Мы все были в шоке. Чтобы как-то сгладить неловкость, и обиду для Государыни, причиной коей полагаю "Клико", я в шутку сказал:
- "Когда Государь желает предстать перед нами поэтом, поэту прилично царствовать за столом. Прошу Вас, Александр Сергеевич, вот сюда - во главу".
Многие перевели дух (на Руси испокон веку во главу стола сажали шутов), но тут все испортила Государыня. Она сказала:
- "Нет, не пойдет. Мы собрались в доме троюродного брата моего и если тот, кому должно возглавить собрание, отказывается от Чести, я считаю, нет, я настаиваю, чтоб Герцог Латвийский занял место Господина Всея Руси".
Фраза прозвучала более чем двусмысленно, и Государь даже на миг побагровел, бросив на меня не самый дружеский взгляд. Многие не знают, почему Государь так болезненно относится к шуткам, затрагивающим имя мое вкупе с именем Государыни. Не знают и, забавы ради, подтрунивают над сей чувствительностью Nicola.
Проблема же не во мне, но статуте "Латвийского Герцогства", не признанного Россией, но существующего для протестантской Европы. Вплоть до того, что на Венском конгрессе Англия с Пруссией "особо оговорили латвийской вопрос", а в 1816 году заключили с моей матушкой договор, согласно которому "обязывались оказать военную помощь в случае русской агрессии".
Ее Величество -- урожденная Гогенцоллерн и моя троюродная сестра. Поэтому она любит где надо и где не надо пнуть мужа сией исторической пакостью. Nicola -- мой двоюродный брат и не сомневается в моей ему верности, но вечно заводится от таких слов. Политика -- мать ее так.
В другой раз Государыня не решилась бы на очередную семейную бурю (вплоть до выведения прусских и русских частей к общим границам), но на сей раз ее уж очень обидел мужнин поступок. В нашем кругу у всех есть любовницы, но не ухаживают же за ней при законной супруге!
Особенно ж всех взбесила позиция Пушкина и его шлюшки. Если кто пьян и забылся, достаточно мужу поманить жену пальцем и... "друг" обязан знать свое место. Пусть даже он -- Самодержец Всея Руси. Или назавтра мы - в фараонстве, иль еще худшей сатрапии! Ибо в другой раз речь пойдет о наших супругах и -- нашей Чести...
Этот же ... сидел с блаженным лицом и делал вид, что скандал ни капли его не касается. Что взять с "порчака"?! А у всех нас сразу заныли старые раны, - это в обычной семье бьют посуду, а этакие супруги лупят друг друга полками... Нашими, мать ... , полками.
Да ладно б если с галлами, да бритонами -- тех не жалко, а в нашем кругу у двух из троих немецкой крови больше чем русской... И лезть под братнюю пулю из-за Государевой шлюшки -- лично мне, - ну никак не хотелось.
А эта?! Ну сказала бы своему обожателю, что сие -- неприлично. Иль хотя б поклонилась Ее Величеству, - мол, я бы рада уйти, но не смею перечить Его Величеству. Нет же! Сидела и радовалась, что в центре внимания! Шлюха, она и есть шлюха... А нам из-за таких вот -- в штыковую, ежели что. (Ведь дело не только в семейных-то склоках -- меж нами с пруссаками вопрос о польской границе, о торговых квотах, да сборах, о статусе Мемеля... -- да тут на три войны хватит!)
В общем, не вовремя затеялся сей разговор, ох, как не вовремя!
А у Государя уж лицо багровеет, да шея у воротничка аж надулась -вот-вот заорет, что завтра же пострижет Ее Величество в монастырь! (И что мне тогда делать? Вести полк егерей -- отбивать родную кузину? Не поведу -прощай Честь, ибо это - сестра моя. Поведу -- замараю Честь Мятежом против брата. Куда ни кинь -- все клин.)
Она ж, по обыкновению, будет стонать, что немедленно уезжает и забирает Наследников. Государь в крик, - "сыновей не отдам". А как не отдать, если прусский король сразу в амбицию -- "моих племяшей томят в русской тюрьме"! Затем "хох", "зиг хайль" и "руссиш швайн". И прусские гренадеры на марше к нашим границам... А во главе гренадеров -- свекор моей старшенькой...
