И ужас, сколько еще эта женщина говорила, пока не подорвалась на мине.
И запомнился мне также рыжий колдун Валентин, торговавший святой водой из Лурдского источника и образками с изображением Феликса Дзержинского. Он все жаловался, что ему зомби проходу не дают:
- Куда не сунешься, всюду зомби. Вот шел я по кладбищу к вам и встретил зомби. А зомби этими управляют наши недоброжелатели, и управляют они ими во вред нам. Оживляют они наших православных мертвецов и руководят ими на расстоянии. И если мы не поторопимся собрать всю благодать и всю святость, уничтожат они нас. И не только уничтожат, но и поглумятся. Поглумятся над верой нашей святой, так как они глумлецы по натуре. Еретики они. Ведь теперь даже ребенку в глаза нельзя посмотреть, зомби из его глаз зыркает. Вот и хожу, не поднимая очей...
Но и он погиб под гусеницами танка, подорвавшегося на мине.
- Скоро весь монастырь взлетит на воздух, - мрачно изрек Синокрот.
И он был, конечно, прав.
Среди все прибывающих и уже прибывших, среди рывших окопы, траншеи и ходы сообщения, среди строивших доты и блиндажи, были и представители Огненной Земли.
- Матушка наша совсем святой заделалась! - восклицали они с гордостью за игуменью Препедигну.
А Матушка, сидя у всех на виду, сосредоточенно трудилась над разрывными пулями "дум-дум", украшая их при помощи напильника православными крестами.
И все умилялись, а больше всех отец Савва. И умилялся он до тех пор, пока в монастырь не приехали две его бывшие жены, которые, несмотря на приказание, не привезли давно ожидаемого им подсолнечного масла. И уязвленный отец Савва стал бурно выступать против употребления подсолнечного масла кем бы то ни было.
- Некоторые как нажрутся масла постного, так на глазах в скотов превращаются. И несет от них этим маслом за версту, - утверждал отец Савва, отказываясь отпускать грехи любителям елея. - Только тот силен в вере православной, кто не употребляет этого развратного, этого богомерзкого, этого сатанинского подсолнечного масла. Волосы им мажьте, сапоги им смазывайте, а внутрь ни-ни!..
Проповеди отца Саввы имели такой невероятный успех, что Матушка присвоила ему ученую степень доктора богословия. Теперь отец Савва, полностью освобожденный от воинской повинности, сидел в келье на лавке и писал фундаментальный труд под названием "Чего нельзя есть человеку, который крестился в православную веру, чтобы не превратиться в животное".
"В середок, как и в пяток, - писал отец Савва, - лучше не есть и не пить, но если уж приспичит, хотя лучше не пить и не есть, то можно между десятью и одиннадцатью часами похлебать киселя, а между четырьмя и пятью часами пожевать кусочек хлеба, который ни в коем случае нельзя макать в подсолнечное масло. Правильнее будет употребить стакан молока, пепси-колы, вина, спирта, но подсолнечного масла вовнутрь ни-ни..."
- Прости меня, друг Синокрот, - поделился я с лучшим другом, - нет больше сил все это видеть и слышать. Пойду-ка я лучше поищу место, где собака зарыта.
- Вперед, Вася! - подбодрил меня он.
Вздохнув, я взял кладбищенский заступ и в очередной раз отправился на поиски смысла жизни.
ГЛАВА XXII
Как я создавал шум и удивлялся положению вещей.
Ходил я со своим заступом и всюду рыл, но так и не нашел ничего хорошего. В конце концов устал я подрывать устои общества, отбросил заступ и взмолился:
- Устал я жить на этом свете, Господи! Возьми меня на тот...
Но Бог не внял моей мольбе, и я, сильно сокрушаясь, стал ударять себе то по правой, то по левой стороне груди. Делал я так потому, что забыл, с какой стороны находится сердце. Я вообще все забыл, а помнил только, что Бог не хочет взять меня к Себе. И нашло на меня такое отчаяние, что я принялся убивать себя заступом. И захлестала из меня кровь, и все Понтии Пилаты умыли руки. Все Понтии Пилаты, ставшие Матушками, умыли руки и легли спать, а я пополз, теряя сознание и оставляя за собой кровавый след бойца.
