Если это простой во всех отношениях человек, то он меня просто начинает ненавидеть: как толстый ненавидит тонкого, тонкий толстого, кареглазый голубоглазого, а голубоглазый красноглазого. И все, абсолютно все становятся прокурорами и судьями.
- Хорошенько посмотрите на этого толстого (тонкого) негодяя, - говорят прокуроры, - и осудите его.
- Разве можно, - восклицают судьи, - поверить преступнику с голубыми (карими и зелеными) глазами?
- Он у нас попляшет, этот красноглазый урод (красавчик), перешептываются присяжные заседатели.
Но все пустяки, не это главное. Главное, чтобы не было войны, а были: сапоги всмятку, мирный атом, счастливое детство, крепкий быт, чистое небо, достойная старость, будни и праздники, Белка и Стрелка, дружба народов, родимые пятна, фамильная гордость, эх, дороги, бескрайние просторы, хлеб и масло, разоружение и вооружение и т.д. и т.п.
Да, куда бы я ни бросил взгляд, всюду меня поджидают чудовища... Возьму копье, взлечу на коня и поскачу на войну со стереотипами. И если я, с Божией помощью, выйду победителем из этой схватки, то, может быть, три Медведя залижут раны и будут счастливо жить, как жили до вторжения Маши.
В СМУТНОЕ ВРЕМЯ КОЛЕБАНИЙ ИЛИ ПЕРЕХОДА ВСЕГДА И ВЕЗДЕ ПОЯВЛЯЮТСЯ
РАЗНЫЕ ЛЮДИШКИ
Пригласили однажды плебея Стервотрясова римский водопровод чинить. И не какие-нибудь вшивые патриции пригласили, а самый главный начальник. Естественно, плебей ничего не починил, а только вызвал у Нерона приступ беззакония.
- Пошел вон, - закричал Нерон, - я тебя увольняю!..
- Как бы не так, - надменно ответил Стервотрясов, показывая Нерону сладкую фигу, - за моей спиной весь плебейский профсоюз стоит во главе с товарищем Колизеевым.
Понял Нерон, что делать нечего, и пошел поджигать Рим. С горя пошел, со страху перед профсоюзами. Со страху ведь еще не то сотворишь, а с горя и подавно... А Стервотрясов выбился в профсоюзные лидеры, и чинить водопровод ему не пришлось. Он даже Рим отстраивать не стал, а купил себе виллу на побережье, где устраивает оргии с товарищами по профсоюзу. А вот если бы Нерон утопил Стервотрясова в водопроводе, то и не было бы знаменитого пожара. Так что не распространяйтесь более об узурпаторах, а заблаговременно вступайте в Профессиональный союз плебеев, чтобы он мог защитить вас от цезаропапизма и прочих форм произвола.
ЕМУ ПРИШЛО В ГОЛОВУ, ЧТО ОЖИДАНИЕ - ВСЕГО ЛИШЬ ОДНО ИЗ ПРОЯВЛЕНИЙ
ВЕЧНОСТИ
Чего я жду, чего я всю жизнь жду? Наверное, лучшей жизни. Но ведь не для себя одного жду! Ждал бы для себя, может, и получил бы. Умел бы жалеть только себя... Но мне и других жалко, всех тех, чьи родословные вензелями не украшены. У них нет того же, что и у меня, - возможности жить. И этой возможности не было с самого рождения.
Вырос я в коммунальной квартире, где соседка Мегерник по прозвищу Конь однажды наступила мне на губу. Еще хорошо, что она меня не раздавила, как таракана. Черного таракана с белыми внутренностями. Я их отлично помню, тараканов, я с ними до сих пор сражаюсь. И соседку помню, так как постоянно играл на общей кухне то с перышком голубиным, то со стручком акации. Других игрушек не было. И вот Конь, стоило маме отвернуться, вливала в наш суп мочу, которую держала в банке зеленого цвета. И другой соседке, тете Еве, тоже вливала. Тетя Ева в отместку что-то бросала в ее суп. А дядя Миша плевал во все кастрюли. Короче, все вливали, бросали и плевали, и только мама моя ничем таким не занималась. Так что у меня дурная наследственность: ни влить, ни бросить, ни плюнуть не могу, а все жду, что люди станут лучше. Я уже целую вечность жду, кроме всего прочего. А иногда ничего не жду, предоставляя это занятие жене и лучшему другу Синокроту. Они еще ждут, что меня наконец издадут и я повезу их в столичный ресторан, а там закажу красной икры. Имеют люди право попробовать раз в жизни жареных ананасов? Я бы заказал, но кто меня пустит в ресторан без денег? И главное, кто меня, выросшего на поле коммунальной брани, издавать станет?
Вот мы сидим втроем, пьем азербайджанский чай, и тут раздается стук в дверь.
- Это за тобой, - шепчет жена, почему-то бледнея и прикусывая нижнюю губу. У нее очень красивая нижняя губа, и вообще она очень красивая Но боится, ужасно боится, когда звонят или стучат.
- Это редактор из Penguin Books! - уверяет Синокрот, блестя очками. Твои рассказы давно уже пора напечатать!
- Пошевеливайся, Скобкин! - кричит из-за двери почтальон. - Мне некогда! Распишись, твою мать, и получи назад бандероль со своей рафинированной писаниной! Попробуй, голубчик, еще что-нибудь написать, и я с тобой иначе поговорю!..
- Но я ведь ждал, - говорю я, открывая дверь, - я ведь целую вечность ждал. Так в чем моя вина?
- А в том, что ты существуешь, - злобно отвечает почтальон, одетый почему-то в галифе и мексиканское сомбреро. - С такими, как ты, и разбираться нечего, понял?..
Ничего я не понял, но киваю, киваю, киваю... Слушаю, слушаю, слушаю... Соглашаюсь, соглашаюсь, соглашаюсь... А сам ничего не слышу, не вижу. Сам жду. И хотя я не знаю, чего мне ждать, все равно жду. Всегда молча жду. И вечность молчит. И только ожидание внутри этой вечности молчать не хочет.
...И ВСЕ ИСПЫТЫВАЮТ ГЛУБОКУЮ МИМОЛЁТНУЮ ТРЕВОГУ, СЛОВНО ПРЕДЧУВСТВУЯ,
ЧТО ТЕМНОТА МОЖЕТ ОПУСТИТЬСЯ НА ИХ РАЗУМ
Человек взял и умер, притом так некрасиво, прямо на рабочем месте. Вскрытие показало, что человек умер по собственному желанию.
Все посовещались и решили, что это верх низости и сплошное хамство; что мог умереть дома или, в крайнем случае, на улице; что если бы любил и уважал свое начальство и сослуживцев, то никогда бы не допустил ничего подобного; что ни о каком надгробном венке с проникновенной эпитафией на всех мертвых языках и речи быть не может; что пусть теперь делает все, что хочет; что давно пора посмотреть ему в глаза и высказать накопившееся. И о его четырех гражданских, трех церковных и двадцати шести фиктивных браках; и о его девяноста пяти внебрачных связях; и о его гомосексуальных, лесбийских, садомазохистских и прочих животных наклонностях; и о его грязных контактах с ОВИРом; и о его католических симпатиях к далай-ламе; и о его бабушке Фаине Каштан с дедушкой В.И. Ульяновым; и о его порочных желаниях: свистеть в милицейский свисток, сгребать снег, выносить мусор, одевать проституток, собирать макулатуру, жарить попугаев, выдавать справки, устраивать драки, закупать продукты, выпивать по маленькой, писать диссертации, стрелять уток, делать аборты...
Человек взял и умер.
ВРЕМЕНАМИ ПРИХОДИТСЯ ИДТИ НА РИСК - СО СЛАБОУМНЫМИ, НАПРИМЕР. НИКОГДА
НЕ СКАЖЕШЬ С УВЕРЕННОСТЬЮ, ЧТО ОНИ ПОНЯЛИ, ЧЕГО НЕ ПОНЯЛИ
Напротив то же самое, что и по диагонали, если отступить на шаг в сторону, а вот по диагонали не то же самое, что visa-vis, по диагонали совсем другое. Настолько другое, что и говорить о напротив не приходится, но если все же попытаться, то лучше по диагонали, как это делают все порядочные православные люди.
Во-первых, ничего сложного нет в умении жить, когда живешь просто так, а во-вторых, жить вообще просто, потому что вокруг полно простых людей, с которыми и я прост. Что касается сложных, то они мне не попадались. О сложных только у классиков почитать можно, у Толстого какого-нибудь. Но сейчас с классиками не якшаются, сейчас иное время на дворе, и можно рулить задом, как шофер баранкой. А можно и не рулить, но все равно выделывать кренделя или отплясывать ритуальные танцы американского народа.
Можно, наконец, проскрипеть зубами все симфонии Людвига ван Бетховена: все равно вместе существуем - напротив и по диагонали. А кто не вместе, тот существовать не умеет и наверняка чеченец или палестинец. Ведь всем известно, что ни один англичанин без посторонней помощи не протянет, не говоря уже о немцах. Они, французы, только и делают, что поют в любительском хоре. И до того красиво поют, что слов им уже не хватает.
Я в связи с этим тоже собираюсь написать что-нибудь без слов и даже уже пишу. Особенно хорошо у меня получаются пьесы без слов*, которые будут обязательно сыграны в следующем театральном сезоне актерами, не умеющими играть. Мне главное, чтобы люди жить умели, а играть можно научиться у кого угодно, хоть у итальянцев. Итальянцы ведь хитрые, потому что католики, а католики, понятное дело, все иезуиты. Все до одного хитрые иезуито-католики и жить не умеют.
* Нижеследующие скобкинские пьесы без слов получили главный приз на театральном фестивале в недавно уничтоженном лагере беженцев Аль-Айда.
О, если бы они умели жить, эти иезуиты, которые хитры, как униаты!.. Но если бы они умели жить и были просты, как мы, как ты или я, то мы бы жить разучились и были хитренькими. И некому стало бы мелькать напротив и по диагонали, а перебрались бы все в иезуитские дворцы и критские лабиринты, которые плодят миллионы невероятных чудовищ, а также мифы и легенды, пользующиеся большой популярностью у простых людей. Ну а как без помощи мифов и легенд хитрого иезуита распознать, тем более что он в лабиринте, а не напротив и по диагонали и не желает, как простой крымский татарин, просто жить.
Вот и я, стоит мне встретить старого доброго (читай: хитрого) ирландского католика, сразу же начинаю его пытать насчет Папы Римского.
- Зачем тебе Папа? - спрашиваю я сочувственно и натягиваю ему на ногу испанский сапожок. - Почему бы тебе с Папой не жить просто?..
И напрасно он, корчась от смущения, уверяет меня, что папу своего в глаза не видел, напрасно ругается предпоследними ирландскими словами. Я ему ни за что не поверю! А поверю я своим грекам, живущим напротив, потому что установка у меня такая. К тому же хитрый ирландец отсюда скоро уедет, хромая на обе католические ноги, а мне оставаться. Представьте, каково мне до конца жизни оставаться среди простых людей, живущих по диагонали, установленной законом, и размышляющих о...
ВОСЕМЬ ПЬЕС БЕЗ СЛОВ ДЛЯ РАДИОТЕАТРА И ОДНА СО СЛОВАМИ ДЛЯ ОБЩЕСТВА
ГЛУХОНЕМЫХ
ТАИНСТВЕННЫЙ КАБИНЕТ
Пьеса в одном действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Все те же лица.
Для этой пьесы без слов, как и для других пьес без слов, подойдет любая сцена и любое действие. Любые зрители придут смотреть на игру любых актеров, которые умеют держать язык за зубами. Автор уверен, что в этом что-то есть, а если и нет ничего, то зрителям все равно некуда будет деться.
ДЕЙСТВИЕ I
Действующее лицо в кабинете за столом подписывает бумагу и, легко обходясь без слов, действует: пьет кофе или чай, смотрит в окно или читает газету, поливает цветы или вытирает пыль с секретарши. Пьеса продолжается так долго, как этого хочется действующему лицу.
Занавес.