Мы с ним сдружились в феврале 1813-го. В Берлине. Француз превратил город в настоящую крепость, и нам пришлось его брать. Я там больше половины людей положил...Свату пришлось еще хуже -- он был с "фольксштурмистами" вчерашними штатскими.
По сей день помню вкус водки, какую мы пили из котелка на ступенях их Канцелярии. Кругом шла стрельба, что-то горело, да рушилось, а мы поставили водку в снег, и обнимались, да тискались, как два мужеложца. Когда стало тише и окруженные подняли лапки, мы узнали, что у меня в пеленочках дочь, а у него -- малый сынок...
С той поры много лет утекло и наш союз с Гинденбургами уже явление политическое, но сдается мне, что сват помнит ту водку и тот котелок... Я знаю сколько причин к драке с Пруссией, но не вижу единой, чтоб мне воевать с моим сватом.
Мир в Европе стоит, пока не вымерли генералы Войны. Пока живы я, Витгенштейн, Гинденбург, да "милый Артур" -- герцог Веллингтон.
А Государь, да прусский король в сем не участвовали. Вот и охота им строить из себя Цезарей с Ганнибалами. Что один, что другой -- шпак, не нюхавший пороху.
И вот сии недоросли погонят нас на войну. Стрелять сват в свата. А ведь придется...
Спас нас всех Нессельрод. Он юлой подлетел то к Его Величеству, то к Ее Величеству, всех успокоил, всем больное место лизнул, а потом выскочил на средину и говорит:
- "У меня есть идея! Раз Государь не хочет на свое место -- пусть так. Раз наш Хозяин не хочет на место кузена -- прекрасно. И раз Государыня хочет к кузену -- все просто. Пусть Ее Величество сядет к Бенкендорфу, а я готов сидеть с госпожой Бенкендорф. Стулья же во главе стола -- посвятим их Господу нашему и Божьей Матери и будет нам всем благодать!"
Все страшно обрадовались, стали двигаться и пересаживаться и так получилось, что прибора одного не хватило. И прежде чем кто-то успел что-либо предложить, Ее Величество сказала по-русски:
- "Ступай, братец, на кюхен. Там тепье все готоф. Тепья позофут, когда срок".
Она сказала сие, обращаясь к нашему рифмоплету. Вообще-то кузина хорошо знала русский, но ее просто взбесило неумение Пушкина говорить по-немецки. Пару раз она о чем-то спросила поэта, тот не сумел слова связать, почему-то переходя на французский. Лягушачье же наречие в нашем кругу -- с Войны признак дурного тона. К тому ж Государыня долго была в лягушачьем плену и с той поры любое галльское слово принимает как личное оскорбление.
Все наложилось одно на другое... Зал грохнул. Каюсь, смеялся и я. Смеялся я оттого, что не надо мне мучиться за кого быть -- Государыню, иль Государя, не надо мчаться в полки, да марать очередную духовную, да не маяться мне на марше о том, что дочки не выданы, а война с Пруссией... Найдут ли после такой они себе партию?
После 1812-го две трети дворянок в монастырь подались... Вот и смеялся я, как последний дурак. И не стыжусь.
Пушкина вывели.
Вскоре после первой перемены блюд Государь пожелал "развеяться на стишатах".
Пушкин прочел "Моцарта и Сальери" под копченую стерлядь в белом вине и раков в сметанном соусе. Шум стоял такой, что даже нам с Государыней, а мы сидели к чтецу ближе всех, едва было слышно, а что слыхал Государь, сидя в той стороне стола - Бог весть. Впрочем, ему все понравилось, ибо всю дорогу он комментировал пьесу на ухо Пушкиной, а та всеми силами старалась не прыснуть от его шуток на сцене отравления Моцарта.
Мне же, к примеру, очень понравилось. Да и Ее Величество, которая сперва была так шокирована поведением Государя с его новой шлюхой, увлеклась сей великой трагедией, и подала пример к бурным аплодисментам.
Я был настолько рад успеху Александра Сергеевича, что считал вечер несомненно удачным. Ведь сама идея пригласить Пушкиных имела смыслом не только угодить Государю, но и предотвратить очередную ссылку поэта, подготовленную Августейшим семейством. Государь желал спровадить докучного мужа, Государыня думала, что у его жены достаточно Чести, чтоб не быть на балах в отсутствие мужа. (Государыня ошибалась -- мадам Пушкина даже родила двух детей в отсутствие мужа, - долговязого, белокурого, сероглазого Сашеньку и столь же белокурую и сероглазую Натали. При том, что сама Пушкина была кареглазой шатенкой, а Пушкин -- догадайтесь с трех раз. Общество было просто шокировано!)