Я полз, волоча заступ и создавая шум, к Богу. И так много шума я создавал, что монастырь переполошился и, переполошившись, открыл огонь. Кто мог, тот стрелял, а кто не мог, швырял гранаты. Потом зарокотали танки, и я окончательно потерял сознание.
А когда очнулся, то увидел Синокрота.
- Самое интересное пропустил, - сказал Синокрот, перевязывая мои раны своей последней рубашкой.
- Тихо как, - пробормотал я, с трудом двигая нижней челюстью.
- А никого, кроме нас, нет, - охотно объяснил Синокрот. - Сестра Мавра, видно, перестаралась, вот монастырь и взлетел на воздух.
- Вместе с Матушкой? - спросил я.
- Нет, эта собака успела вылететь на Огненную Землю, - ответил Синокрот.
Я приподнялся и не увидел ни монастыря, ни стен вокруг монастыря, ни верхней дороги, ни нижней дороги, ни пейзажа после битвы..
- Останемся здесь жить, - ворковал Синокрот, - а там и другие присоединятся.
- Нет, мы здесь не останемся! - прохрипел я содрогаясь.
ГЛАВА XXIII
Как я прощался с Матушкой.
Я тоже ближних искал! Я тоже хотел быть разбужен чем-нибудь феноменальным! А теперь вот занят тем, что пишу письмо Матушке. Пишу я больше для очистки совести, потому как догадываюсь, что никакого ответа Матушка не напишет, а пришлет мне пластиковую бомбу заказной бандеролью. Не может Матушка не подложить мне пластиковой бомбы, раз это ее излюбленное занятие. Так что я даже распечатывать бандероль не стану, а найду безлюдное место, какой-нибудь rest-room, и обезврежу ее. И там же, на месте, напишу Матушке письмо.
"Дорогая Матушка! - напишу я. - Ваша диверсия не удалась. Я понимаю, как сильно вы будете сокрушаться (по себе знаю), но ничего поделать не могу. Не могу ничем помочь в данной ситуации и в сложившихся не в вашу пользу обстоятельствах. Не гневайтесь, Матушка, а постарайтесь меня понять. Вот вы, к примеру, вооружаетесь, а я разоружаюсь. И если я вас не убедил, то все равно не шлите больше по почте пластиковых бомб, а то, не дай Бог, взорвутся, так и не дойдя до адресата. И пироги с сухофруктами, пропитанные ядом кураре, передавать мне не стоит. Я хоть и язвенник, но к регулярному потреблению яда настолько привык, что никакого вреда он причинить мне не может. Так что, Матушка, как говорил один иезуито-католический поэт: "Пора заканчивать. Пора!"
Но если читатель пожалеет меня, поскольку я терпеть не могу писать писем, то он найдет способ сообщить Матушке, что я подорвался на мине и, как мне кажется, уже с того света печатаю летопись отдельно взятого монастыря...
Прощай, Матушка, и...
Май 1996 года
Восточный Иерусалим
УДОСТОВЕРЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
По прибытии в эту страну Скобкину дали заполнить другую форму. В необходимой графе он вписал "католик".
"Нью-Йорк таймс" (The New York Times), 25 ноября 1996
Единственная причина неприятностей Скобкина в том, что он не врал.
"Интернэшнл геральд трибьюн" (International Herald Tribune), 26 ноября 1996
...Скобкин написал в иммиграционной форме "католик". С этого момента начались его проблемы.
"Ауэр сандэй визитор" (Our Sunday Visitor), 16 марта 1997
Идеи приходят, идеи уходят, а ты остаешься. Если начнешь доверять идеям, станешь идеотом. Вот выросла одна идея-фикус, Синокрот посадил, называется "напиши роман". Листья лакированные, жесткие, усмешка у них недобрая. Синокрот ходит вокруг, тряпочкой протирает, любуется. "Хороша, говорит, - идея, лучше не придумаешь, посему сажаю я тебя, Вася, на цепь короткую, будешь роман писать - о жизни..."
Если и буду, сказал я ему, то со сквозным сюжетом: где хочу, там войду, а куда входить не хочу, оттуда выйду. Понятно?!!
Теперь начинаю сквозить прозой и стихами в этом повествовании путем выветривания собственной породы.