, тогда они будут запрос делать по месту жительства… наверное, — она нахмурилась и снова поджала губы. Собственная неосведомлённость явно здорово её раздражала.

— Они же в любом случае узнают, что я официально не въезжала в страну? — спросила Светка, — У них же есть, это самое, ну, база данных? Или как оно называется?

— Да есть, наверное, — Елена поморщилась, — С другой стороны — это ж турки. У них, небось, бардак хуже нашего. Но если узнают, выходит, ты закон нарушила. Нелегальный мигрант.

— Ну и пусть депортируют меня, блин, домой, — пробурчала Светка, стараясь скрыть страх. Она не имела ни малейшего представления о том, как «депортируют». Елена, похоже, тоже, потому что она сменила тему:

— Возможно, дело и правда в месте. Стамбул… особенный, это сразу чувствуется. Такой… подавляющий, — она невольно поёжилась, — Может, у него какое-то особое тяготение? Значит, надо отъехать куда-то в менее населённые места. И… ещё раз попробовать.

Светка подняла взгляд на неё и подумала — только подумала! — а она уже выпрямилась и смотрела в ответ возмущённо:

— Ну, нет! Даже не думай. Меня это не касается. Я пробовать не собираюсь, ни здесь, ни где-то там ещё. Никогда и ни за что!

Светка сникла и снова уставилась на свои ступни. Они у неё были почти совсем белые, потому что большую часть лета она проходила в кедах, в том числе эти несколько дней в Стамбуле. И крымский отдых, когда Светка щеголяла в босоножках, не особо помог. Зато кисти рук, обхватившие щиколотки, были красивого золотистого цвета. Она вспомнила, как в Крыму слегка обожгла руки, когда уселась рисовать на пляже: голова в кепке, полотенце на плечах и беззащитные кисти, держащие альбом и карандаш. Ей повезло тогда, банки сметаны и тюбика пантенола хватило, чтобы ожог быстро прошёл. Светка внутри себя немного гордилась, говоря мысленно: artist’ssunburn. Характерный солнечный ожог художника на пленэре.

Девушки молчали, глядя в разные углы. Может, начни Светка уговаривать, они бы в итоге разругались, и она ушла не солоно хлебавши сама искать ответы на свои вопросы. Но она молчала, потому что её совершенно размазало. Она плохо спала несколько ночей подряд, мало ела и мучилась похмельем по утрам. Шлялась по солнцу. Недостаточно пила воды. А теперь вот приняла душ и хотела только одного — лечь и заснуть по-хорошему.

Кажется, Елена наконец это увидела. Она спросила мрачно:

— Ты чего это, засыпаешь, что ли?

— Да как-то, — Светка потерла глаза и неожиданно для себя громко, длинно зевнула, только что не зарычав, а под конец клацнула зубами. Елена на мгновение скривилась от этого неприглядного зрелища, встала и сказала:

— Ладно, укладывайся. Я тебе воды принесла — вот тут у кровати — она указала на пакет, из которого торчала пара литровых бутылок воды, покрытых капельками конденсата, — Кондей тебе оставлю на двадцать градусов, только балкон не отворяй.

— А ты? — спросила Светка, с трудом поднимаясь со стула и нащупывая верхнюю пуговицу рубашки.

— А я пройдусь, — ответила она, беря с кровати красивую белую полотняную шляпку, — Пообедаю. Мне тут местная тётка всё сватала ресторан какой-то, надо глянуть, так ли он хорош. — Она надела шляпку, поправила локоны, мельком глянув в зеркало у входа, — Я ж только приехала, ничего ещё толком не видела. Не то, что ты. Небось, уже все местные красоты обошла? — она посмотрела на подопечную насмешливо, а та застыла, держась за вторую пуговицу. Она вдруг почувствовала себя страшно неловко, потому что Елена была права. До того, как понять, что влипла, Светка два дня подряд бродила по городу в самой розовой туристической эйфории, тратя свой невеликий запас денег на билеты в музеи, дворцы и парки. Это казалось таким естественным, но сейчас ей было за это почти стыдно.

— Ладно, увидимся, — Елена взяла пульт от кондиционера, понажимала там что-то, заставив его пищать и потом гудеть, а потом ушла, оставив Светку в быстро охлаждающейся комнате.

Медленно двигая руками и почти непрерывно зевая, она разделась до трусов и топа (проклятых кружевных трусиков и топа телесного цвета), заползла под одеяло и почти сразу вырубилась.

Проснулась она, видимо, уже ближе к вечеру. В комнате было сумрачно, в окно сочился слабый свет. Светка села, нашарила у кровати бутылку с водой, скрутила крышечку и моментально облилась — это была газировка. Спросонья у неё аж дыхание перехватило от брызг и пены, так что она даже не высказалась вслух. Просто переждала бедствие и стала пить. Напившись, девушка выбралась из постели, нашла пульт от кондиционера, потом сам кондиционер — он висел на стене возле окна — и некоторое время пялилась на пульт, соображая, где «выкл». Наконец, сообразила, что это большая зелёная кнопка с надписью on/off. Нажала — кондиционер тут же перестал гудеть, скрипнул, и две узкие щели в нижнем торце закрылись.

Бросив пульт на кровать, она открыла балконную дверь и выглянула. На неё дохнуло теплом, как из остывающей духовки, она снова ахнула и замерла. Закат окрасил окрестные крыши в тёплые яркие оттенки. Солнце ещё отражалось в некоторых окнах, заливая их плавящимся сиянием. Фасад здания, в котором находилась гостиница, уже лежал в глубокой тени, улицы ниже тоже кое-где были залиты вечерней синевой. Красиво. Постиранные трусы по-прежнему висели, засунутые между прутьями балконной решетки. Светка протянула руку — сухие. Ура! Тут до неё дошло, что она почти вылезла на балкон в одних трусах и майке, и она побыстрее вернулась на кровать. Радостно стянула кружавчики, надела свой добрый честный хлопок, решив, что обойдётся и без лифчика. Елены всё ещё не было. Светка взялась за запястье и сообразила, что оставила часы в ванной.

На полочке у раковины их не было, на самой раковине — тоже. Мучимая нехорошим предчувствием, она включила везде свет и пошла обходить весь номер, прикидывая, когда могла их снять и куда положить. Обшаривала взглядом все горизонтальные поверхности, а когда в замке завозился ключ, начала шарить везде уже и руками. Ей пришлось спешно хватать рубашку, чтобы не предстать перед хозяйкой номера почти голышом.

Елена зашла, бросила на кровать пакет с чем-то объемным, спросила:

— Выспалась?

Светка, торопливо натягивая штаны, ответила:

— Вроде, да. А ты нагулялась?

— Да вон, — она плюхнулась рядом с пакетом и похлопала по его мягкому боку, — По шмоточным рядам прогулялась. Поела, всё такое.

Светка заправила рубашку в штаны и снова стала оглядываться в поиске часов.

— Потеряла что? — тут же спросила Елена.

— Часы, — она потыкала себя пальцем в пустое левое запястье, — Вроде, перед душем сняла. А куда положила…

Елена чуть нахмурилась, внимательно глядя на руку, и сказала:

— Не было на тебе часов.

Светке стало не по себе. Она повернулась:

— В смысле — «не было»? Я их уже пару лет снимаю только перед душем!

— Не было на тебе часов, — повторила Елена, — С самого момента, как я тебя увидела, ничего у тебя на руках не было — ни часов, ни других каких-то предметов.

Светка села на стул. Эти слова её придавили точно камнем. Она невольно снова взялась за запястье, как будто этот жест мог чудесным образом вернуть привычную плотность браслета. Сразу стала вспоминать: «А до кафе этого я где была? Помню, что шла довольно долго вдоль трамвайной линии, до этого пересекала площадь, ещё раньше — переходила через мост, было совсем раннее утро, орали чайки, и я едва проснулась, а до этого я вылезла из небольшого заброшенного здания неподалёку от берега Золотого Рога, где провела ночь на паре досок и газетах… Тогда часы ещё были на мне?»

Она силилась вспомнить подробности. Она зажмурилась и пыталась подробно восстановить те минуты. Ей удалось поймать момент — да, на мосту! На мосту она остановилась, глядя на светлое небо и ещё тёмную воду, которая разбивалась внизу под мостом на тысячи серых и синих осколков в нескончаемом волнении, а потом — да, потом подняла руку и посмотрела на часы. Была половина седьмого. «Когда же я их сняла и зачем? Или…» — она почувствовала, как захватило дух — «Украли? Сняли прямо с руки?!»

— У тебя такое лицо, как будто кто-то помер, — заметила Елена. — В котомке своей порыться не пробовала?

Светка с места бросилась к рюкзаку, по пути треснувшись сперва голенью о кровать, потом боком о приоткрытую дверь ванной. Грохнулась на пол, огласив окрестности стуком коленок, и запустила руки — один карман, другой, нет, и не здесь, и…

— Да они же у тебя на лямке пристёгнуты, — вдруг сказала Елена, которая наблюдала за ней явно с нарастающим изумлением. Светка схватилась за лямки — и правда, на одной из них, левой, был застёгнут браслет часов. Она выдохнула, нервно сглотнула и наконец пересела поудобнее — на задницу, моментально осознав боль во всех ушибленных местах разом.

— Ну ты даёшь, — сказала Елена, — Повесила и забыла?

— Не помню, — призналась она, — Я раньше никогда так не вешала. Это… зачем? Странное место. Не помню…

— Может, пошутил кто-то, — сказала Елена, вставая, — Давай-ка, я тебе тут шмоток на твой размер купила. Чего попроще, конечно, но хоть по размеру будет. А мои снимай!

Светка в очередной раз принялась расстёгивать пуговицы на рубашке, которую ей так толком и не пришлось поносить.

Глава 27.

— В общем, если верить Соне, то твои дела плохи, — сказала Елена, глядя на новую знакомую явно насмешливо. Ну-ка, мол, посмотрим, как ты испугаешься.

— А что она сказала? — Светка попыталась изобразить спокойствие. Вроде как они ведут совершенно отвлечённую светскую беседу о ничего не значащих вещах.

— Сказала, что я должна тебя как можно скорее выкинуть из номера и даже из отеля. В идеале — сдать полиции, чтобы они как можно быстрее и дальше тебя увезли.

Она разбила притворство в мелкие кусочки. Светка смотрела на неё — красивое лицо, такая лёгкая усмешка, такие тёмные непроницаемые глаза. Вдруг Елена зажмурилась, провела по лицу ладонью и сказала явно раздражённо:

— Боже, ты бы себя видела. Арестанту С. зачитали смертный приговор, он рыдал и на коленях просил снисхождения!

— Очень смешно, — пробормотала Светка, чувствуя, что от обиды, смешанной со страхом, рискует заплакать. Во всяком случае, горло уже сжималось.

— Слушай, — Елена подалась к ней, упираясь костяшками пальцев в матрас, — Я кто по-твоему? Соня, конечно, очень умная тётка, и она, по всей видимости, Путешественница с большим опытом, но в то, что она несла, здоровый человек в рассудке в жизни не поверит.

— А здоровый человек вообще поверит в это… — она как обычно ощутила неспособность сформулировать свою мысль понятно, — В нас вообще поверит? Я сама в себя до сих пор не верю!

— Ага, — Елена покивала, мотнула головой, откидывая кудри за спину, — Я сейчас тоже слабо в себя верю. Знаешь, и тогда тоже, каждый раз буквально через полчаса уже думаешь — да мне показалось. Ничего такого не было. Было что-то другое. Да?

— Да, — у Светки вдруг появилась надежда сегодня ночевать не на улице.

— Защитная реакция психики, — объяснила Елена. — Рационально на нашем уровне знаний происходящее никак не объясняется. А для разных сверхъестественных объяснений мы, к сожалению, слишком образованные и неверующие.

Это «мы» неожиданно дало Светке надежду.

— И что же сказала Соня? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и требовательно, — Ты ей позвонила, да?

— Я ей позвонила, да, — Елена снова, как днём, откинулась на кровать, опершись на локти и глядя в потолок. — И сказала она мне странные вещи. Нет, погоди, — Елена покосилась на Светку, — Даже для нас странные.

Елена помолчала, то ли собираясь с мыслями, то ли соображая, как изложить попроще. Свтека уже поняла, и позже чувствовала не раз, что Елена моментально оценила её мыслительные способности самым нелестным образом, и сразу же приняла в общении с ней снисходительную манеру, как с туповатой младшей сестрёнкой. Светку это особо не задевало, она думала — да хоть горшком назови, только в печь не суй. Пока что в печь не совали.

— В общем, если говорить коротко, Соня сказала, что такие, как ты, встречаются крайне редко, и это очень хорошо, потому что вы опасные существа. Когда перемещаются такие, как я, нас как бы… швыряет. Из точки в точку, как выстрел. Или как камень из рогатки. То есть, по инерции — вжик! — и никакой возможности влиять на этот процесс нет. — Елена снова смотрела в потолок. — А ты можешь ориентироваться, так? — она бросила на девушку быстрый взгляд.

— Оказалось, что да, — сказала Светка, — Не очень хорошо, там ведь никакой такой карты нету. Но там есть солнце и как бы ветер.

— Магнитное поле, — сказала Елена.

— Да ладно! — изумилась Светка, — Разве человек может его чувствовать?

— Человек, может, и не может, — сказала она, продолжая пялиться в потолок, — А ты, выходит, можешь.

— Ну ладно, — Светка снова поджала ноги на сиденье стула, — А чего в этом опасного?

Елена вдруг оттолкнулась от постели и села по-турецки. Спросила:

— Ты ведь на художника учишься?

— В художественном училище, да.

— Ох, ну только не это, — она уныло повесила нос, загородившись от собеседницы своими кудрями, — Объяснять тервер гуманитарию — это конец света, проще застрелиться.

— А при чём тут тервер? — спросила Светка удивлённо, — Я вообще-то его учила… раньше.

Елена откинула волосы за спину, цепко посмотрела на меня:

— Значит, от слова «вероятность» в ступор не впадаешь?

— Н-нет… — это было так странно и так не в тему к их разговору.

— Ладно, — она хлопнула ладонями, потёрла их друг об друга, — Значит, будет чуть попроще.

Попроще не было. Пробравшись с грехом пополам через термины и понятия, которые Светка оставила в прошлой жизни, она составила для себя довольно дикую картину. Переведя её на обывательский язык, получалось, что она тратит удачу. То есть, вспоминала она читанных в детстве Стругацких, возможны ведь и очень маловероятные события. «Флуктуация». Она вспомнила историю про человека-флуктуацию.

— Значит, — сказала Светка, невольно берясь за голову обеими руками, — Когда я перемещаюсь, происходит как бы очень маловероятное событие…

— И чем дальше — тем меньше вероятность, — кивнула Елена.

— Ну и что? — она пыталась собрать всю эту ерунду во что-то более или менее логичное, — Но ведь вероятность перемещения вообще, ну, как бы маленькая…И это вроде бы независимые опыты, как я помню? Всё равно что десять монеток одновременно подкидывать?

— Вот в этом-то и дело, — сказала Елена, — Получается, что твоя монетка падает и придавливает собой остальные девять.

— Бред какой-то, — пробормотала Светка, — Ну и что, даже допустим — допустим. Придавливает. Так всё равно, раз таких, как я, мало, а таких, как ты, много — какая вам польза от этих, ну, монеток? Вы их всё равно не тратите?

Елена вздохнула, уперлась локтями в колени, а ладонями взялась да подбородок. Помолчала, глядя на Светку задумчиво, как будто решение принимала. Светке стало очень не по себе, и она сказала с невольным вызовом, выдавая свою тревогу:

— Я же не людей ем!

— Нет, — сказала она, — Не людей. А только их удачу. — Она закрыла глаза, посидела немного, потом пробурчала мрачно:

— Говорю же, она такого наболтала, что я сама половину не поняла. Её послушать, так есть какая-то коллективная мана, что ли. Или карма. Или пёс знает, как её назвать. Не только на нас, путешественниц, на всех вообще. Каждый раз, когда ты перемещаешься, ты понижаешь местный уровень этой фигни. Чем больше людей, тем меньше «зона икс» и потери на одного человека. Чем меньше людей — тем наоборот.

— А, допустим, в пустыне?

— А кто его знает, — Елена качнула головой, — Может, в пустыне ты и переместиться не сможешь.

— Ну, допустим, — Светка пожала плечами, — А что, это так опасно?

— Опасно? — Елена открыла глаза, — А вот ты как думаешь, на красный свет перебегать опасно?

— Н-ну… — понятно, к чему она ведёт, — ПДД я не нарушаю обычно. Ну да, это может увеличить вероятность аварии, но её вообще бог знает, что может увеличить! Звёзды не так встали…

— Ага, — Елена выпрямилась, — Я и говорю — Соня, похоже, очень сильно преувеличивает. Зато она объяснила, что не так со Стамбулом, и почему отсюда вообще проблематично переместиться.

— А, и что? — Светка ощутила такой толчок надежды и тревоги, какого сама не ожидала.

— Вот это я не очень поняла, — неохотно призналась Елена, — Мы разговаривали-то очень по-быстрому… Получается, что тут когда-то был местный орден… То есть, не орден, конечно, ну, организация… — она вздохнула, — Соня сказала — сестринство Башни. Путешественницы со всей Малой Азии тут собирались в доме одной почтенной вдовы, обменивались знаниями и опытом. Называли себя в честь какой-то местной Девичьей башни, я не в курсе, ну, не суть. Среди них были не только те, которые сами перемещались, но и те, которые могли другого человека переместить. А ещё те, которые могли как-то помешать перемещениям.

— Звучит как фэнтези, — сказала Светка, — Это вообще когда было?

— Когда Стамбул ещё был Константинополем, — сказала Елена, — И да, я примерно понимаю твои возражения — какие там могли быть сестринства, и какие вообще свободные учёные женщины. Это тоже повод особо Соне не верить. Но она сказала, что вот те, которые против перемещений, могли что-то сделать с местом, чтобы его закрыть. Наружу или внутрь, туда или оттуда. И когда турки осадили Константинополь, якобы в их войсках тоже была такая… такая женщина. Она переместила внутрь кого-то из воинов, чтобы открыть одни из ворот.

— Ну и бред! — сказала Светка, нервно посмеиваясь, — Ну и бредовый же бред! Она что, историю вообще не учила? Вообще Девичья башня появилась-то в… кажется… восемнадцатом веке! Не было её ещё в Константинополе.

— Да кто её знает, — с досадой отозвалась Елена, — Смысл в том, что те тётки пытались город «закрыть», чтобы защититься, но ошиблись, и закрыли его шиворот-навыворот. Что из него стало нельзя уйти.

— И до сих пор?

— Типа того, — Елена кивнула, — Только времени много прошло, поэтому теперь эта штука как бы опадает временами. Можно успеть выскочить. — она усмехнулась, — Ну или можно в консульство позвонить!

— Нет, погоди, — Светка прижалась подбородком к коленям, вздохнула и решилась:

— И как часто оно так пропускает?

— Вот в этом всё и дело, — ответила Елена, — Что хрен его знает.

Светка сжала руками свои голени, повозила носом по колену (колено было тёплое, а нос — холодный) и сказала, пытаясь как-то подвести итог:

— Значит, я мировое зло, которое застряло в ловушке пятивековой давности, настроенной не в ту сторону.

Елена захихикала. Это было довольно неожиданно, она производила в целом впечатление довольно высокомерной особы без капли самоиронии или просто чувства юмора. Но сейчас она смотрела на собеседницу без неприязни. Всё-таки, они сидели в совершенно обычном гостиничном номере, в совершенно нормальный летний южный вечер, и при этом обсуждали какую-то запутанную и неправдоподобную ерунду. Пытаясь сохранить здравый смысл и найти рациональный выход из ситуации.

— Смешно, ага, — сказала Светка, — Но всё-таки. Я же не могу каждый день напиваться, у меня так печень через неделю кончится! — она уже ждала ответа в стиле «а почему ты об этом раньше не подумала», но ошиблась.

— Не надо тебе больше напиваться, — Елена, выходит, рассказала ещё не всё. — Соня сказала, что если я тебя не сдам полиции, то отвести к какой-то местной тётке. Которая в курсе и может помочь.

— Ну да, — ноги затекли, Светка опустила ступни на пол, уперлась ладонями в стул, — Приходим мы такие к незнакомой тётке, которая, небось, и по-русски не бум-бум, и по-английски вряд ли. И такие типа — тётя, помогите нам с нашей не вполне внятной слегка долбанутой магией, а то мы чего-то сами не справляемся! — в балконную дверь потянуло сквознячком, он был тёплый, но её всё равно чуть-чуть зазнобило. — И тогда полиция арестует нас обеих!

— Задержит, — сказала Елена.

— В смысле?

— В прямом смысле, — Елена встала с кровати, потянулась, — Арестовывают бандитов, а нам много чести. Ладно, я пошла в душ, спать пора. Учти, — она обернулась и посмотрела на гостью сверху вниз очень мрачным взглядом, — Если ты, не дай бог, меня во сне пнёшь — я тебя отправлю спать на пол. — и, вороша обеими руками свои кудри, скрылась в ванной комнате.

Светка посмотрела на кровать — не очень узкую, но и не сказать, чтобы широкую — и подумала, что, может, имеет смысл сразу разложить спальник на полу. Но спальник был грязный, а она была чистая и очень не хотела на твёрдые доски.

«Ладно, попробую спать «по стойке смирно», — подумала она.

Глава 28.

В какой момент они ошиблись с автобусом, теперь было не понять, да и не важно.

Пока прокладывали маршрут по карте, отмечая карандашом места пересадок, всё было отлично, но карта была туристическая и покрывала в лучшем случае половину европейской части Стамбула. Азиатская часть тут и вовсе присутствовала краешком, исключительно ради станций морского трамвайчика. Хорошо, что туда им было не нужно — а всего только куда-то вдоль Босфора, в район второго большого моста. Ни самого моста, ни крепости, которую Соня указала в качестве дополнительного ориентира, на карте не было.

Вместо того чтобы спуститься на набережную Босфора, очередной автобус закрутился по гигантской развязке и поехал куда-то в глубь города, по широкому проспекту между современных высотных зданий. Ругаясь на чём свет стоит, Елена почти за шкирку вытащила Светку на ближайшей остановке.

— Кажется, мы перепутали номер, — сказала Светка виновато. Она могла поклясться, что это был именно тот автобус, который был отмечен на их карте — точнее, там была отмечена его конечная. На самом краю карты стояло небольшое скопление кружочков — пересадочная станция Кабаташ, от которых шли коротенькие разноцветные линии куда-то в необозначенную терра инкогнита, снабжённые стрелками: на Арнавуткёй, в Бешикташ и до нужной им остановки Румели Хисар. Они не имели никакого представления о масштабах города за границами карты и предполагали, что от Кабаташ нужно будет проехать ещё две-три остановки вдоль Босфора. Но вот автобус свернул не туда, и девушки за считанные минуты оказались довольно далеко от пересадочной станции.

— Так, — проговорила Елена, оглядываясь по сторонам и всё ещё крепко держа Светку за плечо, — Сейчас перейдём на другую сторону… — они обе завертели головами в поисках светофоров — нет, тут не было светофоров, тут были только подземные переходы, и ближайший, судя по знакам, находился метрах в ста отсюда.

— Пошли, — Елена отпустила Светку, поддёрнула на плече сумку и быстро зашагала туда. Пришлось догонять её почти бегом. В переходе повеяло родным домом: во всю длину стояли киоски и прилавки, забитые какой-то дешевой одеждой, часами, курительными трубками и табаком, фаст-фудом, лотерейными билетами. Едва не теряя Елену из вида в толпе, Светка кое-как её догнала и схватила за ремень сумки:

— Да погоди ты! Потеряемся же!

Она огрызнулась, не оборачиваясь и не снижая темп:

— Так не теряйся!

— Слушай, может, стоит у кого-нибудь спросить насчёт автобуса?

— Во-первых, отцепись, порвёшь сумку — прибью, — сказала она, всё-таки чуть замедляя шаг, — Во-вторых, кого ты тут спросишь? Я вчера пыталась спросить, есть ли тут у них интернет-кафе, так они все по-английски знают только в пределах что сожрать и сколько стоит.

Светка отпустила сумку и постаралась не отставать. По счастью, длиннющий тоннель кончился, и они выбрались на поверхность.

На другой стороне улицы остановка оказалась рядом, но ни один из номеров автобусов, проходящих здесь, не был записан на схемах в карте. Схема же, висящая на самой остановке, и вовсе заставила их выпучить глаза: ничего знакомого, даже Босфора, который помогал ориентироваться, тут не было. Не было и того номера, на котором они ехали только что. Откуда им было знать, что в Стамбуле есть кольцевые маршруты, маршруты с петлями и даже маршруты, у которых «туда» и «обратно» приходилось на разные улицы.

Пару минут Елена стояла, запустив руку в волосы и явно пытаясь сообразить, что делать. Потом на лице у неё появилось своеобразное выражение, которое, как Светка поняла, означало что-то вроде «как я сразу не додумалась». Она повернулась и сказала:

— Нам нужен долмуш. Их нет на схеме, но Юля говорила — их тут сотни, стопудово хоть какой-то да идёт вниз, к Босфору!

— Долмуш это что? — спросила Светка, опуская пока вопрос, кто такая Юля.

— Это маршрутки такие местные, — Елена увидела подъезжающий микроавтобус, подошла, бесцеремонно открыла переднюю дверцу возле водителя и спросила:

— Босфор? Румелихисар?

Изнутри что-то сказали, она буркнула «сори», захлопнула дверцу и вернулась к Светке.

— Ничего, рано или поздно…

В этот момент Светка почувствовала какое-то движение возле себя, повернулась — и в этот момент браслет часов скользнул с её руки, а маленькая тёмная тень со всех ног бросилась прочь. Светка заорала «а ну стой!» — или что-то ещё такое же уместное — и бросилась за ней. Елена тоже что-то заорала вслед, но Светка видела только маленького вора в тёмном, который нёсся вдоль улицы, а потом шмыгнул за угол. Она заорала от досады и прибавила скорости, едва не проскочив перекрёсток. Повернула — поганец бежал, оглядываясь, словно надеялся, что преследующие отстанут, но Светка была так зла, что даже начала его нагонять. Пару раз из-под ног у неё едва успевали убираться мирные пешеходы, и за спиной она слышала, наверное, турецкие ругательства. Где-то позади Елена стучала каблуками своих сабо и кричала, пытаясь её остановить, но она уже почти настигла вора. Пронеслась через нескольких небольших дворов, пересекла детскую площадку, вылетела на маленькую площадь с круглым декоративным водоёмом по центру, и тут мелкий пакостник впереди споткнулся. Его по инерции понесло кубарем и на излёте слегка приложило о бортик водоёма. Кепка слетела, освободив черные волосы до плеч.

— Ага! — заорала Светка, — Попался, гнида! — и тут же на неё навалилась жара, она почувствовала, что дышит громко и сипло, сердце колотится, а одежда прилипла к телу. Отдуваясь, она подошла к воришке, схватила его за воротник черной рубашки и потрясла:

— Ну-ка, верни мою вещь, поганец!

Он медленно завозился под её руками, издал страдальческий стон и попытался сесть. Светка позволила ему поднять голову, но воротник держала изо всех сил. На неё испуганно смотрело юное чумазое существо с разбитой губой, из которой несильно текла кровь.

— Где мои часы, собака ты паршивая? — спросила Светка, стараясь говорить грозно, и тут же подумала, что он её, наверное, не понимает. Может, язык жестов поймёт? Она встряхнула его за воротник ещё раз и ткнула ему под нос свою левую руку:

— Ну?

Вместо ответа ребёнок взял её за запястье. Она услышала вопль Елены и провалилась в темноту.

Приходила в себя она хуже, чем с похмелья. Первое, что почувствовала, была ужасная, невыносимая тошнота. Буквально пару секунд пыталась сопротивляться, а потом просто повернулась лицом вниз и её вырвало. Кажется, под ней была холодная гладкая плитка. Где-то наверху гулко, как в бочке, зазвучали голоса. Она не понимала, что они говорят, но от их звучания у неё заболела голова и она снова принялась блевать.

Вдруг её взяли довольно грубо за плечи и ноги, подняли, понесли и переложили лицом вверх на мягкое. Было настолько плохо, что она даже бояться не могла. Голоса кружили поблизости, бормотали, булькали, трещали. Её лицо принялись вытирать мокрым, потом подтолкнули под спину что-то объемное, заставляя сесть. Потом к губам прислонилось твёрдое и холодное, и она поняла, что её пытаются напоить. Неловко потянула в себя воду, тут же поперхнулась и закашлялась, чувствуя, как от каждого приступа кашля глаза вылезают из орбит, а голова пытается лопнуть к чертям.

Наконец, отперхалась, схватилась за чашку, которую ей снова подсунули, и принялась пить. В первый момент казалось — выпьет Байкал. Запьёт Каспием. Но нет, хватило этой самой чашки. Светка допила и наконец продрала глаза.

Она ожидала увидеть какой-то мрачный подвал, или катакомбы, или чёрт его знает, куда приносят похищенных людей. Вместо этого вокруг была обычная комната в городской квартире. Она сидела на обычном диване, справа были обычные окна (и какие-то цветы на подоконнике), а напротив стояла обычная тётка лет сорока. Ну как — тётка, наверное, при случайной встрече на улице она бы так её не назвала. Женщина была плотная и фигуристая, как спортсменка, одетая в спортивные штаны для йоги и майку «боксёрку». Длинные волосы были закручены и заколоты в пучок, смуглое гладкое лицо выглядело очень недовольным.

Светка поморгала, пошевелила головой — боль вцепилась так, что её снова едва не вывернуло. Кажется, женщина поняла, в чём проблема: она повернулась к кому-то, кто стоял за диваном, вне Светкиного поля зрения, и коротко что-то сказала. По ощущениям — приказала прямо. Застучали по плиточному полу шаги, потом прошуршали какие-то бумажки или пакеты, и перед Светкой появились ещё одна чашка с водой и таблетка, а пустую чашку вынули из рук. Она слабо встревожилась — откуда я знаю, что это? — но таблетку сунули ей практически в нос, а голова болела нещадно, и она сдалась. Закинула таблетку, запила водой, сунула в чьи-то руки чашку. Женщина понаблюдала за ней немного — не начнет ли она снова бодро блевать, не иначе, а потом сделала рукой странный жест, словно опрокидывая что-то на пол. Светка тупо уставилась не неё. Когда у неё болела голова, она обычно не только блевала дальше, чем видит, но ещё и думать не могла вообще. Женщина сделала жест ещё раз, но это не помогло. Вдруг сзади её отодвинули от спинки дивана, вытащили подушку и перекинули к подлокотнику. Светка не успела ничего понять, как те же руки уже аккуратно опрокинули её на диван, головой на эту самую подушку Женщина в спортивной одежде подошла поближе, посмотрела сверху вниз всё так же мрачно, теперь ещё поджав губы, а потом сказала хрипловатым низким голосом:

— Sleep!

Удивляться, сопротивляться или вообще как-то реагировать не было ни сил, ни желания. Светка закрыла глаза и успела только подумать, что с такой головной болью ни за что не заснет.

И заснула.

Мне снились музыканты, которых я видела пару дней назад на улице Истикляль. Бородатые парни с гитарами, полная девушка с какой-то дудкой и ещё одна — гибкая, смуглая, одетая в яркую рубашку и чёрные штаны-афгани, она единственная сидела, поджав ноги, прямо на асфальте, била в огромный бубен и пела мощным, переливающимся голосом. Я никогда не умела запоминать музыку, но кусочек её песни врезался мне в память сам собой, и во сне я снова и снова кружила в петле воспоминания под эту музыку. Вот я иду по улице, вот я слышу удары бубна и серебряные россыпи гитары, за ними спешит, словно птица, флейта. Я прохожу между застывшими людьми, вижу оранжевое пятно — девушка в яркой рубашке смотрит прямо на меня и, ударяя в бубен, выпевает длинную, мучительно-прекрасную фразу на неизвестном мне языке. Я хочу остаться, послушать ещё, но с моей руки соскальзывают часы, я оборачиваюсь, чертёнок в тёмном несётся прочь, я бросаюсь за ним, Елена кричит, передо мной люди, которых я толкаю, но они застыли, точно околдованные, я иду между ними… и снова слышу удары бубна.

Во второй, третий, пятый, десятый раз.

С каждым разом я всё сильнее тоскую и злюсь, я хочу это прекратить, но бубен снова и снова заставляет меня забыть о погоне, а рука вора — о музыке. Я потерялась, я в кольце, я больше не могу, бубен, флейта, голос, часы соскальзывают с руки, я бегу и теряю из вида, люди замерли и мешают идти, бубен…

Я подхожу к музыкантам в несчётный неизвестный раз, девушка с бубном смотрит мне в глаза и вдруг вместо песни говорит:

— Wake up!

Она лежит на мягком лицом вверх, у неё ничего не болит, вокруг сумрак вечера.

Она думает, что второй раз подряд спит днём.

Она думает, что не помнит, где находится, и, наверное, должна бояться.

Она думает: как хорошо, что меня не тошнит.

Она думает, что надо бы перестать думать и попробовать встать. В этот момент она поняла, что на диване возле неё кто-то сидит.

Женщина в трениках и боксёрке протянула руку, упреждая её попытку встать, и сказала:

— Liedown!

Светка вспомнила, что «даун» — это вниз. Чего она хочет? Ей стало стыдно за то, что она плохо знает английский, она почувствовала, как горят щёки, и, кажется, попыталась вжаться в диван.

— Where are you from? — спросила женщина. Светка напряглась, вспоминая, как правильно строить фразу, но она истолковала её замешательство по-своему:

— Do you speak English?

— Yes! — быстро сказала Светка, но тут же призналась: — Alittlebit…

Женщина вздохнула и повторила медленно:

— Where are you from? City? Country?

— Russia! — выпалила Светка, — I am from Russia!

Лицо у женщины, насколько можно судить в полумраке, стало совсем мрачным. Она негромко, но очень энергично что-то проскрежетала на своём турецком, встала и во всю глотку гаркнула:

— Акса!!!

Послышался знакомый стук подошв по плитке, кто-то что-то сказал высоким капризным голосом. Женщина в трениках ответила резко и коротко. Обладатель высокого голоса стал плаксиво и скандально вопить, женщина сперва молча слушала, потом замахала руками и снова гаркнула «Акса!».

«Это что значит, интересно», — подумала Светка, — «Звучит как команда собаке.» Она вспомнила, что у ролевиков из команды Волков Степи было словечко «алга», означающее — вперёд, в атаку.

Между тем женщина в трениках отошла, пощёлкала чем-то, зажигая неяркий желтый свет, а скандалист в стучащих тапках обошел диван и встал перед ней.

Это был мелкий засранец, который её облапошил. Светка села и ткнула в него пальцем:

— Ты! You! You are fucking bastard, give me my watch! — и сама удивилась своему красноречию. «Надо же, сколько я слов знаю, — подумала она, — Только почему-то не самых подходящих для приятного общения».

— Ты дурак ляжь вниз, — сказал fuckingbastard, и Светка окончательно уверилась, что это девчонка, — Мама не любит грязный пол! А ты опять это самое… Сама мыть будешь!

Светка подняла руку, подержалась за лоб, чувствуя, что её и правда сейчас снова вывернет от избытка чувств, да и легла обратно на подушку.

— Так лучшЕе, — сказала девчонка, — Это самое, отдам твои watch когда надо. Сначала ты нам дай что надо.

— А что надо? — спросила Светка.

— Поговорить надо, — девчонка оглянулась, подтащила к дивану стул, села и сказала:

— Я звать Акса. Ты?

— Я… — она поняла, что очень не хочет говорить ей своё имя, но из дальнего конца комнаты своим хриплым голосом почти зарычала женщина в трениках, и Акса перевела:

— Лучше не врать. Мама не любит, когда врать.

И Светка решила не врать.

Глава 29.

Елена бежала изо всех сил. И орала тоже изо всех сил, потому что зла была невероятно. Злилась она прежде всего на себя, на тупую промашку с автобусом: надо было перепроверить ещё раз, не полагаться на слова этой малолетней раздолбайки (Света была младше на три года, но казалось, разрыв куда больше). Когда эта девица внезапно дёрнула куда-то бегом, Елена потеряла несколько секунд просто от удивления — бежать по такой жаре? Но она бежала, розовая футболка уже мелькала у ближайшего перекрёстка, и Елена побежала следом за ней, крича «Стой, дура!» и ругая себя за то, что не может просто плюнуть и вернуться в гостиницу. Сделать вид, что никакой Светы никогда не было. Просто вернуть себе свой законный отпуск, забыть события последних суток и получать удовольствие от отдыха.

На перекрёстке она оступилась и едва не полетела плашмя, ей удалось избежать падения буквально чудом, а точнее — с помощью здоровенного толстого мужика, за которого она с воплем ухватилась. Мужик обомлел, она торопливо отскочила в сторону и бросилась в переулок, запоздало крикнув «Iapologize!». Розовая футболка маячила далеко впереди, Елена поднажала, чувствуя, как пятки на каждом шагу болезненно втыкаются в подошвы. Сабо на деревянной платформе никак не годились для такого спринта, но думать об этом было поздновато. Грудь подпрыгивала почти болезненно, и Елена обозлилась ещё больше, краем мозга припомнив, сколько стоил «суперподдерживающий» бюстгальтер. Она пробежала один тенистый заставленный машинами двор, выскочила во второй — Светка летела дальше, в просвет между домами, а у Елены уже кончилось дыхание и кололо в боку. Она перешла на шаг и изо всех сил крикнула:

— Светка! Погоди! Стой! — куда там. Розовое почти скрылось за кустами и машинами. Елена выругалась громко вслух, поддёрнула сумку и побежала дальше.

Мимо женщины с целой толпой разновозрастных детей, мимо подростка с велосипедом, мимо мусорных ящиков разного цвета, по тропинке через кусты, по крошечной лесенке в три ступеньки, мимо детских лазалок и качелей Елена выскочила в узкий проулок меж двух стен. Впереди была крошечная площадь, и там наконец была Света — она наклонилась над кем-то малорослым, одетым в чёрное, и орала:

— Где мои часы, собака ты паршивая?

Елена остановилась, хватая воздух ртом и почти ослепнув от текущего в глаза пота. «Убью поганку», — подумала она, уперлась в колени ладонями, вдохнула побольше воздуха и откинула кудри с лица.

Человеческие фигуры перед ней вдруг дрогнули, словно мираж, как будто заколыхался воздух над горячим асфальтом. Елена начала выпрямляться, и в этот момент вдруг увидела сквозь Светкину спину полусидящего у чаши бассейна подростка. В ужасе Елена с воплем бросилась вперед — и остановилась. На маленькую площадь упала тишина. Перед Еленой замер взъерошенный, замурзаный ребенок лет двенадцати с разбитой губой. Светки не было.

— Г-где… — начала она. Оборвыш вдруг вскочил легко, словно и не валялся только что едва живой, и дал дёру в переулок, из которого они все только что прибежали.

Елена отшатнулась, когда он пронёсся мимо, её повело и она опять чуть не упала. Кое-как она добрела до бортика маленького бассейна, села. Опустила руку и только тут заметила, что бассейн пуст и сух, как и площадь вокруг.

С трудом она вспомнила, что в сумке есть вода. Путаясь в лямках, вытащила бутылку и выпила большую часть, жадно глотая, чувствуя, как струйки текут мимо рта, по шее, в вырез блузки. Оторвалась от горлышка, отдышалась, вытерла рот, а потом стащила шляпу и, наклонившись над пустым бассейном, вылила остатки воды себе на голову.

Густые волосы сразу впитали почти всю воду, но кое-что протекло на лоб, за уши, на шею сзади, охлаждая и неся облегчение. Елена вытряхнула последние капли, выпрямилась, натянула шляпу и сказала сама себе вслух:

— Надо убраться в тень, пока меня окончательно не запекло.

Оказалось, что эта площадка с неработающим фонтаном тупиковая. Прийти и уйти можно было только через узкий проход между стенами близко стоящих домов. Елена оглядела стены и окна, верёвки с бельём на балконах, кадки с цветами на подоконниках. Дверь тут была всего одна, и она была железная, с кодовым замком.

Елена поднялась, добрела до лесенки, спустилась, а потом присела на ступеньки и прислонилась к углу одной из стен. Здесь была благословенная тень и слегка тянуло ветерком.

Ей надо было отдохнуть и подумать. Только что с ней произошло нечто странное. Точнее, поправила она себя — возможно, произошло. Возможно также, что она на какой-то момент утратила связь с реальностью и не заметила, как Светка ушла. Но почему? Зачем ей было бежать, если она уже догнала паршивца и, видимо, отобрала у него свои часы?

— Ценные часы, видимо, — сказала она вслух, ужасно жалея, что бутылка воды была всего одна. Сейчас бы вторую — и всю вылить на голову.

Дыхание у неё постепенно успокаивалось, а вот мысли, наоборот, неслись всё быстрее. Шансов, что она что-то не увидела или увидела неправильно, почти не было.

Она вспоминала лекцию, единственный раз прослушанную в доме Сони больше года назад. Она вспоминала то, что Соня рассказала ей вчера по телефону (чертовски дорогая это получилась информация с учётом стоимости международной связи).

«Опаснее всего толкательницы, — говорила Соня, — Они, как правило, могут отправить тебя точно в назначенное место, но при этом используют твою же удачу». Елена взялась за щёки. Интересно, её новая приятельница вообще жива после такого? «Чаще всего они ещё в юности прибиваются к какой-нибудь преступной группировке и становятся идеальными киллершами.» Ну да, берёшь и отправляешь человека на дно достаточно глубокого водоёма. Или в жерло вулкана. Могут они отправить человека в жерло вулкана? Елена прижала ладони к глазам и посидела так, спрашивая себя снова, не плюнуть ли ей на всю эту историю, не пойти ли сейчас в какое-нибудь кафе, выпить холодненького, а потом поехать на Султанахмет, гулять по музейно-историческим местам? Гранд-базар, Голубая мечеть, Айя-София… Пара часов — и она будет снова способна поверить, что ничего не было. Зажить своей обычной нормальной жизнью.

Елена отняла руки от лица, встала, отряхнула брюки от сухого сора и пыли. Поддернула сумку на плече, вздохнула и пошла на остановку — искать долмуш до Румелихисар.

Ей повезло. Всего лишь второй по счёту микроавтобус оказался правильным. Ей даже не пришлось спрашивать водителя, она смогла, спотыкаясь на непривычных точках и хвостиках, одолеть затейливую турецкую латиницу на маршрутной табличке, пока все желающие грузились внутрь, и забраться последней. Ехать пришлось стоя, скрючившись возле двери и вцепившись во что попало. «Просто родной российский Автолайн», — думала Елена саркастически, — «Того гляди, высадит на Сенной». Водитель нажимал по каким-то небольшим улочкам, словно за ним черти гнались. Вот показалась знакомая многоуровневая развязка, и Елена немного выдохнула. Но на набережной Босфора началась неожиданная для середины буднего дня пробка, и долмуш зарыскал туда-сюда, перестраиваясь из ряда в ряд. То и дело его подрезали, водитель орал в открытое окно, тормозил, газовал и снова тормозил. Набережная казалась бесконечной, как и пробка. Елена мысленно отмечала остановки, и с каждой новой всё сильнее проникалась расстоянием. Заглядывая то в лобовое стекло, то в видный ей кусочек окна на противоположной стороне микроавтобуса, она видела то длинную стену, оплетённую диким виноградом, то теснящиеся куда-то вверх виллы, то неожиданную огромную стройку, всю окружённую башенными кранами. Никаких признаков крепости. Долмуш вдруг свернул от берега в небольшую улочку, сплошь застроенную маленькими магазинчиками и кафешками, и Елене пришлось собрать всю свою смелость, чтобы не приняться давить на сигнал остановки и не выскочить скорее наружу.

Две или три остановки — пассажиры на одной из них торопливо вывалились толпой, и она смогла сесть — и микроавтобус снова вылетел на ставшую прямой и пустой дорогу вдоль Босфора. В открытые окна бил ветер. Елена прилипла к окошку, ненадолго позабыв про цель своего путешествия и глядя на сизовато-синюю воду пролива, прогулочные и рейсовые теплоходики, за которыми неслись стаи чаек, и другой берег — тёмно-зелёные, переходящие в бирюзу холмы, на которых там и тут вырастали дома, домики, домишки, домищи и — выше, дальше от берега — небоскрёбы. Всё это было так странно, так ярко и свежо, что она невольно задышала всей грудью, как от недавнего бега.

Спохватилась, что проедет, и снова принялась заглядывать в лобовое стекло. Сначала увидела вдалеке висящие и словно тающие в синем небе линии — огромный мост через пролив; а потом, кинув взгляд влево от моста, увидела поднимающиеся по зелёному холму серые чёрточки. Там впереди была крепость.

Перебравшись поближе к водителю, она крикнула, пытаясь перекрыть голосом воющий мотор:

— Румели? Румелихисар?

Водитель мельком глянул на неё, потом махнул рукой вперёд и проорал в ответ:

— Next! — и следом выдал тираду на турецком.

— Япона мать, — в сердцах сказала Елена, плюхаясь на сиденье. Некст — это реально следующая остановка? До крепости, на глаз, ещё не меньше километра. Она попыталась заглянуть вперёд, но полупустой микроавтобус летел на опасной скорости, а водитель снова на кого-то орал, кажется, на оседлавшего мотороллер подростка, который дерзко рассекал по левой полосе.

«Ну ладно, так или иначе, я где-то рядом» — решила Елена, и тут микроавтобус довольно неласково принялся поворачивать туда-сюда, потом притормозил, подрулил к тротуару, а водитель, перегнувшись назад и опершись на одно из сидений, рявкнул:

— Румелихисар!

Елена подскочила, схватилась за раздвижную дверь, кое-как справилась с ней и выбралась на тротуар, бормоча «Thankyou». Из салона на неё заорали в три голоса, она сообразила, что нужно закрыть дверь, но успела только толкнуть — долмуш стремительно отчалил прочь.

Крепость была перед ней. Невнятные черточки и прямоугольнички вблизи превратились в огромные серые стены, поднимающиеся ступенями, и массивные башни, испещренные рытвинами и кое-где осыпавшиеся.

Через несколько минут Елена поняла, что у нее заломило затылок и шею — завороженная, она надолго замерла на месте. Придя в себя, она пошевелила головой туда-сюда и полезла в сумку. Достала листок, на котором накануне кое-как начертила по описанию план соседних улиц. Посмотрела на план, снова окинула взглядом крепость и застонала в голос.

Улица, на которой находилось нужное ей здание, проходила высоко по склону холма, выше крепости. Ближайший подъем был довольно далеко отсюда, назад по дороге. Елена сложила план, убрала в сумку и огляделась. Её надежда оправдалась: у входа в крепость стояла тележка-холодильник с мороженым и водой. Заранее понимая, что за воду в таком месте ей придётся переплатить втрое, она перешла дорогу и направилась к тележке.

Вода оказалась дорогой, но не запредельно. Елена купила сразу две бутылки, сунула их, ледяные и запотевшие, в сумку и, вздохнув, неторопливым размеренным шагом пошла туда, где согласно плану начинался подъем в обход крепости. «Надо будет вернуться и побывать внутри», — думала она, невольно кидая взгляды вверх и вправо, на огромную стену, нижняя часть которой тонула в тени старых платанов и фиговых деревьев. Вскоре дорожка привела её к угловой башне, от которой началась сплошная решетчатая ограда. Елена вздохнула и пошла вдоль решетки, надеясь, что до неведомого проезда не слишком далеко. И ей повезло: метров через триста решётка резко свернула вверх.

«А чего я ждала?» — подумала Елена, увидев, что наверх под острым углом к набережной уходит узкая улица без признаков тротуара, зажатая между двумя низкими каменными стенками. Правую венчала уже знакомая решётка, левая, оплетённая густой растительностью, возвышалась на человеческий рост, и из-за неё свешивались ветки деревьев. Елена прислонилась к ней, постояла в тени, обмахиваясь своим мятым листочком с планом, потом сложила его, сунула в карман брюк и двинулась вперёд.

Улица круто уходила вверх и вправо, заворачивалась почти улиткой. Напрасно Елена пыталась держаться в тени. Она не поднялась ещё и на треть склона, а выгнувшаяся улица уже вся открылась злому турецкому солнцу. Девушка замедлила шаг, стараясь дышать размеренно и глубоко, но это слабо помогало. Она чувствовала, как стремительно промокает блузка на спине и под мышками, а на голову поверх шляпки как будто стал опускаться раскалённый кирпич. Елена с надеждой посмотрела вперёд — вроде бы, подъем стал менее крутым. Она перешла улицу, встала в жалком клочке тени акации и снова достала план.

Да, вот эта петля, вот — Елена осмотрелась — переулок, уходящий влево, а впереди ещё один изгиб в виде буквы «S», всё вверх и вверх по склону. Выходило так, что ей надо подняться ещё примерно столько же, сколько она уже прошла, миновать вход в какой-то музей, найти небольшой просвет и войти в калитку, спрятанную где-то среди свисающих с каменной стены растений. На её плане была пометка «мусорный бак на обочине». Елена закусила губу, думая, что это всё-таки потрясающе глупо — искать неизвестно кого в незнакомом городе, ориентируясь на мусорный бак.

Она шумно выдохнула, смахнула с лица прилипшую прядь волос и пошла дальше. Вход в музей был недалеко, она поставила ещё одну мысленную зарубку «вернуться позже». От музея начиналась новая каменная стена, заплетённая растениями, а улица снова вильнула, и Елена тут же перешла в тень. Она неторопливо шагала по обочине, глядя на покрывающие стену заросли и старательно выглядывая малейший намёк на проход или просвет. Так старательно, что почти влетела в нужный ей ориентир — здоровенный зелёный мусорный контейнер. По счастью, пострадало только её обоняние и немного — самолюбие. Она отшатнулась в сторону, быстро осмотрела одежду — штаны и сумка не пострадали от контакта с грязным пластиком.

Елена обошла контейнер и остановилась напротив калитки. Совсем узкая щель в стене была забрана простой прямоугольной решеткой, висящей на толстых петлях. Замка не было, калитку держала закрытой только небольшая задвижка, которая легко открывалась с обеих сторон. Елена посмотрела налево — улица, откуда она пришла, была пуста, направо — вдалеке маячил пешеход, но он почти сразу убрался куда-то в переулок.

— Ну, давай, чего тут болтаться на жаре, — сказала она сама себе тихо и сунула руку между прутьями, поддевая задвижку. Скрипнул металл, калитка неохотно открылась, пропуская девушку. Когда она уже почти вошла, что-то подцепило её шляпку и сдёрнуло с головы. Калитка стукнула за спиной, Елена по инерции прошла чуть вперёд и обернулась. Над калиткой покачивалась низко опустившаяся ветка незнакомого дерева с перистыми листьями, а её шляпа лежала теперь снаружи. Елена постояла, чувствуя, как в спину её слегка подтолкнул лёгкий порыв ветра. Здесь, за стеной, под большими деревьями стояла плотная тень и относительная прохлада. По влажной от пота спине вдруг пробежал слабый озноб. «Да пёс с ней», — неожиданно для себя подумала Елена, отвернулась от калитки и пошла по тропинке между деревьями.

Там, в десятке шагов впереди, сквозь зелень светилась белая стена здания.

Глава 30.

В детстве Светка плохо понимала масштабы жизни. Как многие, лет до десяти она жила в очень маленьком мирке привычной повседневности: квартира, в которой всегда тесно; школьный класс, в котором шумно и многолюдно; район города, исхоженный пешком вдоль и поперёк. На её внутренней карте родной город выглядел как набор невнятных пятен, тем более размытых, чем реже она там бывала. Другие города представлялись чем-то похожим, разве что, ну, чуть побольше. Когда она впервые оказалась в настоящем большом городе, то тоже не смогла толком оценить его масштаб: все передвижения между «культурными объектами» происходили на метро, а Светка почему-то не могла мысленно преобразовать время в пути в представление о расстоянии. Этот навык появился у неё куда позже. То же самое было и с её представлениями о больших деньгах, большой высоте, большой скорости или, допустим, больших массах людей. «Весь мир» состоял из небольших реальных вещей и абстрактных книжных «где-то там» и «как-то так». Всё вокруг ровно такое, как и должно быть — дома, люди, деревья, цена на городскую булку в хлебном.

А потом она стала подростком и разнообразные «оказывается» посыпались на неё неостановимо. Оказывается, «много людей» — это концерт рок-группы в спорткомплексе, и в танцевальном партере беснуется толпа, разогретая музыкой и пивом, тысячи людей, море голов, и ты стиснута со всех сторон и не можешь выплыть.

Оказывается, «много места» — это когда в одной комнате можно уместить пару таких квартир как та, в которой ты живёшь, и это не предел.

Оказывается, машина, купленная твоим родственником, стоит больше, чем оба твоих родителя зарабатывают за несколько лет, и это — нет, это не очень большие деньги, бывает и больше.

Оказывается, твой родной город велик настолько, что перейти его пешком весь, от заречной окраины до края на другом берегу может занять целый день, и это не слишком большой город на самом деле. А тот город, где ты скучала в метро, невозможно пройти пешком и за два дня.

Это совпало с изменениями, которые плотным потоком накрыли её семью, город и всю страну.

И вдруг оказалось, что всё очень большое, а ты — очень маленькая.

Светка сидела с ногами на диване, завернувшись в жестковатое хлопковое покрывало, держалась за остывшую чашку с чаем и пыталась уложить в голове то, что было больше неё. Это было больше города, больше даже того чувства, когда она впервые осознанно посмотрела на карту своей страны и сравнила расстояния между знакомыми ей местами (ближайшими городами, где она была — Самара, Казань, Москва, Питер) с Сибирью.

Она была очень маленькой. Мошкой в глазу господа. Крошкой хлеба на банкетном столе. Тараканом, который полз за этими хлебными крошками, а оказался внутри радиотелескопа. Или в машинном отделении трансатлантического лайнера. У неё перед этим тараканом было только одно преимущество: её вовремя заметили и успели вынуть из-под ног.

Акса по-прежнему сидела напротив, положив тощую голень на тощее колено другой ноги и повиснув подмышкой на спинке стула. Её мать вошла из коридора, спросила:

— Do you want more tea, girls?

Акса скривилась — у неё была замечательно живая мимика — и буркнула что-то по-турецки.

Светка заглянула в чашку. Там стояла на дне пара сантиметров чуть тёплой жидкости с чаинками.

— Yes, Ido, — сказала она, надеясь, что говорит правильно. За последние часы она много раз кляла себя за раздолбайское отношение к иностранному языку. Вроде, учила-учила в школе, потом в универе, потом в училище и даже с Горгоной на пару по самоучителю, но так толком и не научилась ни понимать, ни говорить.

Старшая, которую звали Ёзге, вынула у Светки из рук чашку, похлопала её по плечу и ушла прочь из комнаты. Акса снова изобразила на лице презрительно-страдающую мину и заявила, растягивая слова и глотая окончания:

— Многа пить вода, потом бежишь писпис!

— Тебе-то что, — сказала Светка, — Я к вам в гости не напрашивалась.

— Так-так, — Акса двинула одним плечом, — Ты к этой потной козе Йилдыз напрашивалась!

— Потной? — Светка удивилась.

— Полной? — Акса нахмурилась, — Забыла. Слово такой, когда изменяет? Обманывает? — она уставилась на Светку, а та уставилась на неё. Акса учила русский язык чуть меньше года и на удивление хорошо болтала, но её словарный запас напоминал свору хорьков на длинных поводках, которые то и дело путались у хозяйки в руках. Дошло:

— А! «Подлый»!

— Подлый, — задумчиво повторила Акса, — Подлый, который обманывает?

— Типа того, — сказала она, и тут же добавила — Да, да! — потому что Акса неодобрительно относилась к разговорным выражениям и просторечиям.

Вернулась Ёзге, сунула чашку с горячим чаем. Спросилау дочери:

— Did you explain her?

— Moreorless, — Акса махнула рукой, отлепилась от стула и добавила:

— But she is very stupid Russian…

Ёзге оборвала:

— Stopit.

Повернулась к Светке:

— We can let you go now, but you are not safe. Doyouunderstand?

— Yes, — смирно ответила она, — И что мне делать теперь?

Ёзге поняла и без перевода. Пожала плечами и ответила:

— Stay here. We'll see tomorrow.

На странной русско-английской смеси Светка за пару часов успела услышать очень много разных странных вещей. Точнее, это были огромные, по-разному неприятные и опасные вещи. Хорошая новость была в том, что ей достаточно было выбраться из Турции, чтобы быть в относительной безопасности. Плохая — в том, что выбраться будет не очень просто. Ещё одна, совсем скверная, состояла в том факте, что она едва не втянула малознакомого человека в неприятности. Елене очень повезло, что её случайную знакомую успели выдернуть до того, как они приехали к порекомендованной неизвестной Соней специалистке. Хотя после того, как Светка эффектно испарилась среди бела дня, Елена почти наверняка решила забыть о её существовании. Ну, для неё так было бы лучше, конечно.

Масштаб открытий был ошеломляющий. То, что кроме неё есть ещё Елена (и какая-то Соня, которая вроде бы что-то знает) уже было удивительно. Но это было всё равно что выучить алфавит, а потом сразу открыть учебник по квантовой механике.

Их появлялось много. В каждой стране — по-разному, в каждом поколении тоже, но их были даже не десятки — сотни и тысячи. В разные времена их становилось больше или меньше. Они собирались в группы или оставались одиночками, учили друг друга или враждовали друг с другом, или не знали о существовании себе подобных. Писали трактаты о своей сущности или отказывались от неё в пользу совершенно обычной жизни. Развивали и изучали свои способности или старательно блокировали их. И погибали очень часто, так что до более или менее разумного возраста доживали не все. Счастливицы, у которых оказывался какой-то специфический триггер. Которые впервые перемещались или перемещали кого-то другого в достаточно взрослом возрасте. Которых нашли более опытные и знающие товарки.

Многих из них когда-то сожгли как ведьм. Многие другие невольно убили своих матерей или погибли сами в раннем детстве. Все эти истории про похищенных детей, которых никто никогда не нашёл…

И ещё одно плохо укладывалось в голове: среди них не было мужчин. Никогда, ни единого, только женщины.

— Но почему об этом ничего не знают? — спросила она, — Это же невозможно, современное развитие науки…

— Ну иди, положить это самое… как там… — Акса возвела очи чёрные вверх и скривилась, — А! Это, положить живот на алтар… эээ науки. Дура, да?

— И что, прямо такое тайное общество? Да если бы столько было вот таких, как я, они бы давно уже власть над миром захватили!

— Ты лично иди захвати? — с неподражаемо презрительной интонацией предложила Акса, — Вы, которые свободные путешественницы, всегда самые бестолковые. Эти, которые как моя систер, толкачи… толкицы…pushers! Эти, что ли, мир захватили? Они всегда с проблемами, ну как это… — Акса пощелкала пальцами, потом что-то эмоционально сказала по-турецки, помычала — Светка ей от души сочувствовала. Хуже нет, чем вспоминать нужное слово, когда заклинило и никак.

— Проблемы со здоровьем? — спросила она.

— С головой проблемы, — огрызнулась Акса, — Говорить она не может, это самое, ну… — Акса цыкнула ртом, а потом изобразила:

— Га-га-га-га-ла-ва!

— А! — Светка кивнула, — Заикается. Ну, это можно вылечить.

— Можно — лечим, — сурово ответила девушка, — Но мир захватить она не может. Одна Кара не может, пять таких соберутся — не могут, у каждой что-то не так. Таких, как ты — раз, два, мало. И вы не можете никакого.

— А кто что может? — спросила Светка, и тут на неё вывалили ещё один огромный кусок.

Есть закрывательницы. Они могут, в общем, только закрыть какое-то место от перемещений. И есть наставницы, которые могут только находить всех остальных — и разговаривать с ними. Узнавать и рассказывать.

Когда-то наставницы и закрывательницы много раз пытались создать сообщество. Объединить всех — толкательниц, путешественниц, создать стройную систему знаний, придумать способ находить других таких же в самом малом возрасте, до того, как возникнет первая опасность перемещения или толчка.

Соня, по всей видимости, что-то такое когда-то слышала от наставницы, но почти всё пересказала неверно.

— Полная… Подлая баба, — прокомментировала Акса, — Она из тех, из запретительниц. Врать хороши! Хотят свой выбор привязать… Завязать? — Акса снова уставилась на Светку, словно та ей задолжала правильное слово.

— Навязать, — от этого взгляда деваться было некуда.

— Да, так! — Акса кивнула, — Это был плохой час. Хотели делать договор, но не могли согласиться. It was about Christian and Muslim’s confrontation. Christians mean that was sin and big evil from Satan…

— Aksa, please, — сказала Светка, потерявшись где-то в районе греха. Юная турчанка топнула ногой и сердито ответила:

— Где я тебе беру слова про такую тему? Эти ваши, кристиани, сказали — наши умения это от шайтана! Этот… зло, вот. Надо изучить, чтобы бороться, запрещать. Мы, мусульмане, считали, что главное — не применять для плохих дел, но они говорили, нельзя заставить всех соблюдать, поэтому надо запретить и ограничить.

— У нас в России давно все никакие не христиане, — сказала Светка, — Так, суеверные просто.

— С тех пор многие времена прошли, — Акса пожала одним плечом, подняв его чуть не к уху, — Разошлись, сошлись, потом был век, когда наших почти не стало. Теперь нас снова есть много, но наши наставницы не говорят с вашими. Нет договора нигде, каждый город сами по себе. Европа толкачки зло творят почти все. Они слабые, толкают редко и близко, но если надо кого-то на дно воды затолкать — это, ну, идеальное убийство. Никаких улик, понимаешь? У нас мало такого, но зато у нас эти закрывалки, которые против всех, они таких, как ты, выкидывают насовсем. А как твоя подруга — им внушают страх. Чтобы боялись и не лезли.

— Как это — «выкидывают совсем?» — спросила Светка, выпрямляясь. Звучало… нехорошо.

— Туда, — неохотно ответила Акса, — Они могут не только место закрыть, но и человека. Сперва ничего не понимаешь. Потом ты прыгнешь, а обратно не выйдешь.

Она вспомнила, как там. Холодный серый океан внизу. Холодное чёрное небо наверху. Нематериальный, но ощутимый ветер и невыносимо сияющее чёрное солнце…

Худые теплые пальцы подхватили её руку, удерживая готовую вывалиться на пол чашку с остатками чая.

— Э-эй, — Акса смотрела на Светку в упор, глаза в глаза, едва не упершись своим прямым крупным носом в её — маленький и приподнятый. — Чашку держи. Мама не любит, когда разбить.

Она лежала всё на том же диване. Ей выдали плосковатую подушку в весёленькой жёлтой наволочке и пару жёлтых простынок с красными абстрактными узорами. Она лежала, свернувшись калачиком, упершись спиной в мягкую спинку дивана и обняв притянутые к груди колени. В окно канонически светил фонарь, расчерчивая пол косыми тенями оконных рам и пятнами листьев. Ей очень хотелось поплакать или проснуться, но надо было наоборот снова заснуть. Она чувствовала себя примерно как в раннем детстве, когда её оставляли с ночёвкой в детском саду: вот ты уже лежишь в кровати под неприятно тяжёлым шерстным одеялом в жестком пододеяльнике, и уже почти ночь, лампы погашены, только под дверью видна желтая полоса света из коридора. А ты лежишь, свернувшись калачиком, и отчаянно надеешься, что вот сейчас там, снаружи, зазвучат шаги и приглушённые голоса, и тебя шепотом будут звать, поднимут и оденут, стараясь не шуметь — и мама выведет тебя на улицу, сонную, неуклюжую, счастливую, поведёт за руку по чёрно-синему позднему вечеру домой.

Конечно, нет.

Назавтра будет серое утро, гулкие звуки с садовской кухни, недовольные голоса нянечек. Надо будет путаться в колготках, терпеть, когда тебе будут драть расчёской волосы и кое-как заплетать косичку торопливыми чужими руками, потом снова терпеть — остывающую манную кашу и молоко с пенкой…

Она почувствовала, как перехватывает горло и щиплет глаза, и от этого вдруг мгновенно полегчало. Это ж надо, разнылась! Разжалелась себя, деточка, ты подумай, утипусеньки! Бросили малышку, некому деточку на ручки взять!

Деточка. Двадцать годиков. Влипла в историю, которая на трезвый взгляд от и до выглядит дешёвкой в мягкой глянцевой обложке. И напугана-то до полусмерти, и тоскует, как по-настоящему!

Мамы нету, детка. Вместо мамы сердитая турецкая тётка, которой бы глаза на тебя не глядели, потому что ты впёрлась в местный стабильный расклад, как дурак на чужую свадьбу. И эта самая тётка тебя не оставила на милость другим тёткам (возможно, куда более сердитым), а почему-то взяла под защиту.

Светка вздохнула, немного расслабляясь, и тут снова вспомнила про Елену.

И от всей души пожелала ей сейчас спать в своём номере в отеле.

Глава 31.

Женщина, открывшая дверь, была, как говорится, одного с Еленой поля ягода. Немногим старше — к тридцати или около того, она с первого взгляда производила впечатление очень благополучной и самоуверенной. Елена отлично знала, что сама выглядит так для новых знакомых, и понимала, почему. А ещё она с этого же первого взгляда поняла, что, хотя они похожи, это сходство молодого тощего волка и матёрого альфы. Ей придётся ещё поработать над собой, чтобы стать такой, как вот эта.

Вот эта между тем вздёрнула соболиные брови, обозначив едва заметные морщинки на смуглом лбу, и спросила что-то по-турецки.

У Елены в голове пронеслась отчаянная мысль, что эта мадам запросто может не знать английского, но та развеяла её опасения, сказав со вполне приличным произношением:

— Кто ты и что ты хочешь?

Честно говоря, английский у неё был получше, чем у самой Елены.

— Добрый день, — она постаралась придать лицу спокойное и приветливое выражение, — Я ищу Йилдыз Кайя. С рекомендацией от Софии Веселовой.

Лицо женщины слегка напряглось в непонятном выражении — отвращение? Опаска? Подозрение? Елена снова окинула её взглядом и вдруг ощутила необычное для себя щемящее чувство зависти. Предполагаемая Йилдыз была чертовски красива — как актриса из сериала про султанов. Её чёрные, гладкие волосы лежали в высокой сложной причёске. Золотистая кожа сияла. Большие тёмные глаза затенены длинными пушистыми ресницами. Она была высокой и хорошо сложенной, и её изумительную фигуру умело подчёркивали лёгкая жёлтая блузка без рукавов и идеально сидящая синяя юбка-карандаш. Красавица стояла в дверях, как в раме, положив пальцы в кольцах на дверной косяк.

Елена спохватилась, что, позабыв о приличиях попросту пялится на незнакомку. А та явно поняла и её интерес, и замешательство, и с её лица ушло напряжение, сменившись усмешкой.

— Как тебя зовут? — спросила она, открывая дверь шире.

— Елена, — ответила Елена, чувствуя, что впервые за долгое время краснеет вовсе не от жары или усталости.

— Я Йилдыз, — женщина отступила назад, в затенённый коридор, — Заходи.

Когда Елена только подошла к двухэтажному белому зданию, перед которым небольшим кругом расступались деревья, она почему-то думала, что ей придётся долго искать вход, стучать, объясняться. Но она едва успела окинуть взглядом фасад с двумя рядами узких окон, забранных решетками, как дверь на углу открылась. Как будто Йилдыз следила за ней из окна.

— Я собиралась уехать, — сказала женщина на её невысказанные подозрения, — У меня мало времени. — Они шли по прохладному коридору мимо закрытых белых дверей, и, кажется, прошли весь дом насквозь, оказавшись в конце концов в большой угловой комнате. Обстановка была типичная офисно-конторская — стеллажи с папками, большой принтер на тумбочке в углу, несколько столов с компьютерами и лотками для документов. Йилдыз прошла к дальнему столу, села в крутящееся кресло и указала Елене на обычный офисный стул напротив. Сложила руки перед собой, глядя на Елену очень внимательно.

— Что тебе нужно?

Елена собралась с мыслями. Рассказывать про Светкины проблемы с перемещениями явно было несвоевременно. Сейчас важнее было понять, что тут вообще происходит, и жива ли эта курица вообще. Она сказала:

— Мою подругу захватили. «Толкательница» из местных её куда-то кинула. Ей можно как-то помочь?

Йилдыз отвела взгляд в сторону, погладила пальцами тыльную сторону другой ладони. Вид у неё снова стал как при звуках имени Сони, и тут Елена отчётливо поняла, что это не страх и не отвращение. Это была сильная злость, которую этой в высшей степени приличной даме очень не хотелось открыто демонстрировать. Красавица справилась с мимикой и снова посмотрела на Елену:

— А твоя подруга чем-то замечательна?

— Моя подруга что? — растерялась Елена.

Йилдыз раздражённо вздохнула и спросила проще:

— Твоя подруга кто? Что она может? — и почти вцепилась в Елену взглядом.

— Она… ну, как я… — Елене стало не по себе, — То есть, почти как я. Только у нас разные… э-э-э… — она попыталась вспомнить, как на английском будет «триггер» или «катализатор», но на неё нашёл ступор. Женщина напротив махнула рукой, точно смела в сторону Елену с её сомнениями:

— Я поняла. — Она протянула руку и ловко схватила подвеску на запястье девушки:

— Это твой блокатор? Этим ты контролируешь?

Елене против всякой логики вдруг стало страшно, что холёные пальцы сожмутся посильнее и сорвут эмалевую бабочку со своего места, так что она поспешно сказала:

— Да! Небольшая боль, чтобы…

— Ясно, — Йилдыз отпустила подвеску, и Елена от неожиданности чувствительно брякнулась кистью о край стола. Йилдыз медленно поднесла руку ко рту, поводила косточкой указательного пальца по верхней губе, глядя в столешницу. Потом снова сложила руки перед собой и сказала:

— Я могу ей помочь, но с условием.

— Каким?

Красавица откинулась на спинку своего суперудобного анатомичного регулируемого крутящегося кресла и сказала:

— Для начала ты мне подробно расскажешь, что знаешь про свою подружку. — Она увидела выражение лица Елены и добавила:

— Не бойся. Время есть. Если она у ведьм башни, она пока в относительной безопасности. А я поменяю планы.

«Пока» и «в относительной», подумала Елена. «Во что это мы тут влипли, вот что я хотела бы знать».

— Я знаю… немного, — она уже поняла с изрядной досадой, что её аккуратный, с приличным произношением английский сейчас оказался в положении милого маленького пони, который всю жизнь катал милых маленьких ребят, но в один прекрасный день оказался запряжен в здоровенную телегу с пивными бочками. Елена как-то видела по телевизору пару шетландских пони в такой упряжке — им вроде бы не было тяжело. Чего не скажешь про неё в данный момент.

— Что знаешь, то и рассказывай, — терпеливо сказала Йилдыз. «А то я встану и уйду», повисло не сказанное, но отчётливо подразумеваемое продолжение.

Елена собралась и начала рассказывать.

Пересказывать чужую историю на чужом языке чужому человеку — такого опыта у неё ещё никогда не было. Она чувствовала себя точно в битве, где каждое с трудом подобранное слово было как пролетевшая в опасной близости стрела. Каждый раз, когда слушательница хмурилась и просила уточнений, это была стрела, попавшая в цель — в самую середину её, Елены, самолюбия. К финалу она чувствовала себя истыканной, как мишень. Тем не менее, ей удалось в общем объяснить, как она встретила Светку, что от неё узнала и что рассказала ей.

— Мы шли сюда, но сели не на тот автобус. Вышли, чтобы найти долмуш, и тогда на нас напала эта девочка.

Йилдыз подняла брови в почти театральном выражении удивления:

— «Напала!» Среди бела дня, среди людей, вот так?

— Нет, нет! — Елена вздохнула, — Света за ней побежала… — Тут до неё вдруг дошел смысл всей этой истории с часами. — Девчонка сняла с неё часы! — Она похлопала себя по левому запястью, — Подкралась и расстегнула браслет! Но так, чтобы Света заметила, конечно. И побежала оттуда… Побежала за дома, во двор, туда, где нет людей…

— Естественно, — Йилдыз покривилась, словно горькое в рот попало, — Какая дура будет работать при свидетелях! Увела и там толкнула.

— Но она не рассчитала, что я побегу следом.

— Если вы познакомились только вчера, они могли это пропустить. Им нет необходимости круглосуточно следить, поскольку у них есть и стражница.

— Кто это?

— Стражница? — Йилдыз использовала странное слово watchess, — Это женщина, которая чувствует таких, как мы. Она сама не может перемещаться или перемещать других… обычно. Хотя, твоя наставница — Соня — может. Редкий случай, — Йилдыз качнула головой, — Нам всем повезло, что она достаточно далеко от нас.

Елене стало не по себе. Соня совершенно не показалась ей опасной тогда, больше года назад, когда они сидели в светлой пахнущей кошками комнате, пили кофе и разговаривали о невозможном. Нет, надо говорить — о маловероятном. Необычном. Редком. Они обе были редкостью до сего дня. «Точнее, я думала, что были».

— Она сказала, что таким, как мы, нельзя встречаться. Нельзя находиться рядом, общаться или проводить какие-то опыты, иначе может случиться что-то опасное.

— Да-а-а? — Лицо Йилдыз словно засияло нехорошим оживлением, глаза сделались злющие, но весёлые, так что Елене захотелось отодвинуться от стола подальше. А то и вовсе выйти от греха. Жаль, нельзя.

— И что же должно произойти, а? — Йилдыз подалась вперёд, опершись подбородком о запястье и сверля Елену взглядом, — Рассказала она? Объяснила она тебе, что случится?

Елена покачала головой, чувствуя совершенно нехарактерное для себя замешательство. Словно воображаемые стрелы, которыми было утыкано её эго, кто-то поджёг. Так потерянно она себя не чувствовала уже очень давно.

— Отлично, — Йилдыз откинулась обратно в своё суперкресло, опустила руку куда-то, видимо, под столешницу или в один из ящиков, чем-то пошуршала, чем-то хлопнула. Бросила на стол пачку сигарет и зажигалку, протянула руку к окну, взялась за ручку фрамуги, вдруг замерла. Сказала сама себе:

— А эту вторую старуха не увидела? Или нарочно не стала трогать? — подняла взгляд на Елену, — Странные дела… Ведь твоя подружка так фонит, что сейчас тебя рядом просто не видно.

Елена, которая бездумно наблюдала за этими неугомонными красивыми руками, вздрогнула и ответила:

— Когда я ей позвонила, Соня очень удивилась. Несколько раз спрашивала — что? Как её зовут? Точно именно так? Сколько лет? — Как будто поверить не могла.

— Ещё бы, — буркнула Йилдыз, наконец открывая высокую фрамугу на проветривание, — Такая большая рыба мимо сети!

Она вытащила из пачки сигарету (и не подумав предложить собеседнице), закурила, хмурясь, выдохнула дым. У Елены аж в груди защемило. Женщина напротив даже курила так, как будто её снимали на камеру. Нет, как будто её УЖЕ сняли, смонтировали дубли и теперь показывали идеально вылизанный эпизод. Слова про большую рыбу почти прошли мимо её сознания. Никак они не монтировались с невзрачной угловатой фигурой в потрёпанной одежде. Елена вдруг подумала — а может, и к чёрту? Она не нанималась пасти несуразных безмозглых девиц, ищущих приключения на свою задницу.

— Что с ней сделают? — спросила она неохотно.

— С ней — ничего, — ответила Йилдыз. — Важнее другое. Что она сделает с нами.

Елена вспомнила про свои горящие стрелы — кажется, все эти образы потеряли смысл. Она уже не чувствовала себя глупой, речь не шла о её уме, навыках или манерах. Речь шла о том, внезапно осознала она, что происходящее было совершенно перпендикулярно плоскости всего её жизненного опыта. Её представления о людях, о должном и возможном тут не годились, не работали. Её былая убежденность в том, что, надев на руку браслет с бабочкой, она навсегда оставила позади пару странных нелепых эпизодов, была предельно далека от реальности. Стало даже не то, чтобы страшно, но как-то неуютно и… как-то устало.

— Почему я здесь? — спросила она, — Почему я не могу просто не участвовать в этом? Почему она именно ко мне подошла вчера?

Йилдыз посмотрела на окурок, на котором алый огонёк почти подошёл к фильтру. Протянула руку и выкинула его в щель фрамуги, даже не затушив. Закрыла окно, повернулась к Елене и сказала:

— Потому что есть действия и последствия. И вероятности, конечно.

— Что же я сделала? — Елена не слишком надеялась на объяснения, но очень хотела бы их получить. Хоть какие-то.

Йилдыз ответила неожиданно дружелюбно:

— Ты приехала отдыхать в город, который является самым большим в мире магнитом для нас. Для всех нас, будь то путешественницы, толкательницы или стражницы.

— А те, кто закрывают? — почему-то ей непременно надо было это уточнить.

— Те, кто закрывают, — Йилдыз улыбнулась широко и радостно, и это так странно было на фоне всего их безумного разговора, — Тех, кто закрывают, уже века три не появлялось. Так что об этом можешь не беспокоиться.

Глава 32.

Всю свою сознательную жизнь Светка рисовала или читала. В детстве она увидела в каком-то фильме, как герой кладёт блокнот под подушку, чтобы записывать с утра сны и мысли, которые приходили ночью. Ей тогда так понравилась идея, что она тоже стала класть под подушку блокнот и карандаш в надежде, что сможет нарисовать что-то из сна, пока не забыла. И рисовала несколько дней, выводила какие-то закорючки, подписывала слова, пытаясь успеть между звоном будильника и минутой, когда из кухни придёт мать, со скрипом откроет дверь и поинтересуется, намерена ли дочь идти сегодня в школу.

Потом пришла суббота, и пока Светка наводила порядок в ящиках стола, мать сдергивала бельё с её кровати. Блокнот полетел на пол, за ним — карандаш, а в следующие пятнадцать минут Светка получала качественный заряд воспитания на тему того, что постель — это не помойка, посторонним предметам там делать нечего, вот, пожалуйста, на наволочке следы от грифеля, тебе не надоело быть поросёнком… — и так далее, и тому подобное.

Она ничего не стала объяснять, это было бесполезно. Мать всегда считала её существом злонамеренным и докучным; ничего из того, что она делала, не могло быть хорошо. Даже вполне ровная учёба на «четвёрки» удостаивалась насмешливо-презрительного объяснения «выезжает на хорошей памяти». Поэтому она просто убрала блокнот в стол, решив, что найдет для вдохновения другое время. Для чтения же нашла, говорила она себе.

Читала Светка по большей части в школе, на уроках. В некоторых классах были отличные парты с полкой под столешницей, на которую можно было положить открытую книгу и, чуть отодвинувшись вместе со стулом, читать хоть весь урок. Для учителя девочка на задней парте, сосредоточенно смотрящая вниз, примерно в учебник, выглядит вполне обычно. Так она перечитала всего Джека Лондона и большую часть Жюля Верна в пятом классе, например.

С рисованием было сложнее. Можно было рисовать в трамвае по дороге в школу и обратно. Можно было рисовать дома, пока взрослых нет. Иногда можно было рисовать на перемене, но это было в меру опасно, потому что в пролетарско-гопнической школе, куда её перевели после переезда, таланты не ценили. «Ты чё, типа, художник?» — начинали они. «Ну-ка, дай быра позырю», — и привет, тетрадка вернётся в лучшем случае мятой и рваной, или не вернётся вообще.

Но потом был универ и тёмные годы страха, и вот тогда она привыкла рисовать практически постоянно. В заднем кармане любых штанов у неё всегда были маленькие нелинованные блокноты, самые дешёвые из возможных, и огрызок карандаша, а за хлястик для пояса на боку она цепляла шариковую ручку. В квартире у Сашки, где она жила, везде лежали листы желтоватой писчей бумаги с зарисовками, раскадровками комиксов, просто абстрактными каракулями. В промежутке между Сашкой, когда Светка пыталась справиться с собой и своей жизнью, количество рисунков уменьшилось, зато выросло их качество — спасибо училищу, но в большей степени даже возможности рисовать на заказ. Несмотря на это, у неё в голове всегда как-то по отдельности существовало «правильное» рисование (то есть, настоящие, законченные и кому-то нужные иллюстрации) и то, что она делала всё остальное время.

Начинала утро с быстрого наброска стула, с которого свисает небрежно брошенная майка и почти сползшие джинсы.

Занимала время в автобусе скетчами лиц, рук, ног, сумок, набросками детей и взрослых с пририсованными «баллонами» реплик.

Выкидывала из головы лишние мысли, заполняя очередной лист бумаги линиями и точками, собирая композиции из абстрактных фигур или реальных предметов.

Проводила часы на скамейке в парке, пытаясь ухватить силуэты голубей, клюющих хлеб на дорожке, или бегунов, делающих круг за кругом по тропинкам среди деревьев, или людей с собаками и детскими колясками.

Блокноты и стопки бумаги копились, и как-то раз Светка спросила Горгону, не хочет ли она пойти вместе ночью на косу и устроить небольшой костёр. Горгона посмотрела на неё как на ненормальную и ответила: «Ты можешь принести свой архив (серьёзно, она сказала «архив») и хранить у меня».

Две больших коробки со всем этим добром.

Ранним летним утром Светка лежала на чужом диване, в чужом доме, в чужой стране, и у неё под рукой не было даже блокнота, чтобы набросать высокие стебли какого-то суккулента, широко разросшегося в старом глиняном горшке на подоконнике.

Две больших коробки с изрисованной бумагой, и Горгона, и Сашка, и бог знает сколько ещё разных фрагментов её жизни были где-то там, очень далеко. А она лежала и не знала даже, где её рюкзак с одеждой, дорожным скетчбуком и остатками денег. А ведь всего-то пара недель прошла. Чуть кольнуло чувством вины, но она уже научилась справляться с ним одним небольшим усилием. Они все сами от меня отказались, напомнила Светка себе.

Надо было бы встать. Так светло, и с улицы слышно шум городского транспорта, и из другой части квартиры тянет запахом жареного. Но как только она встанет, окажется, что снова надо выслушивать что-то бредовое, понимать что-то непонятное и бояться чего-то необъяснимого. Она закрыла глаза, повернулась на бок и сунула руку под подушку. Пальцы ткнулись в какую-то твёрдую кромку. Девушка приподнялась, стащила подушку с места и увидела свой скетчбук — толстенькую синюю книжку в твёрдом переплёте, перетянутую черной резинкой, под которую была просунута по верхнему обрезу черная гелевая ручка. Довольно дорогой прошитый блокнот, который она в припадке «пропади оно пропадом» настроения купила после первого удачного скачка, оказавшись в Самаре.

Чувствуя неожиданную и неуместную радость, она уселась на диване, поджав ноги, сняла с книжки резинку и открыла на последнем использованном развороте. Там был вид какой-то стамбульской мечети. Да, это то, что она позавчера рисовала, стоя на Галатском мосту вечером. Ветер, чайки, за спиной проходит трамвай, постукивая и скрежеща. Светка перелистнула страницу, сняла с ручки колпачок и начала рисовать окно, горшок, разросшийся суккулент, пару пустых банок рядом. Штрихи и точки. Изогнутые линии и прямые. Время перестаёт существовать, нет никаких проблем, никакого прошлого и никакого будущего, только линии и точки.

Наконец можно закончить. Свет из окна, тень, отростки цветка и шероховатость горшка, блики на банках, и больше нечего добавить. Она поняла, что как обычно ссутулилась буквой зю, и у неё ужасно затекла шея. Светка положила блокнот разворотом вверх и прижала с краю коленом, чтобы досох рисунок — гелевая ручка здорово смазывается — а сама попыталась выпрямиться и покрутить головой.

Оказывается, рядом с ней стояла Акса. От неожиданности она дернулась и издала невнятный звук. Акса тоже ойкнула и сделала шаг назад, но тут же вернулась в своё обычное скучающе-язвительное настроение и заявила:

— Это ты такая, как это, художница!

Светка захлопнула скетчбук и ответила:

— Да, и что?

— Ничего, — Акса сложно пожала плечами, словно отлепляя от спины майку, — Давай wakeup, мама сказала — думать решать, что делать дальше.

Кухня в этой квартире была замечательная. Большая квадратная комната, стены которой были сплошь покрыты синей и белой плиткой. Среди обычных плиток кое-где встречались расписные, точь-в-точь как во двоце Топкапы, покрытые сложными узорами в виде тюльпанов, гвоздик, свитых вместе стеблей или абстрактных завитушек. Над мойкой красовалась плитка с завитками волн и тремя кораблями под косыми алыми парусами. Светка засмотрелась на роспись и пришла в себя только от тычка между лопаток: Аксе надоело ждать в коридоре, и мелкая нахалка впихнула её в кухню.

На столе ждали тарелки с яичницей, сыром, булочками и розетки с джемом. Акса подтолкнула Светку к ближайшему стулу:

— Садись, давай, это… Breakfast.

Светка села, подошла от плиты Ёзге с дымящейся джезвой, разлила по чашкам кофе — себе и гостье. Перед Аксой стоял высокий стакан, кажется, с газировкой.

Слева пустовал ещё один стул. Ёзге, садясь напротив, вдруг гаркнула во весь голос:

— Кара!

Где-то в другой части квартиры что-то упало, а потом визгливый девчоночий голос завопил в ответ неразборчиво.

Неожиданно Акса тоже что-то завопила по-турецки, и следующие пару минут женщина и два подростка переругивались, ничуть не смущаясь присутствием посторонней. И то правда, она ни слова не понимала, чего бы им смущаться. И, к слову, Светка что-то не заметила, чтобы невидимый член этого скандального трио заикался.

Наконец, в коридоре зашаркали шаги и на соседний стул упала ещё одна тощая загорелая девица. Кара и Акса были очень похожи, но стоило им оказаться рядом, и Светка поняла, что больше никогда их не спутает. Акса была капризной, вела себя вызывающе, но выглядела жизнерадостной и самоуверенной. Кара же совершенно точно ни жизнерадостной, ни уверенной не была. На ней были надеты совершенно неуместные для летнего утра вещи — черные джинсы, черная футболка с длинными рукавами и чёрная головная повязка, отодвигающая со лба её тяжелые густые волосы. Сейчас было понятно, что это девочка, но убери это каре под кепку — и сутулая худая фигурка будет выглядеть совершенно по-пацански.

— Hello, — сказала Светка, — Where is my watch?

Кара покосилась на неё, молча отобрала у сестры стакан с колой и принялась наворачивать свою порцию яичницы, не обращая ни на кого внимания.

— Я тебе объяснил уже, — Акса встала, полезла на полку за другим стаканом, — Эта, она говорит плохо.

— А пять минут назад орала ничего так, — сказала Светка язвительно.

— Орала, и что, все свои. Тут пришла — ты сидишь, — Акса налила себе колы и вернулась за стол, — И не твоё дело вообще. Хватилась за свои часы, — она вонзила вилку в яичницу, — Тебе про свою голову надо думать.

— Shut up, girls, — беззлобно сказала Ёзге, — Breakfast first, then we’ll speak.

И правда. Светка принялась за свою порцию, съела и яичницу, и сыр, и булочкой подобрала остатки с тарелки. А ещё одну булочку намазала джемом и съела с кофе. У неё не было ни малейших причин отказываться от еды — кто его знает, что там дальше и когда она в следующий раз нормально поест.

Ёзге дождалась, когда все доедят, собрала тарелки и чашки, унесла в раковину. Потом распахнула дальнее окно, сняла с высоченного холодильника пачку сигарет и молча закурила. Светка сидела, ожидая, что же будет дальше, чувствуя разительный диссонанс между ощущением довольства в своём выспавшемся, отдохнувшем и сытом теле и тревожным напряжением в голове. Это был редкий случай, когда организм как будто отказался пускать тревогу ниже шеи: не сжималось в животе, не холодели руки и не хотелось бежать куда глаза глядят. Она сидела тёпленькая и расслабленная, а в голове носилось: что же теперь? Что делать? Что СО МНОЙ сделают?

Ёзге докурила, швырнула окурок в помойное ведро под раковиной, но осталась стоять у окна. Сказала пару фраз на турецком, обращаясь к Аксе.

— Мама сейчас тебе объясняет, что вчера не сказали, — перевела Акса, — Мама английский говорит, если непонятно — я объясняю.

— Окей, — сказала Светка и невольно выпрямилась на стуле.

И следующие полчаса слушала и думала изо всех сил.

Она не запомнила конкретных слов, которыми изъяснялась Ёзге. Английский её тогда был и правда совсем слаб, свободно общаться она начала только через пару лет, после занятий с преподавателем и часов практики везде, где других вариантов не было. Но Ёзге и Акса общими усилиями сумели донести до неё вот что.

Много лет в Стамбуле не появлялись свободные путешественницы. Ни свои, ни пришлые. Между местными носительницами способностей, точнее, между их условными сторонами (освободительницами и запретительницами) установился своего рода договор. Они не трогали друг друга и не вербовали новых носительниц. Они поделили город и отыскивали своих, чтобы защитить от самих себя и научить жить с этой особенностью на случай, если они захотят покинуть Стамбул. Они рассказывали новым о существовании договора, о том, как был «закрыт» город (ни Девичья башня, ни осада Константинополя не имели к этому отношения) и оставляли им выбор. Необязательно было присоединяться к тем или другим.

Можно было просто сделать вид, что ничего не происходит, и жить себе обычной жизнью, потому что этот город, точно огромная липучка, делал невозможными или очень маловероятными любые перемещения.

Всё шло отлично почти век, пока не появилась Светка. Тут ей, конечно, следовало почувствовать себя значительной, важной и даже избранной, но создавалось ощущение, что она скорее стала для «ведьм башни» краплёной картой в колоде. В игре, которая давно велась по привычке, без надежды на выигрыш и азарта, так что все успели позабыть о величине ставок.

Всё время, пока она это слушала, её что-то скребло. Сомнения начались ещё вчера, и тут вдруг её осенило. Она спросила, удивляясь, как раньше не заметила слона в комнате:

— Но как Кара могла меня толкнуть, если перемещения невозможны?

— Умная какая, да? — мрачно сказала Акса, а Кара, сидевшая молча тут же, скривилась и шепотом сказала что-то невнятное.

— Мы подошли к самому главному, — сказала Ёзге, стараясь произносить английские слова отчетливо и медленно, — Раньше у нас были Акса и Кара — две. Акса ищейка, видит каждую из нас как есть. Кара толкательница, особенная, она видит… — Ёзге задумалась, сжав губы, потом сказала: — Другой масштаб. Большая… точность. Может толкнуть на шаг в сторону. Может толкать здесь, в городе. Особенная! Но нужна третья. Я путешественница, но я не гожусь. Мой триггер не годится.

Она снова сжала губы в линию. Близнецы смотрели на неё, не отрываясь, и Светка смотрела, а в открытое окно позади неё светило солнце и задувал теплый южный ветер, так что колыхались прижатые магнитиками листки записок на холодильнике, и слышались далёкие голоса, грохот трамвая по рельсам, гудок парома…

— Ты годишься, — Ёзге подняла голову и посмотрела на Светку почему-то грустно.

— Для… чего? — спросила Светка.

— Чтобы попытаться открыть город, — ответила Ёзге, и Светка в два приёма переварила её ответ: сначала грамматическую конструкцию, потом смысл. Звучало бредово… а что тут было не бредово в последние дни?

— Эти, запретительницы, они поймут. Может, уже поняли. — Акса вдруг наклонилась через стол и больно ткнула её в плечо:

— Твоя подружка эта… большая такая девушка! Она пошла к Йилдыз. Дура! Чего полезла в наши дела вообще. У неё вообще проблем нет, чего ей надо!

— Она хотела мне помочь, — ответила Светка, — Мы же не знали. Я вообще ничего не знала про других, Елена самую малость…

Ёзге снова подняла руку к пачке на холодильнике. Светка не выдержала, встала и, стараясь не выглядеть обнаглевшей школьницей, попросила:

— Дай мне тоже, пожалуйста.

Ёзге подняла бровь, спросила:

— Сколько тебе лет?

— Двадцать один, — соврала Светка. Могла бы и не врать, ведь по российским меркам она давно была совершеннолетней. Ёзге, у которой, конечно, было время посмотреть в том числе её паспорт, протянула пачку. Курила Светка до этого редко — денег лишних не было, да и Сашка относился к этому крайне неодобрительно, но теперь его рядом не было, зато всякого другого было навалом. Всякого странного, неприятного, пугающего, заставляющего искать пути отступления. Ей нужно было утешение, и она схватилась за сигарету почти с облегчением. До неё словно дотягивались отголоски времён старшей школы, когда они с Танькой стояли под козырьком подъезда или на её балконе, курили и делились огорчениями.

Защипало горло, легко повело, поплыло в голове. Светка посмотрела в окно, там был невероятной красоты вид: поля черепичных крыш вдруг обрывались, а дальше, за зелёной бахромой деревьев, сверкала вода и поднимался противоположный берег Золотого Рога. Она спросила:

— А почему вы «ведьмы башни»?

— Много лет назад наша семья жила в Бейоглу, в доме с башней, — ответила Ёзге, — Бабка была как ты, путешественница. Она одна из первых женщин в Турции стала синхронной переводчицей и ездила по стране. Использовала это, чтобы выбираться в другие места. Искала способ открыть Стамбул… — Ёзге развела руками: — Не смогла найти тогда толкательницу такой силы. Придумала способ смещать триггер, а у некоторых совсем убирать, надеялась — вот появится такая, как Кара, и они соберут троих. Но так и не вышло. Теперь многие думают, что так даже лучше. Все соблюдают договор: Кара не трогает Йилдыз, Йилдыз не трогает Кару, все остальные ничего не могут и живут спокойно.

— Тогда, может, вы мне просто поможете уехать? — спросила Светка с надеждой.

Ёзге снова поджала губы и уставилась ей в лицо так, словно на нём был написан правильный ответ.

Глава 33.

Елена шла по улице вниз, и думала о том, что весь этот чёртов день то и дело то спускается, то поднимается, так что ноги уже начали болеть.

Она явно свернула не туда. После того, как они договорились обо всём, Йилдыз вывела её на улицу, указала направление и объяснила, где свернуть, чтобы выйти прямиком к автобусной остановке. И Елена пошла куда сказано, кстати, подобрав свою шляпу, которая так и валялась на травке снаружи ограды. Но не иначе как перепутала повороты — автобусной остановки не было и близко. Слева по улице тянулись решетчатые заборы, за которыми вставали красивые дома-виллы, а справа сначала был какой-то парк, а потом начался нескончаемый, кажется, рынок-развал. Соседство рынка и «приличных» домов изумляло, словно по улице шла граница двух разных миров.

Очумев от усталости и солнца, Елена перешла дорогу и вошла под рыночный навес. Людей тут было много, но все они куда-то спешили, или что-то покупали, или болтали между собой, и решительно невозможно было отвлечь кого-то из них, чтобы узнать, где найти хоть какой-нибудь транспорт.

В одном из широких проходов стоял мотороллер, а рядом невысокий молодой парень в солнечных очках болтал по мобильному телефону. Вот он закончил говорить, сунул телефон в сумку на поясе, сел на сиденье и взялся за руль. Елена прибавила шагу и успела обратиться к нему по-английски:

— Извините! Где находится автобусная остановка?

Парень убрал руку с руля, снял очки и посмотрела на Елену. На его смуглом, украшенном короткой бородой лице тут же образовалась типичная хитрая улыбка, но ответил он неожиданно вежливо и тоже на английском:

— А куда вам нужно ехать?

— В район Лалели. Там моя гостиница.

— Какое прекрасное совпадение! — воскликнул парень, начиная сиять улыбкой уж совсем невозможно широко, — Я собираюсь ехать именно туда. Хотите, я вас довезу?

Елена успела за несколько минут прокрутить в голове все самые нехорошие варианты развития событий, но…

— Да, хочу, — сказала она, лучезарно улыбаясь в ответ.

— Отлично! — он повернулся и похлопал по сиденью позади себя, — Я Али!

— А я Лена, — сказала она и взялась за его плечо, чтобы сесть. «Я с ума сошла», — подумала она, перекидывая ногу через скутер и устраиваясь поудобнее. Но она, черт раздери, приехала отдыхать, а Али был симпатичный и хорошо говорил по-английски.

— Ок, поехали, — сказал он и оттолкнулся ногой от асфальта.

Конечно, до гостиницы они не доехали. Али отвёз её на Истик-ляль и, остановившись напротив высоких и затейливо украшенных дверей незнакомого кафе, спросил:

— Ты не против выпить кофе?

— Кофе, да, — Елена была согласна на кофе, или чай, или чёрта лысого с мармеладом и орешками. Хозяин скутера был хоть и мелковат (и даже ниже её ростом, если уж честно говорить), но красив, молод и подтянут. На нём была чистая голубая футболка, бежевые джинсы и конверсы, он приятно пах чем-то свежим и древесным и приятно улыбался, глядя Елене в лицо со немного нахальной доброжелательностью. Идя за ним к столику, она думала, что со всей этой учёбой и работой она сто лет не мутила вот такие внезапные, ни к чему не обязывающие знакомства, которые могли привести к хорошему одноразовому сексу ко взаимной радости участников.

У неё, правда, оставалось ещё это дело на завтра. Йилдыз сказала, что «ведьмы башни» скорее всего поедут на остров во второй половине дня, чтобы остаться там на ночь и попытаться провести свой обряд без чужих глаз. Но оставалась небольшая вероятность, что они будут беречь время и поспешат на паром как можно раньше. Это значило, что им придётся встретиться у станции Кабаташ на рассвете и отплыть на одном из первых рейсовых морских трамвайчиков.

Поэтому, как только Али поставил перед ней чашку и сел напротив, она сказала:

— Мы можем продолжить знакомство после кофе, но не до ночи, — и улыбнулась, стараясь выглядеть легкомысленной и чуть-чуть увлечённой.

— Почему? — спросил он спокойно, не теряя довольного и самоуверенного вида.

— Моя подруга, она местная, — Елена подчеркнула «она местная» голосом, — Хочет показать мне Принцевы острова. Мы договорились завтра встретиться у Кабаташ в семь утра.

Вот тут он изумился. Выпрямился даже на стуле, подался вперёд и спросил:

— Так рано? В это время люди едут на работу. Будет толпа, очень неудобно!

Елена изобразила замешательство и сказала виновато:

— Я не знала. Подруга сказала, что потом днём будет очень жарко…

— Это правда, — мужчина снова заулыбался, расслабившись, отпил кофе — себе он взял турецкий — и заметил:

— Я живу совсем недалеко от станции Кабаташ.

— О, — Елена улыбнулась и тоже принялась за свой американо.

Через пару часов они валялись голыми на двуспальной кровати в большой квартире где-то в районе Бешикташ. Елена запомнила это название, но не запомнила больше почти ничего из объяснений Али, пока он вёз её какими-то переулками и поворотами.

Елена, что называется, кайфовала. Мелкий турок оказался отличным любовником, может, немного слишком горячим — но в остальном почти идеальным. Он умело и вкусно целовался, знал, где, что и как трогать и гладить, не допускал грубости. Без напоминаний надел резинку, а когда они пошли «на второй заход», сперва достал из-под кровати влажные салфетки. В нём не чувствовалось никакой зажатости, никакого смущения или неприятия своей или женской телесности, и в этом он разительно отличался от всех прежних партнёров Елены. Он откровенно наслаждался и увлечённо делал приятно ей, не пытаясь изображать крутизну или к чему-то принудить силой. Он был похож на умелого пловца, скользящего в воде, или на фигуриста, летящего по льду и ввинчивающегося в прыжки: как будто его тело было натренировано для любви, и он предавался ей самозабвенно.

К сумеркам они успели немного утомиться. Али сходил на кухню, принёс из холодильника пакет апельсинового сока. Они уселись спиной к изголовью, подложив подушки и пили сок, передавая друг другу пакет и обмениваясь неважными репликами. Потом он сказал:

— Мне надо поработать, — и, вытащив с захламленного стеллажа потрепанный ноутбук, засел с ним в кресле в одних трусах.

Елена неспешно вымылась в душе, натянула трусы и рубашку и пошла обследовать квартиру. Кухня была крошечная, буквально пенал, куда едва втиснулись электрическая плита, раковина и пара шкафчиков. Зато с другой стороны коридора была здоровенная гостиная с диванами и журнальным столиком. Там тоже стоял стеллаж на всю стену, но если в спальне полки ломились от тетрадей, распечаток и учебников, то здесь они были сплошь забиты художественной литературой. Елена подошла поближе, повела пальцем по корешкам — книги были на турецком, английском, испанском, французском. Она наудачу вытянула книгу с английскими словами на корешке, нашла, где включается свет и устроилась на диване читать.

Ей попалась какая-то драма из жизни британских колоний в Африке. Елена читала, пока незнакомая лексика не поборола контекст в её голове, а глаза не начали отчаянно слипаться. Тогда она положила книжку корешком вверх, сползла в лежачее положение и задремала.

— Леее-нааа! — она слышала сквозь сон, как её кто-то зовёт. Уже во сне она удивилась, как непривычно звучит её имя, никто никогда не звал её с такими интонациями, а уже в следующую секунду она приоткрыла глаза и увидела Али, который наклонился над ней с улыбкой:

— Пойдём, сладенькая, поспишь в кровати.

— Утром мне надо… — начала она, но не смогла продолжить — раззевалась, да так, что челюсть захрустела.

— Утром я тебя разбужу и довезу к Кабаташ, милая, — ответил Али, настойчиво поднимая её с дивана, — Давай, давай! Идём в спальню.

Утром она поняла, почему он был так настойчив. Оказывается, в ночи к нему заявился приятель с девушкой, рассчитывая на тот самый диван в гостиной. Вообще, в этой квартире была ещё одна спальня, но там почему-то кровать стояла без матраса, сверкая голыми досками. В шесть утра Елена была не склонна интересоваться подробностями — она просто молча оделась, выпила свой кофе и вышла в рассветные сумерки на узенькую кривую улочку, уходящую вверх и вниз от подъезда.

Али сиял улыбкой и был отвратительно жизнерадостным и громким, словно и не провёл вечер, азартно трахаясь, а потом половину ночи — ковыряясь в каких-то своих рабочих программах. Он с насмешливыми комментариями выдал Елене запасной шлем, усадил на мотороллер и с ветерком повёз по едва просыпающимся улицам. От его дома до нужного места оказалось в итоге не так уж и близко, но к семи часам утра он её таки доставил. Припарковался неподалёку от входа на станцию, забрал у Елены шлем и, пряча его в отделение под сиденьем, спросил:

— Увидимся ещё?

Она постояла, глядя на серо-синюю беспокойную воду Босфора, над которой реяли чайки, потом обернулась к мужчине и сказала:

— Я живу в отеле «Гюль Бешекер» в Лалели.

Он схватился за поясную сумку:

— Запиши мой телефон!

Она покачала головой:

— Неоткуда звонить.

Он посмотрел на неё чуть нахмурив брови и поджав губы, как будто пытаясь понять, насколько она честна, потом сказал:

— Могу приехать к отелю в семь часов вечера.

Елена вдруг поняла, что её это радует, и ответила совершенно честно:

— Буду рада снова увидеться.

Али кивнул, сдвинул мотороллер с подножки и стартанул с места, сразу выехав на проезжую часть. Елена не стала смотреть ему вслед. Вместо этого она оглядела станцию и набережную. Перед станцией собралась немалая толпа, к кассам змеились очереди, но от касс к ней уже двигалась высокая фигура в светлом — Йилдыз.

Она подошла, помахивая билетами, окинула Елену взглядом, чуть обозначила на лице удивление. «Ну да, я во вчерашней одежде, и что», — подумала Елена, но вслух сказала только «Хелло». И в ответ оглядела женщину с головы до ног, изобразив на лице что-то вроде «ишь, вырядилась». Йилдыз была одета отвратительно стильно и в то же время практично (так что Елена её совсем чуть-чуть возненавидела) — на ней были легкие серые брюки до середины икры, белая футболка с цветастым принтом, белая кепка и удобные светлые кроссовки на ногах. А Елена по-прежнему была обута в свои сабо на платформе, и ей уже заранее было грустно при мысли, что придётся куда-то бежать или лезть.

— Надеюсь, нам не придётся за ними бегать, — сказала Йилдыз, точно мысли её прочитала. — Пойдём, посадку уже начали. — и они поспешили втиснуться в плотную очередь стамбульцев, проходящих узкими сходнями на небольшое приплюснутое судно.

Глава 34.

Самое лучшее изменение во мне за годы путешествий — это избавление от зависти. Для этого потребовалось много городов, много чужих домов, много новых лиц, рук и голосов. Неисчислимое множество чужих образов жизни, выборов и стилей. А ещё постепенно пришедшая привычка всё примерять и прикладывать к тому, что стало главной константой моей жизни — перемещениям.

Тогда в Стамбуле девочка Света ещё не знала, не готова была осознать, что вся её дальнейшая жизнь будет определяться этим.

Она шла по утренней улице рядом с Ёзге и её дочерями и завидовала. Их квартире в красивом районе, на красивой старой улочке. Их отношениям, их любви и взаимной заботе, которые было невозможно не увидеть за их словами, интонациями, улыбками. Завидовала тому, что они живут в таком изумительном городе, и тому, что они столько знают про Это, про Её — которое, оказывается, вовсе не только её. Завидовала их красоте, всех троих, тому, что они живут так, как хотят, тому, что они не одиноки и не потеряны, как она.

Две недели подряд она жила как бы слегка не в себе — и не в реальности. Перемещения, которые с ней происходили, были похожи на чудо или на бред, но они происходили, и как будто всё дальше отрывали её от привычной жизни и привычного образа мыслей. Она висела над землёй, с каждым днём поднимаясь всё выше, так что её пальцы ног уже болтались где-то над головами. Она успела почти потерять связь с реальностью, почти не думала ни о ком из своих близких, как будто забыла, кто она и откуда. То, что она застряла и проводила ночи в заброшенных домах и парках, тем более не вернуло её к нормальности. Ёзге, Акса и Кара как будто взяли её за палец и сдёрнули на землю. И она почувствовала эту зависть — как будто мгновенно снова стала собой.

Светка шла между Аксой и Карой, которые ненавязчиво её конвоировали вслед за Ёзге по улице. Шла и думала, что ничего подобного не чувствовала, когда Елена кормила её в кафе, или когда выдала целый комплект новой одежды. Всё это как будто укладывалось в логику чуда, в порядок бреда (который или кончится сам, или не кончится никогда). Ведьма и её дочери были отдельно. Светка не понимала, почему, и позже не сказать, чтобы поняла. Может быть из-за того, что участие и доброта Елены казались странными и нелогичными, как и само чудо перемещения, а всё, что делали ведьмы, было продиктовано ожиданием конкретной пользы. «Не в сказку попала», говорили взгляды, которые бросала на неё Акса. Не в сказку, уж точно.

Она, конечно, могла отказаться сразу. Ёзге не стала бы на неё давить. Она и так достаточно запугала девушку рассказом про закрывательниц, чтобы ей не хотелось встретиться с теми, другими. Возможно, если бы Светка сразу сказала «нет», ведьма бы просто помогла ей сесть на пригородный поезд и даже дала бы денег на достаточную порцию алкоголя. А Светке, при известной удаче, удалось бы переместиться куда подальше.

Но она струсила. Причём, сразу в двух смыслах. Она побоялась попасться тем, другим, но ещё больше побоялась выглядеть слабой, бестолковой и бесполезной. Нелюбопытной и безответственной. Трусливой, в конце концов. На той освещённой южным солнцем кухне на неё в упор смотрела одна взрослая женщина и два подростка, и её почему-то стало стыдно перед всеми тремя. Выбитая из колеи, напуганная, она была беззащитна перед манипуляцией, и Ёзге, конечно, воспользовалась этим.

— А что будет, если получится? — спросила Светка тогда.

— Что, ты совсем глупая?! — возмутилась Акса, — Нет закрыто, можно путешествие! Путе… шествы… выво… — она раздражённо фыркнула и закончила:

— Прыгать! Всем, кто хочет.

— А если никто не хочет?

— Ну не хочет — не делает! — сказала Акса, — Но может!

Ёзге что-то негромко сказала по-турецки, и обе девочки быстро обернулись к ней.

— Что? — спросила Светка. Акса снова фыркнула и ответила, не глядя в её сторону:

— Мама говорит: наверное, не получится. Твой триггер снять можно, хотя бы сдвинуть, но не точно.

Светка недоумённо воззрилась на Ёзге — снять триггер? Но та уже отвернулась и занялась посудой.

— Давай, иди, — сказала Акса, — Иди душ, ванна, мыть себе… себя.

— Tenminutes, — сказала, не оборачиваясь, Ёзге.

Вскоре все четверо уже стояли на остановке, и почти сразу подошёл трамвай, забитый не хуже, чем в Светкином родном городе. Кое-как они впёрлись на заднюю площадку, и девчонки сразу затолкали Светку к заднему поручню, встали с двух сторон, как заправская охрана. Она вздохнула и сказала тихо:

— Да не убегу я.

Близнецы не ответили, конечно же.

К пристани они добрались, когда солнце уже поднялось над горизонтом. Только что отошёл предыдущий рейс морского трамвайчика, а очередь уже собиралась на следующий. Ёзге купила билеты, поставила их троих в очередь, а сама отошла в сторону. У неё в руке оказался телефон — Светка ещё ни разу не видела вблизи мобильные телефоны, поэтому с интересом наблюдала, как женщина набрала на небольшом аппаратике номер и поднесла к уху. Очередь колыхалась, солнце поднималось и набирало жар, Ёзге в раздражении сбрасывала звонок и набирала снова. Наконец, абонент (или один из абонентов) ответил, и Ёзге быстро заговорила в трубку, отвернувшись от очереди и загородившись приподнятым плечом. Рядом тихо и быстро затараторили на турецком сёстры.

— Что происходит? — спросила Светка, но Акса только отмахнулась, а Кара вдруг запнулась посреди слова, словно споткнувшись о букву «к», несколько раз попыталась договорить и замолчала. Впереди задвигалась, потянулась к турникету очередь.

— Anne! — вдруг громко сказала Акса.

Ёзге резко обернулась, проследила взглядом движение, махнула рукой — идите, идите! — а сама ещё что-то сказала в телефон и, наконец, отключила связь. Светку и близнецов уже засасывал поток людей, идущих через турникеты к сходням. Ёзге бесцеремонно проталкивалась за ними, её сердито окликали и толкали, но она продолжала лезть напролом. Наконец, она догнала их возле контролёра, который стоял у сходней и сунула ему под нос пачку билетов. Он надорвал их все разом и кивнул — проходите.

Внутри большой кабины кораблика было жарко и, несмотря на открытые везде окна, душновато. Ёзге провела их туда, где была пара свободных деревянных диванчиков, и они уселись, слегка запыхавшиеся после толкучки на входе. У Светки рука сама потянулась к блокноту в заднем кармане. Она отлистнула к чистой странице, сдернула с хлястика ручку и принялась рисовать женщину с ребёнком, которая сидела наискосок через проход. Краем глаза она видела, как Акса пихает Кару локтем в бок и обе они сдавленно хихикают, но её это даже не задело. Мельком подумав что-то вроде «дурочки малолетние» она привычно ушла в рисование, с облегчением чувствуя, как отступает тревога, как духота и жара становятся терпимыми, а потом просто перестают иметь всякое значение. Она перелистнула страницу и принялась рисовать мужчину, который сидел у противоположного окна, сложив газету и чуть повернув её к окну, к свету. Потом нарисовала двух старух в платках за этим мужчиной. Потом — сумку и пакет девушки, которая села поблизости.

Когда Светка выпрямилась и сунула ручку за ухо, чтобы размять руку, судно уже вовсю бежало по водам Босфора. Она умудрилась не заметить отход от пристани. Акса и Кара о чём-то шептались, а Ёзге внимательно её рассматривала. Светка нечаянно встретилась с ней взглядом и смутилась.

— Doyoudraweverytime? — спросила женщина.

— I… think… yes, — ответила она, подумала немного, собрала в кучку всю известную ей грамматику и добавила:

— It makes me calm.

— Isee, — сказала женщина, потом протянула руку к блокноту:

— Can I?..

Светка поколебалась секунду, не больше, и потом всё-таки дала ей блокнот. Там не было, в конце концов, ничего особенного, ничего, кроме вот таких быстрых корявых скетчей последних дней. Блокнот был изрядно истрёпан и в нём осталось мало чистых страниц. Ёзге листала его неспешно, поворачивая туда и сюда, иногда задерживаясь на странице, а иногда едва скользя по ней взглядом. Долистав до последних набросков, она, конечно, обернулась и отыскала взглядом и мужчину с газетой, и женщину с малышом, и бабок в платках. Потом закрыл блокнот, молча отдала и задумалась, взявшись рукой за лицо и уставив взгляд куда-то вниз.

Ну, не о чем, значит, и говорить. Рисовать больше не хотелось. Светка сунула блокнот в задний карман, вернула ручку на хлястик и стала смотреть в окно. Там была вода, чайки, другие корабли и где-то в отдалении — вроде бы, берег.

Довольно скоро они доплыли до первого острова, но никто из спутниц и не шелохнулся — видимо, плыть надо было дальше. Кто-то из пассажиров сошел, другие взошли на борт, калошка, покачиваясь, отвернулась от пристани и, постепенно разгоняясь, пошла дальше.

Плыть пришлось почти час; миновали ещё два острова. В салоне становилось всё жарче, всё сильнее пахло разогретыми человеческими телами, косметикой, едой — открытые всюду окна не помогали. Налетающий в них ветер был тоже тёплым и нёс свои ароматы: соль, водоросли, солярка, ржавчина… Девочки сначала шептались, потом прислонились друг к другу и вроде бы задремали. Светка маялась, ей не удавалось ни толком проснуться, ни задремать. Воздух плыл слоями, которые почти зримо искажали видимое вокруг. Она закрывала глаза, снова открывала, жмурилась и зевала, всё глубже проваливаясь в состояние морока. Гудел мотор кораблика, перекрывая разговоры и шум воды, обматывая её голову невидимыми мотками колючей, мелкой сетки, наслаиваясь и рябя темными точками перед глазами.

Наконец, Ёзге, которая всё это время не выходила из глубокой задумчивости, подняла голову и посмотрела в окно.

— Wearearriving. — и, не поясняя, встала и пошла к выходу, на корму кораблика.

— Давай, пошли! — Акса вскочила и схватила Светку за руку, — Быстро давай!

Торопиться смысла не было, у выхода уже образовалась толкучка, а кораблик ещё колыхался и бурчал двигателями, медленно пристраиваясь к пристани, но одна тянула за собой, другая пыхтела в спину, толкая в рюкзак, так что Светка просто повиновалась и топала среди тянущихся к выходу пассажиров, зевая от недостатка кислорода.

Минуты прибытия тянулись, как жвачка. Вот кораблик, колыхаясь, поворачивается боком к пристани. Вот медленно, взбивая воду у борта, подползает ближе, и видно из окна, как зажаренный до кофейного цвета мужчина в застиранных белых шмотках поднимает откуда-то из-под ног петли каната и швыряет его — куда, не видно, но Светка видит, как расправляются, распрямляются в полёте эти петли. Вот где-то там, снаружи, громыхает железо о бетон, и спустя ещё одну бесконечную, горячую и вязкую, как сироп, минуту люди начинают потихоньку выбредать из душного, пропахшего потом салона кораблика.

Когда они оказались на сходнях, Светку едва не унесло вбок — она успела выровняться, схватившись за канатный поручень. Небо, ветер, шум волн и запах моря шлепнули её разом огромной прохладной ладонью по лицу — нет, по всему телу. Кара, которая шла позади, с громким воплем вцепилась в рюкзак, а у Светки не было сил протестовать. Она просто пошла дальше, стараясь ровно ступать по сглаженным чужими ногами доскам, которые были почти белыми от старости и воды и, казалось, сверкали под солнцем.

На берегу её перехватила Ёзге, оттащила на пару метров в сторону по бетонной набережной и бесцеремонно облапала — лоб, веки, шея. Она не успела понять, что к чему, как её уже усадили на бортик и облили шипящей газировкой из бутылки. Светка сделала судорожный, хриплый вздох, замерла на пару секунд, но смогла выдохнуть. Ёзге тут же сунула ей в руку бутылку с остатками воды, и она, не дожидаясь указаний, стала пить.

Близнецы таращились на неё, как на диковинное насекомое. Акса что-то тихо спросила по-турецки, её мать так же тихо ответила. Светка допила воду, отдышалась и сказала:

— Thank you a lot.

— Youarewelcome, — ответила Ёзге, вынула из руки пустую бутылку и почти не глядя зашвырнула в урну в нескольких шагах. — Weneedtogoimmediately.

Последнее слово Светка не знала, но контекст и интонация творят чудеса, так что она встала, убедилась, что её больше не шатает (сестры тут же пристроились с боков) и пошагала вслед за Ёзге прочь от набережной. Женщина держала курс на пологую улицу, поднимавшуюся удручающе прямой и длинной линией, прочерченной, практически прорезанной по склону холма. Холм был один, весь остров был как черепаший панцирь, округлый и почти ровный, мягко поднимающийся и плоский на верхушке.

Ёзге не торопилась, но и не делала пауз. Поначалу они шли между двумя рядами маленьких домиков с крошечными садиками и верандами, и подъем затеняли плодовые деревья и акации. То и дело приходилось переходить полосы дороги, покрытые разнообразной падалицей. Тут асфальт усеивали расквашенные желтые сливы, там мелкие полопавшиеся от удара о землю яблочки, чуть дальше растекались глянцевые лужи инжирного сока, надо которыми роились пчелы и осы. Турчанки на насекомых не обращали внимания, знай перешагивали через самые заляпанные места, а Светка шла, похолодев вопреки жаре, и каждую минуту ожидала нападения.

Они поднимались всё выше, домики кончились, и по сторонам от дороги пошёл неровный и кое-где дырявый сетчатый забор, за которым видны были заросшие поляны, поломанные или недостроенные домики и редкие незнакомые деревья, очень высокие, с жидкой, почти не дающей тени листвой. Светка успела отчаяться, облиться три раза потом и потерять дыхание, когда они наконец одолели прямой участок пути и оказались на поворотной площадке. Ёзге остановилась, подошла к краю дороги, и девочки подошли вместе с ней.

Отсюда было видно море. Светка стояла, смотрела на него, дышала так, что трещали рёбра, и не могла насмотреться. Синее, бирюзовое, голубое, жемчужное и, наконец, растворяющееся у горизонта жидкое, нежное, тающее серебро. От яркости было больно глазам, а в груди сжималось, подпирало куда-то вверх, бесконечно поднимая напряжение, невыносимое чувство идеального.

Эти минуты были по-своему так же бесконечны, как ожидание на кораблике.

И слишком быстро Ёзге сказала:

— Go, girls.

Они поднялись за поворот дороги, и их приняла тень сосен.

Верхушка острова была покрыта средиземноморскими соснами. Светка видела их впервые, поэтому тут же оказалось, что она идёт, ошалело оглядываясь, дыша открытым ртом и едва не спотыкаясь. Тут же её толкнула в плечо Акса:

— Иди, да? Понятно? Чего смотреть?

— Сосны, — ответила она ошалело, — И запах!

— Theysmellgood, — сказала, не оборачиваясь, Ёзге, — Didn’tyouknow? Very good for health.

Светка сделала вид, что отдувается с невнятным согласным звуком, подумав: «Ей-богу, вернусь домой — займусь опять английским. Вот честное самое расчестное. Вот прямо…». Ей в тот момент не пришло и в голову, куда именно она вернётся. Как будто было некое абстрактное «домой», где закончатся её злоключения.

Показалась верхушка холма, на которой торчали, словно искусственно воткнутые, несколько небольших живописных скал, а вокруг громоздились округлые, окатанные валуны размером от небольшого кресла до микроавтобуса. Чуть вдалеке была видна небольшая постройка, окружённая верандами, а прямо по центру, на самой маковке, стояла каменная церковь, больше похожая на домик из Диснейленда, чем на настоящий храм. Маленькая, ладная, с двумя парами круглых полуколонн по сторонам от темной и высокой деревянной двери, занимающей почти две трети фасада. Треугольный фронтон с простой розеткой, застеклённой прозрачными и красными стёклами. Черепичная крыша и прозаический громоотвод на коньке.

Солнце сейчас было прямо за ней, и, подойдя ближе, все четверо оказались в тени.

Странное дело, на дорожках и вокруг камней было довольно много людей, несмотря на относительно ранний час, но вокруг церкви было пусто. Никто не подходил к ней близко, как будто она не стояла тут посередине, как будто её не было или она представлялась чем-то совершенно неинтересным.

Ёзге сунула руку в карман джинсов, вынула, видимо, ключ — и замерла с поднятой рукой. Потом опустила руку и сделала шаг назад. Ещё шаг. Сказала свистящим шёпотом:

— Ssshit…

— Anne! — испуганным высоким голосом пискнула Кара, и Ёзге повернулась к ним:

— Go away!

Следующие несколько минут слились в чудовищную круговерть. Светку схватили с двух сторон и потащили почти волоком прочь с холма, не разбирая дороги, по каким-то сухим склонам, через буераки, по сосновым шишкам и корням, через хлещущие в лицо кусты. Она орала, отбивалась, пыталась бежать сама, задыхалась, потом зарыдала от усталости и страха, а потом земля ушла из-под ног.

Она успела испугаться и представить удар, вышибающий жизнь из тела. Но ничего такого не произошло. Вместо этого она оказалась лежащей на холодном кафельном полу, у неё раскалывалась голова и её тошнило. «Не надо», — подумала она и начала блевать.

Глава 35.

Как она их спалила? Елена была уверена, что с теми мерами предосторожности, которые предприняла Йилдыз, проводя её в место засады, они гарантированно должны были остаться незамеченными. Они не трогали входную дверь, даже не приближались к ней. Следа их не было нигде, кроме крошечного пятачка в алтаре и узкого низкого коридора, почти лаза, который выводил из алтаря на жутковатый карниз вокруг одной из скал, где ровная верхушка холма была взрезана, как пирог, узким обрывистым ущельем.

(Пока они шли там, обнимая стену, Елена тридцать три раза пожалела, что не сняла свои сабо заранее. Почти по сожалению на каждый шаг.)

Они стояли в алтаре очень тихо, и успели услышать шаги, шумное дыхание, реплики подошедших. Йилдыз чуть подалась вперёд — но за дверью вдруг замерли, а потом, судя по звукам, сорвались с места в бег. Елена шагнула было, но Йилдыз поймала её за руку и сказала спокойно:

— Нет смысла.

Вслед за этим ключ всё-таки заскрипел в двери, потом взвизгнули старые петли, и в полутёмное помещение, пропахшее ладаном и воском, вошла женщина.

Неразличимая в тени, она заговорила, и турецкие слова полились, точно вода из крана, быстрым, резким потоком.

— Думаю, из вежливости мы должны перейти на английский, — в ответ на её тираду сказала Йилдыз. Женщина ненадолго замерла, сделала ещё шаг вперёд. Бедный косой луч света из высокого круглого оконца упал на её сердитое, блестящее от пота лицо и невзрачную, пыльную одежду. Женщина увидела Елену, шумно выдохнула и сказала на английском:

— Так ты первая нарушила договор. Завербовала эту русскую.

— Разве? — Йилдыз уперла руки в бока. — Твоя бандитка утащила её подружку, она была в ужасе и отчаянии. Я всего лишь помогаю найти девочку и всех успокоить.

— Благодетельница, — хмыкнула Ёзге, а Елена напряглась — слово было незнакомое. Она собралась и спросила:

— Где Света? С ней всё в порядке?

Ёзге снова посмотрела на неё. От этого взгляда Елене стало нехорошо. Она смотрела точь-в-точь как Соня, только ещё и с большой долей раздражения. «Закрывательниц нет уже триста лет, — напомнила она себе, — Она мне ничего не сделает».

— Тебе бы стоило о себе волноваться, — сказала Ёзге.

— Спасибо, я в порядке, — ответила Елена, — Я вполне научилась не перемещаться. У меня нет причин бояться.

— Не запугивай её, — легким, почти смеющимся тоном сказала Йилдыз, — Это наши дела, не их. Я предлагаю поступить честно: найти девочек, успокоить путешественницу, помочь ей вернуться домой. Если она не дура, к нам не сунется больше никогда. Ей хорошо, нам хорошо. А Елена, — она кивнула не оборачиваясь, — Продолжит отдыхать и веселиться.

Ёзге презрительно двинула щекой, словно не могла побороть отвращение, но потом справилась с собой и ответила:

— Кара отправила её обратно в нашу квартиру. Мы вернёмся и сделаем так, как ты предложила.

— Все вместе! — быстро сказала Елена. Ёзге снова состроила презрительную гримаску, развернулась и пошла прочь из церкви.

Елена шла вслед за турчанками вниз по дороге, глядя в спину Йилдыз почти с восхищением. До последнего момента она не верила, что кто-то придёт, тем более — вот так, утром. Она приготовилась к долгому бессмысленному ожиданию и бесславному возвращению на материк, без ответов на вопросы, без окончательного решения проблемы. Но она ошиблась. Йилдыз знала местные реалии; она знала и своих противниц, и все их возможности, она просчитала варианты без особого напряжения и оказалась там, где было необходимо. Елена думала, что, наверное, она сама могла бы действовать так же, если бы больше знала о местном распределении сил. О том, как тут всё устроено. Неожиданно неприятно кольнула мысль — впервые после телефонного разговора с Соней — что та скрыла от неё значительно больше, чем рассказала. Выражаясь образно, она добилась доверия, показав неофитке пару страниц, а всю остальную книгу придержала. Да не просто придержала, а прямо соврала, что никакой книги и нет вовсе.

Елена вздохнула. У неё снова начала болеть натёртая в дороге нога, от жары тяжелой была голова, да и некоторые другие части тела ныли. Солнце стояло высоко, ему нипочём была шляпка, прикрывающая голову девушки — едва она выходила из тени, как в темечко начинал ввинчиваться горячий шуруп. Йилдыз и вторая ведьма бодренько топали по бесконечной дороге вниз, не оглядываясь. Елена была им не интересна; её не прогнали, но и не интересовались особенно, успевает она или нет. Приходилось успевать.

Внизу, у пристани, их ждали, присев на парапет, две смуглые черноволосые девочки. Елена успела удивиться, насколько они похожи в то же время отличаются, как вдруг одна из них вскочила и что-то выпалила по-турецки.

Йилдыз остановилась, оглянулась на Елену и с удивлённо-насмешливой интонацией ответила:

— No, she isn’t!

— She’s a Russian girl. Friendofour, — объяснила вторая ведьма. Смуглая подростка, не сводившая с Елены глаз, почти подпрыгнула и выпалила с ужасным акцентом:

— Ты тож рюски?

Елена приказала себя не удивляться и в ответ спросила:

— Как ты меня назвала до этого?

Девчонка сделала небольшой шажок назад, к самому парапету и ответила, чуть набычившись:

— Чего… спросил Йилдыз сестра… Ну нет, я поняла! Чего такого.

— А, — Елена улыбнулась, признаваясь себе, что ей льстит признание сходства с турецкой красавицей. — Я была бы рада иметь такую сестру.

Маленькая поганка скривилась и пробурчала что-то невнятное, а потом добавила погромче «толстожопые» — причём, вот это словцо она произнесла без малейшего акцента. Точно с той интонацией, с которой её подружка Ольга ворчала «колбаса с жирком» в адрес преподавательницы по философии на первом курсе. Это было так забавно, что Елена даже забыла оскорбиться.

Йилдыз проигнорировала этот обмен репликами, как будто он был не важнее воплей голодных чаек, которые носились сейчас хаотично вокруг кормы отбывающего кораблика. «Чуть-чуть не успели», — подумала Елена с досадой, оглянулась на Йилдыз — та игнорировала и упущенный рейс. Она стояла и смотрела на вторую ведьму. Вторая же тыкала пальцами в кнопки маленького мобильного телефона. Потыкала, приложила к уху. Ей ответили неожиданно быстро, и она торопливо заговорила, чуть отвернувшись от остальных и придерживая на лбу выбившиеся из пучка пряди волос, которые дергал и поднимал морской ветер. Разговор получился короткий, женщина опустила руку, сунула мобильник в задний карман джинсов и сказала по-английски:

— Нас заберут через двадцать минут. Так будет быстрее.

Йилдыз кивнула, повернулась к Елене:

— Есть хочешь?

— Здесь есть какое-нибудь кафе?

— Вон там, — Йилдыз протянула руку вдоль променада, следующего береговой линии, — Пойдём, поедим, выпьем кофе.

— Если вы не придёте, мы уйдём без вас, — сказала им в спину вторая ведьма. Йилдыз не обратила внимания.

— Они могут уйти без нас? — Елена понимала, что особой проблемы выбраться с острова не будет. Она по прибытии посмотрела расписание и знала, что до позднего вечера рейсы идут один за другим с интервалом чуть меньше часа. Но…

Йилдыз не ответила.

Елена говорила себе, что ей должно бы уже было наплевать на дальнейшую судьбу невзрачной девочки в шмотках с турецкого базара, тем более что за неё взялись теперь не одна, а целых две ведьмы. Она шагала по набережной, поглядывая на бирюзовое сияющее море слева, на узенький галечный пляж, плотно покрытый телами отдыхающих, чувствовала теплые порывы ветра и пыталась отвлечься от мыслей о Светке. Ну кто она ей? Знакомы сутки. Считай, подкормила бродячую собачку, и ладно — ты же не тащишь домой любого бездомного пса, которому насыплешь дешевого корма на асфальт возле мусорных баков?

И вроде бы убедила себя.

Кафе, куда привела её Йилдыз, было явно по-туристически недешевым. Елена на мгновение снова поддалась панике, как тогда, в вечер прибытия на трамвайной остановке, но тут же сказала себе, что ничего страшного не происходит. Чай, сэндвич — может быть, чуть дороже, чем на материке, может, даже чуть дороже, чем было бы в Москве на вокзале, но вполне терпимо для её финансов.

Они сели за круглый столик у самого входа, подскочил официант, и Йилдыз, не дожидаясь, пока он предложит меню, быстро перечислила ему какие-то названия. Он льстиво заулыбался, чуть поклонился и ускакал в направлении кухни. Елена проводила его взглядом, потеряв дар речи.

— Я угощаю, — сказала Йилдыз и достала из сумки сигареты.

«Я бросила, — подумала Елена, отводя взгляд от её рук, теребящих пачку достаточно нервно, чтобы это бросалось в глаза, — Я бросила и снова не начну». Курить ей вдруг захотелось зверски. Она некстати и невпопад вспомнила вкус «специальной» сигаретки Сани с биофака. Аромат своих любимых крепких «Собрание». Чуть прилипающую к губам бумагу на фильтре. Тихий звук, с которым тлеет табак. Лёгкое пощипывание на нёбе. Нежное, едва заметное оцепенение, нападающее после третьей-четвёртой затяжки. Она поняла, что сидит, уставившись на пачку в руках Йилдыз. Женщина тоже это поняла. Она наконец вытащила себе сигарету, сунула в рот, а пачку естественным дружеским жестом протянула Елене. И та не нашла в себе сил отказаться.

Закурили, откинулись — не сговариваясь, но на удивление синхронно — на спинки пластиковых кресел. Елена с острым, почти стыдным наслаждением затянулась, на пару секунд задержала дым. Медленно выпустила. Почувствовала, как расслабляются плечи, как ослабевает невидимый узел между лопатками. Чуть расслабилась и Йилдыз, усмехнулась, повела плечами. Сказала:

— Не волнуйся. Твоя подружка сейчас лежит пластом, но её жизни ничто не угрожает.

— Лежит? — Елена снова затянулась. Курить было так естественно, так сладко и успокаивающе, что хотелось длить этот процесс вечно. Ей бы встревожиться — почему «лежит»? Где лежит? Но она поняла, что адреналин схлынул и оставил её саму лежать, как тюленя на нагретой солнцем скале. «Ещё немного, и я довольно захлопаю ластами по пузику», — подумала она.

— Толкательница пользуется удачей жертвы. Если это путешественница, удача изымается способом, связанным с её триггером. Ты сказала, что у твоей подружки триггер — алкоголь, значит, сейчас у неё самое мерзкое похмелье, которое только можно вообразить. — Йилдыз глянула мимо её плеча. — Ах, наша еда, прекрасно. — Она затушила едва прикуренную сигарету в пепельнице и заулыбалась официанту.

Елена дождалась, когда официант расставит перед ними тарелки с какой-то выпечкой, глубокие пиалы с супом и чашечки с оливками, и уйдёт. Подняла взгляд на Йилдыз и спросила:

— Значит, сегодня она в любом случае никуда переместиться не сможет?

Йилдыз кивнула. Придвинула к себе суп, отломила от своей булки изрядный ломоть и, запуская ложку в пиалу, сказала:

— Ей придётся уехать довольно далеко от города, прежде чем она сможет переместиться. Посадим её на местный пригородный поезд, дадим немного денег. По твоим рассказам она трусливая и глуповатая девочка, подвиги не её стихия. Будет рада убраться, пока цела. — и женщина начала с энтузиазмом работать ложкой, не забывая отправлять в рот оливки и кусочки булки.

Елена поняла, что объяснений больше не будет, затушила сигарету и тоже принялась за еду.

Всё-таки, их расслабленность и уверенность была не к добру. Когда они неспешно возвращались к пристани, Елена издалека поняла, что там у бетонного парапета их ждут не три, а только две фигурки. Елена невольно прибавила шаг, но — не было смысла, как сказала бы Йилдыз. Когда они подошли к пристани, вторая ведьма и девочка встретили их усмешками.

— Катер пришёл, — сказала ведьма весело, — едете с нами?

— Где Акса? — спросила Йилдыз, и Елена услышала, как в этом голосе сплетаются стальные тросы и звенит высокое напряжение.

— Тебе-то что? — удивилась вторая ведьма, — Она не путешественница, не толкательница. Бездарная девочка, сама знаешь. Увидела подружку из коллежда, ушла на пляж. — ведьма кивнула в сторону моря, — Едем.

Рядом со сходнями пристани носом на гальке лежал небольшой катерок, даже скорее лодка с мотором, возле него стоял плотный пожилой турок в джинсовых шортах, выцветшей красной майке с полумесяцем и линялой кепке с грязными разводами. Елена вслед за всеми забралась в лодку, чувствуя, как сгустилась атмосфера между турчанками. Что-то шло не так. «Мы что-то не поняли, — думала она, устраиваясь на узкой банке у борта, — Йилдыз что-то упустила». В любом случае, у неё не было никаких способов повлиять на происходящее, и оставалось только плыть по течению, цепляясь за подходящие спасательные средства.

Пожилой мужик с турецким флагом на майке кряхтя столкнул нос моторки с гальки, заскочил на борт и полез на корму, к мотору. Пробираясь мимо Елены, он покосился ей в лицо, обжёг внимательным быстрым взглядом — как сфотографировал. Елена быстро повернула голову, уставилась на плавящуюся в полуденной дымке вершину острова. Заросшая средиземноморскими соснами, она казалась сейчас серовато-синей, тающей. «Могла бы сейчас на пляже валяться, вот на этом самом острове, — подумала Елена, — Или трахаться с чуваком. Или по музеям ходить. Ну как так-то?». Ей было досадно, и вдвойне из-за того, что она так глупо ввязалась в утомительные передряги из-за совершенно чужого человека.

Ведь ничего же в ней не было, в этой девочке, ничего особенного.

Совершенно.

Глава 36.

На Светку лилась холодная вода. Причём, судя по плотности струи — из душа. На голову, на плечи и рюкзак, на задницу, пропитывая майку и джинсы. Она попыталась отбиться от струи, отползти, и наконец ей удалось сесть. Воду лить перестали. Дрожа крупным ознобом, Светка протерла лицо и кое-как разлепила веки. Голова болела, но на удивление меньше, чем пару минут назад. Она сидела на мокром кафельном полу ванной комнаты в квартире Ёзге. Акса стояла рядом и держала в руке лейку от душа, вытянутого из душевой кабины. С лейки капало.

Светка зажмурилась, снова открыла глаза и сказала, отдуваясь и судорожно вздыхая:

— Ну ты… блин… вообще…

— Извини, — Акса неожиданно не стала скандалить. Убрала душ на место, повернулась ко мне, присела на корточки. — Ты это… какой? Как… голова?

— Хуёво, — ответила Светка честно, — Но не пиздец.

Акса поморгала и серьёзно ответила:

— Эти не знаю слова.

Светка наконец более или менее отдышалась. Осмотрела себя — она была вся мокрая и в остатках рвоты. За спиной торчал рюкзак, наверняка тоже пострадавший от воды.

— Мне бы переодеться.

— Да, — Акса встала, протянула ей руки, помогла подняться. Её повело, и Акса быстро прислонила её к стене.

— Давай, снимать, — девочка потеребила лямку рюкзака, — Всё это давай. Мойся. Я принесу чего одежды.

Светка дождалась, когда она выйдет, и начала медленно, неловко сдирать с себя рюкзак, кепку, майку, кеды и джинсы. С кедами было тяжелее всего, ей пришлось снова опуститься на пол. Вставать без помощи она не рискнула, и кое-как вывернулась из джинсов сидя. Немного посидела, чувствуя задницей прохладу плитки, потом стянула носки, трусы и топ. Осторожно встала на четвереньки и в таком положении забралась в душевую кабину. Кое-как почти задвинула створки.

Ей повезло, краны располагались достаточно низко, чтобы достать с пола. Следующие несколько минут она потратила на то, чтобы отрегулировать воду. Её обдавало то очень горячей, то холодной, но сил не было даже реагировать. Наконец, полилась вода комфортной температуры, и Светка немного посидела под ней, отдыхая.

Встать всё-таки пришлось, иначе она бы не достала до полочки с принадлежностями для мытья. Кое-как размазала по телу содержимое первой попавшейся бутылочки, не вглядываясь в надписи, потом опустилась на пол и снова сидела, позволяя воде смыть пахнущую кокосом пену.

Дверь ванной стукнула, Акса сказала из-за дверок:

— Ты что? Ты готова? Мылась?

— Почти всё, — она повернула кран, поводила руками по плечам и по лицу, сгоняя воду, — Полотенце дай.

Открылись дверцы кабинки и на Светку сверху упало огромное махровое полотенце. Она вспомнила, как мать Горгоны хвалила «турецкий хлопок» и подумала, что неплохо было бы иметь такое вот огромное, мягкое, пахнущее лавандой полотенце. И тут же зафыркала от смеха — такой неуместной, глупой и несвоевременной была это мысль.

(Горгона и её мать остались в другой вселенной, за миллион световых лет отсюда.)

— Эй, — озабоченно окликнула Акса, — Ты чего? Ты нормально?

— Всё хорошо, — она замоталась кое-как, прижала махровую ткань к телу, — Извини, я тут посижу ещё немного. Минутку. Две минутки.

— Быстрее давай, одежда тут, — всё тем же озабоченным голосом сказала девочка, — Идти надо. Мама нам время… наиграла… как это? Заиграла?

— Выиграла, — её снова пробило на глупое хихиканье, — Время? Какое время? Зачем?

— Давай, суши себя, иди в кухню, — Акса снова стукнула дверью, оставляя её одну. «У неё проблемы с возвратными местоимениями», — подумала Светка невпопад.

На удивление, после душа ей стало гораздо лучше. Она вспомнила, как было плохо в первый раз после «толчка» Кары, и ей пришло в голову — может, я привыкаю? Интересно, такое вообще возможно? Она вытиралась, медленно водя и промокая полотенцем и думала, что довольно странно задаваться вопросами о границах возможного посреди невозможного.

На кухне Акса сунула ей в руки высокий стакан с чем-то шипучим. Светка понюхала — алка-зельтцер. Спорить смысла не было, ей хотелось пить, у неё болела голова, эта гадость ничем не хуже аспирина. Она села на ближайший стул и жадно, почти давясь, выглотала зелье.

Акса села напротив. Светка допила, поставила стакан, и тут её осенило.

— Слушай, а почему тебе не плохо? — спросила она. Акса скривилась, подняла плечо знакомым жестом — словно отлепляя майку от спины. Сказала:

— Я особенная.

— Круто, — Светка невольно добавила в голос яда, — Прямо офигеть. Можешь хоть объяснить, чем?

— Чем-чем, — Акса отвернулась, подтянула к груди колено, упершись пяткой в край стула, — Я бесполезная. Не прыгаю, не толкаю, ничего особенного не понимаю, ничего не умею. В белой семье, как это… Тёмная овца.

— Тогда почему твоя мать сказала, что нас трое? — она вспомнила объяснения Ёзге, — Ты же, вроде, должна быть этой, ну, стражницей. Или как там. Она же сказала — ты видишь… что-то там.

Акса слезла со стула, вынула из её пальцев стакан и молча отнесла в раковину. Сполоснула, убрала на сушилку. Сказала, не глядя, вытирая руки полотенцем:

— Мать сказала, что надо сказать. А сейчас надо идти в другое место.

Светка вдруг поняла, что Ёзге её обманула. Вся эта история с такой важной третьей ведьмой, с поездкой на остров, была просто обманным ходом, приманкой для тех, других. Способом временно пустить их по ложному следу и вытащить её из сферы их наблюдения. Теперь, пока они разбираются с Ёзге и Карой, Акса должна… что? Сдать Светку кому-то ещё неназванному, неизвестному? Кому-то, кого не учитывает расклад запретительниц?

Голова вдруг перестала болеть. Было жарко, но её больше не мутило и не вело, как от спиртного. Она встала и сказала так твёрдо, как только могла:

— Никуда не пойду, пока не объяснишь, что к чему.

Акса повернулась — рот в ниточку, брови как у злодея из японского театра, острая и тёмная вся, как деревянная кукла. Неизвестно, какую гадость она собиралась сказать, но в этот момент в тишине отчётливо захрустел поворачивающийся в замочной скважине ключ. У Светки от ужаса захватило дух.

А Акса наоборот расслабилась, прислонилась спиной к мойке и что-то громко сказала по-турецки.

В кухню вошли две старухи, одна высокая и прямоугольная, как трансформаторная будка, в глухом сером мусульманском одеянии и платке, другая — обычная, невзрачная бабушка в белой блузочке с оборочками и длинной синей юбке. Светка схватила стул и выставила его перед собой. Это было невероятно глупо, конечно — ну что она, в самом деле, смогла бы ударить стулом пожилую женщину? Невзрачная бабушка улыбнулась и прожурчала что-то ласково.

— Ты не дёргайся, да? — сказала Акса, — Бабушка Дерья и бабушка Канан помогать пришли. Бабушка Канан из Анкара летел, бабушка Дерья из Измир ехал. Сейчас быстро пойдём всё сделаем, и ты домой пойдёшь. — Акса шагнула к ней. — Не надо дерись с бабушки?

Светка поставила стул, похлопала по спинке и, решившись, села.

— Ничего я делать не буду и никуда не пойду. Буду сидеть и ждать, пока не придёт Елена с той, второй. Не хочу я в ваших разборках участвовать. Они придут, и мы с Еленой уйдём. Я вообще пойду в консульство, ясно? Я гражданка России. Мне должны в консульстве помочь.

Акса вздохнула и быстро-быстро заговорила на турецком — переводила. Бабушки стояли, слушали. У невзрачной старушки погасла её добрая улыбка, а вторая и вовсе стала мрачной, как дольмен. Наконец, эта каменная глыба перевела взгляд с Аксы на Светку и что-то грубо проквакала.

Акса открыла рот, закрыла, подумала и озвучила:

— Они могут и без твоей помощи. Это… давно всё приготовили. Ты тут, как это. Нужный элемент, вот. Как бы предмет. Это… Сама иди, а? — она посмотрела на Светку виновато и опасливо.

Вот это новости. Светка повернулась к окну, поймала взглядом тающую, плавящуюся голубизну южного неба. В который раз захотелось открыть глаза и проснуться от этого бреда. Акса сказала тихо:

— Ты это, ну, чего бояться? Тебе ничего не грозит. Вообще никакого. Бабушки просто тебя поставят, как ключик в замочек, и всё откроется. Ну чего ты?

Ключик в замочек. У Светки вдруг перетянуло горло, защипали глаза. Ну ты подумай! Всю жизнь меня кто-нибудь куда-нибудь пытается воткнуть помимо моей воли. Всем я гожусь только в виде куска мозаики. Даже когда я, кажется, очень удачно сошла с ума и попала в дивный мир волшебных глюков, меня и тут хотят использовать, как какой-то грёбаный предмет.

Её вспышка решимости погасла, сил больше не было совсем. Она встала и сказала:

— Только рюкзак возьму.

На улице их ждало такси. Они запихнулись все вместе в машину, бабка-дольмен села вперед, а Акса и вторая старуха зажали Светку на заднем сиденье. Она сунула сырой, вонючий рюкзак в ноги и закрыла глаза. В машине работал кондиционер, и Светку тут же начало немилосердно смаривать в сон. Она даже не пыталась сопротивляться. В какой-то момент колыхание машины стало волнами, и её понесло куда-то мягко и неспешно. Тихий голос зажурчал, забулькал рядом, и она во сне удивилась — какая красивая песня. Вдруг забухал вдалеке барабан,

я открыла глаза и пошла по людной улице, пробираясь между стоящими людьми. Где-то там впереди пела женщина, пока ещё тихо и мягко, но с каждым шагом голос становился всё сильнее, резче, я ускорила шаг. Барабан стал громче и быстрее, я проталкивалась сквозь толпу, женский голос лился и всплёскивался волной, вдруг передний ряд зрителей расступился, и я оказалась прямо перед ней — тощей, загорелой, одетой в чёрные шаровары и красную рубаху, с пестрым платком на голове. Я остановилась, и тут стало тихо. Певица молча шагнула ко мне, так что её подведённые чёрным глаза оказались совсем близко, и что-то сказала по-турецки.

А потом подняла руку и…

— Ой, о-ой! — Акса пыталась схватить Светку за руки, которыми та бешено размахивала в тесноте машины. Невзрачная бабушка уже вцепилась в неё обеими руками и тонким, взволнованным голосом что-то твердила. Ей вторила перебранка с передних сидений — орал возмущённо водитель, скандально отвечала бабка-дольмен.

Светка вдруг поняла, что уже не спит, осознала себя в этой набитой телами машине и замерла, переводя дыхание.

— Ккошмар… п-приснился, — сказала она заплетающимся языком.

— Не кошмар, — Акса всё ещё держала её за обе руки, — Не кошмар! Это замок. Всё хорошо! Замок тебя узнала. Близко уже, слушай, да? Близко приехали, замок тебя чует. Хорошо всё!

— Ничё себе хорошо, — у Светки застучали зубы, — Чё как страшно-то, а?

— Это самое, триггер твой, — сказала Акса, отпуская её запястья, — Замок твой триггер хочет поломать. А ты не даёшься. Это у вас так всегда.

— У кккого у вас? — Светка вдруг поняла, что заикается, и немедленно испугалась ещё и этого. Её буквально колотило о сидящих рядом старуху и девочку.

Заговорила старуха с переднего сиденья. Акса выслушала, повернулась и перевела:

— У тебя сильная, как это… боль? Рана? Как когда упала, только… на душе. Твой триггер потому такой, что боль отпускает только когда ты это самое. Нажрёшься.

— Да я ни разу… — начала Светка, но Акса воскликнула «Эй!» — и она замолчала.

— Ты вино пила и спать легла, — сказала Акса, — И тебя твоя боль отпустила. Нет, не боль… — она цыкнула с досадой, — Слово не знаю. Неважно. В общем, ты всегда хочешь бежать и боишься. У всех путешественниц так. Когда алкоголь и спать — не боишься и можешь перемещаться. Это… подсознание.

— Ну и бред, — сказала Светка, и поняла, что не заикается.

Машина остановилась, затих мотор. Завозилась впереди бабка-дольмен, отсчитывая купюры.

— Замок хочет сломать твой триггер, — сказала Акса, — Для этого ему надо вытащить твою рану. Из самых глубин, из самого низа. Самый край, откуда всё началось, вся боль. Поэтому тебе страшно.

— А почему она поёт? — спросила Светка, чувствуя, как немеют, точно от сильного холода, губы.

— А я откуда знаю? — удивилась Акса, — Это… твоё. Ну, вылезай вон! — она пихнула девушку в бок, и Светка полезла из машины, цепляясь за свой мокрый обвисший рюкзак (ой, хана скетчбуку, япона-мать).

Они оказались на обычной стамбульской улице: мостовая, змеёй уходящая сверху вниз, ползущая между двух-трёхэтажных домов с балконами, завешенными постиранным бельём, со стенами, увитыми девичьим виноградом, с непременными собаками, которые валялись в отдалении прямо на проезжей части, и котами — один лежал в кадке с цветком у ближайшего подъезда, другой неспешно шёл через улицу. Таксист газанул с места вниз по улице, как только все вышли. Псы поднялись и отошли едва ли не прямо из-под колёс.

Старухи, не оглядываясь, вошли в ближайший подъезд, и кот в кадке зевнул им вслед. Акса взяла Светку за локоть и повела туда же.

Вопреки ожиданиям, лестница вела не вверх, а вниз. Они спускались в тусклом свете лампы накаливания, которая, казалось, почти не позволяла видеть по контрасту с заливающим улицу солнечным светом. Пролёт, ещё пролёт. Лампочки на глухих площадках без дверей были такими же тусклыми, но глаза постепенно привыкали. На четвёртом или пятом повороте она осознала, что это не может быть обычный подвал, но позади топала, подпихивая её в рюкзак, Акса, и оставалось только механически переставлять ноги, чувствуя, как постепенно начинают ныть от усталости колени.

Вдруг спуск закончился. На последнем повороте вместо площадки внизу открылось неопределённой величины низкое помещение, полное колонн. Последняя тусклая лампочка освещала первый-второй их ряд, создавая жутковатый узор расходящихся теней, а дальше всё тонуло в темноте. Бабушка разошлись в стороны, а Акса в последний раз толкнула Светку в спину. Сказала тихо:

— Ты это, не бойся.

Она прошла по инерции пару шагов, и услышала барабаны. Ужас встал комом в горле, дыхание спёрло, в животе принялся накручиваться сам на себя тугой горячий узел. Она попыталась шагнуть назад, но вместо этого пошла вперёд, прямо в темноту, на бой барабанов и едва слышный звук голоса. Узел внутри скрутился так, что ей стало больно, и я заплакала на очередном шаге. Колонны обступили, нависли, задвигались, а я снова и снова делала шаги, чувствуя, как становлюсь всё меньше, всё слабее среди них. Тени бежали мимо меня забором, палка за палкой. Наверху было тёмно-синее, а под ногами — серый асфальт. Голос пел всё громче, я шла, рыдая, чувствуя, как меня кто-то тянет, тянет нещадно за руку — кто-то там, наверху, кричит, почти перекрывая пение, кричит какие-то страшные слова, и тянет, дергает руку, почти выдирая её из сустава. Ноги меня не слушаются, я спотыкаюсь на каждом шагу, и бегут бесконечно чёрные тени слева. Я пытаюсь просить пощады, но меня душат слёзы, и я могу только выреветь, выкрикнуть во всю силу лёгких:

— Ма-а-а-а! Маа-а-а-а!

За руку дергают в последний раз, и неведомая сила бросает меня, отпускает, так что я от неожиданности подаюсь назад и падаю на задницу. На мгновение замолкаю, охнув, но тут же начинаю рыдать снова — от обиды, боли, страха и непонимания. Там, наверху, в темноте, что-то орёт и рычит, обвиняя и приговаривая. Я не понимаю ни слова, но вдруг становится тихо, чудовищно, убийственно тихо, и я понимаю, что меня оставили, бросили, покинули. Глубина моего отчаяния перекрывает даже возможность плакать — я замираю, и, кажется, даже не дышу.

И вдруг снова слышу пение. Неожиданная, нелогичная надежда заставляет меня кое-как вскарабкаться на собственные непослушные ноги и брести туда, откуда слышен голос. Голос всё громче, и я иду, иду, мне всё легче, я иду, я бегу, передо мной людная улица, я пробираюсь между стоящими, как истуканы (как колонны) людьми, голос становится громче, я бегу, наконец, я выскакиваю на открытое место и Замок встаёт передо мной.

Улыбается, говорит что-то своё, непонятное, и поднимает руку.

Я не боюсь. Я уже знаю, что она хочет достать. Я вспомнила — поздний вечер, где-то в июле. Мне, видимо, два или три года, мать ведёт меня откуда-то домой, тащит за руку, ругая на чём свет стоит, требуя, чтобы я сейчас же прекратила выть и позорить её на всю улицу. Я спотыкаюсь и не успеваю, у меня нет сил, и в отчаянии я ору ещё громче.

Мать отпускает — почти швыряет! — мою руку и орёт — я не помню конкретных слов. Что-то насчёт того, что ей не нужна такая мерзкая дочь. Что-то насчёт того, что, если я не желаю идти домой — и не надо. Она оставит меня прямо тут, вот у этой решетки, у забора поликлиники, и уйдёт, а я могу шагать на все четыре стороны.

И она ведь ушла.

А я сперва стояла, рыдая и размазывая сопли по лицу, а потом осознала, что осталась одна, и кинулась искать маму.

Надо же, эта знаменитая семейная байка про девочку, которая сама нашлась.

Про девочку, которая не могла постоять спокойно, пока мама вернётся, постоять, осознавая своё мерзкое поведение, постоять, стараясь исправиться и быть хорошей.

Девочку, которая пошла куда глаза глядят, которая встретила на перекрёстке незнакомого человека с собакой и сказала ему, что потерялась.

Девочку, которую через пару часов вернули домой соседи, которым позвонила знакомая, которая жила на одной площадке человека, гулявшего с собакой.

И то сказать, всего-то пару дворов мы с матерью тогда не дошли до дома.

А в чьём-то окне голосила, завывала, бесконечно кружила припев какая-то попсовая группа.

Замок поднимает руку и кладёт мне на грудь.

И где-то глубоко внутри меня что-то трескается и осыпается, и осыпается, и бесконечно осыпается.

Глава 37.

Елена стояла на балконе своего гостиничного номера и смотрела на облитые закатным пламенем крыши.

Было около восьми, Али не приехал. Это было немного досадно, но не более. Она здорово устала за этот день, до отвращения устала. После душа её совсем разморило, и она сказала себе, что вот сейчас постоит буквально пару минут, наслаждаясь видом, и ляжет в постель. У неё впереди ещё полторы недели отдыха, целая череда летних дней, которые можно тратить на прогулки по древнему городу, на музеи и парки, на обеды и ужины в городских кафе, на покупку сувениров в лавочках. Елена вспомнила «руку Фатимы» с синим глазом на двери кафе и вздохнула.

Они с Йилдыз опоздали, но, как ни странно, ничего ужасного не случилось. Когда они приехали в квартиру второй, там сидели смуглая девочка и две незнакомых старухи — мрачные, разочарованные. Они ничуть не удивились их приезду, видимо, ведьма их предупредила по телефону.

Из коротких, недовольных объяснений Аксы она поняла, что Светку привели в какое-то особое место, к «замку», который, оказывается, был не единственным (вот и Йилдыз ей врала, выходит), но что-то у них там пошло не так.

Светка сбежала.

Она каким-то образом смогла переместиться из «закрытого» города даже без триггера.

Елена не получила объяснений. Её вежливо, но решительно выпроводили из квартиры. Йилдыз спустилась с ней на улицу, усадила её в такси, вручив немного денег «на проезд» и сказала:

— Извини за беспокойство. Вся эта история закончилась. Думаю, твоя подружка уже дома.

— Да не подружка она мне! — возмутилась вдруг Елена, — Пошла она нах, — единственное знакомое ей нецензурное выражение на английском вдруг вырвалось само собой, — Но мне-то вы могли объяснить! Я же как вы! Я же одна из вас!

— Нет, — Йилдыз выпрямилась и захлопнула дверцу. Машина тронулась.

Елену затопило невероятной, непривычной для неё силы обидой, горькой горечью поражения в неизвестном поединке, на который она даже не подписывалась.

И вот теперь она стояла, вымотанная, расстроенная, и думала, что всё это ужасно нечестно, и глупо, и бездарно. И хоть бы любовник про неё вспомнил, но нет, этот засранец, видно, решил, что одного раза достаточно.

Она совсем было уж собралась уйти с балкона, когда в разнообразный шум улицы добавился знакомый звук.

Елена с удивлением поняла, что у неё радостным волнением дрогнуло сердце, и перевесилась с балкона, ища глазами по улице.

Из-за поворота ловко вылетел скутер с ладным щуплым седоком. Он проскочил между фургоном и такси, вырулил к противоположному тротуару и остановился напротив заднего фасада гостинички.

Мужчина поставил мотороллер на подножку, сошёл и легким движением сбросил шлем на руку. Поднял взгляд и увидел её. Просиял улыбкой и крикнул:

— Хей! Лена!

Она замахала рукой в ответ.

* * *

Бабушкин девятиэтажный дом стоял чуть на отшибе от улицы, по которой ходил транспорт. Я вышла из трамвая и пошла по темнеющему переулку, глядя под ноги. Серый асфальт покрывали золотые отсветы фонарей и синие пятна теней. Поднялся ветер, листва заволновалась и громко, сухо зашумела тем особенным осенним шумом, который вкрадывается в лето, когда ничего ещё не напоминает о холодах.

Я подошла к самому дому, к подъезду, возле которого темной пеной вскипали под ветром кусты сирени и бузины. Посмотрела наверх, на окна пятого этажа — темные. Я села на скамейку и поставила рядом с собой свой мокрый, дурно пахнущий рюкзак.

Когда-то же она вернётся домой.

Её миниатюрная фигура показалась со стороны остановки почти сразу. Она шла как обычно бодро, мелкими твёрдыми шагами, неся в руке большую кожаную сумку-портфель. Подходя поближе, она заметила меня и ненадолго замедлила шаг. Потом снова пошла твёрдо и живо, стуча квадратными каблуками тёмных строгих туфель.

Подошла, остановилась, смерила меня бесстрастным взглядом. Её лицо, и всегда-то слегка напоминавшее профиль индейца с сувенирной монетки, стало совсем острым и сухим, морщины залегли следами граверного резца. Я сглотнула и сказала:

— Привет…

— Здравствуй, — ответила бабушка бесцветным, невыразительным голосом. — Давай, пошли в дом.

Мы поднялись на лифте, прошли длинным темноватым коридором. Бабушка открыла дверь, с усилием прижав её плечом, чтобы провернуть ключ, включила свет в прихожей.

Сказала всё тем же ничего не выражающим тоном:

— Руки мой. Котомку свою грязную здесь брось. Я чайник поставлю.

Я разулась, бросила рюкзак под вешалку и прошла в крошечную ванную. Моя руки, я вдруг почувствовала неодолимое желание расплакаться, и не смогла сдержаться.

На кухню я пришла, растирая красные распухшие глаза. Ох и наревела ж я сегодня слёз, наверное, ведро.

— Занятия у тебя когда начинаются? — спросила бабушка. Она стояла спиной ко мне, смотрела в тёмное окно.

Занятия? Я остановилась, прислонившись к косяку. Я не могла понять, о чём она спрашивает.

— В училище занятия.

Я приложила висок к крашеной деревяшке и ненадолго закрыла глаза. Бабушка молча ждала. Завыл чайник — сперва тихо и низко, потом всё выше и громче. Бабушка протянула руку и не глядя повернула регулятор конфорки.

Занятия. Я выпрямилась, прошла к столу, села, потрогала клетчатую, желтую с розовым клеёнку. Сказала честно:

— Я не помню.

Бабушка вздохнула, повернулась к шкафчикам, принялась доставать заварочный чайник, жестянку с чаем, жестянку с мятой, банку с вареньем, хлеб…

— Я схожу в училище и узнаю. Наверное, собрание будет как обычно перед началом года…

— Сходи, — бабушка взяла прихваткой чайник и принялась заливать в заварник кипяток.

Я посидела молча, не зная, что говорить и говорить ли. Взяла в руки толстенькую белую чашку с большими фиалками.

— Пока на раскладушке поспишь, — сказала бабушка, открывая холодильник, и добавила, выкладывая на стол новую пачку сливочного масла:

— Потом тахту у родителей заберёшь.

— А… отдадут? — я с удивлением подняла на неё взгляд.

Бабушка с неопределённым хмыканьем вытащила из-под стола табурет, села и сказала:

— Пусть попробуют. Не отдать-то.

Я опустила дрогнувшие руки с чашкой. Увидела свои поцарапанные, загорелые и такие пустые запястья — и из глаз снова, снова, опять неостановимо полило.

• «
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• »