Ах, если бы Пушкин чаще прислушивался к словам, а еще лучше интонациям Государыни! Не знаю, удалось ли бы мне спасти его от судьбы, но от материальных трудностей он избавился б наверняка... Государыне вправду понравилась его пьеска, ведь Ее Величество в душе необычайно сентиментальна, и всем своим видом она уже выказала свою благосклонность, но тут...
Государыня собиралась уже уезжать и даже предложила Пушкиным место в третьей карете, и сам Пушкин тоже было оделся, но тут Государь примчался в очередном туре мазурки, и, не переставая кружить Натали, закричал:
- "Браво, Пушкин, мы поставим вашу трагедию в Мариинском! Останьтесь и после танцев мы обсудим актеров и декорации".
Я стал делать знаки - уезжайте! Уезжайте немедленно! Скажите, что у вас болит зуб. Скажите, что у жены на заднице чирей. Скажите, что хотите, только - уезжайте!
Черт бы побрал всех этих поэтов... Стоит сказать им, что они - вторые Гомеры и все...
Лицо Пушкина расплылось от удовольствия, он передал слуге уже готовую шубу жены и сам стал раздеваться. Его Величество, не прекращая танца, унесся с Пушкиной по паркету Бог знает куда, а Государыня...
Только я, ее кузен, профессиональный жандарм, смог бы заметить эти на миг проявившиеся желваки, этот чуть искоса и исподлобья брошенный взгляд, эти побелелые следы ногтей на ладони, когда она протянула мне руку для прощального поцелуя. И только я, сын своей матери - урожденной баронессы фон Шеллинг смог понять скрытый смысл реплики моей кузины:
- "Поздравляю Вас, Пушкин. Я слыхала, мой муж готов поставить вашу вещичку... Мило. Весьма любопытно. Желаю удачи".
Пушкин не понял немецкой фразы и рассыпался в благодарностях, а я закрыл глаза и докончил речь Ее Величества так, как это бы сделала моя матушка - "Она теперь тебе пригодится".
Что ж... Пушкин выказал себя идиотом. Когда кузина уехала, я хотел подойти к нему и объяснить, что ему теперь не выбраться из долгов, а пьеска его теперь - тьфу, а не пьеска. Но он бы так счастлив, что у меня просто не хватило духу сказать ему, что теперь, после этих слов Государыни на его спектакль придут только круглые дураки, да нищие. И первые весьма скоро станут вторыми, если вздумают тягаться с Империей кошельками. (Государь в реальности -- нищ, как церковная крыса. Все, что есть в доме Романовых -приданое Государыни, да свадебные подарки невесте от моей матушки.)
Впрочем, Пушкины из самых бедных фамилий и поэт мог и не знать, каковы законы больших денег. Так что после уезда Государыни мне стало так жаль Пушкина, что я даже предложил ему выпить со мной. Во время всего нашего разговора он все тянул шею и пытался высмотреть благоверную в гуще танцующих. Куда там... Там уже начались жмурки...
Я плохо помню, о чем мы с ним говорили. Я рассказывал ему истории из моей жизни и о том, что Сальери его - пошлый дурак и чистый куренок против настоящих злодеев, вроде моей родни. С обеих сторон. Еще я сказал ему, что в восторге от его пьесы, если бы не одно "но". Бомарше, которого я числю гением, и вправду - убийца. Хотя бы потому, что долго возглавлял "английский отдел" французской разведки, а у такого человека руки не могут не быть по локоть в крови.
Да и что такое "злодейство"? Могут ли действия, совершенные во благо Империи, считаться "злодейскими"?
Мы заспорили, и я, по причине чересчур много выпитого, припомнил многое из того, о чем, как мне казалось, забыл многие годы назад. Пушкин слушал меня, раскрыв рот, а потом не выдержал и сказал:
- "Александр Христофорович, да поймите же вы, - это надобно рассказать. Это - подлинная история Государства Российского! Хотите... Хотите, я напишу с ваших слов книжку?"
Помню, как тут же я протрезвел и ответил: