В итоге многие на меня обиделись, ибо по их мнению "я выносил сор из избы", но... Я произнес в том печальном докладе: "Коль мы - соль Земли, хотим ли мы знать о нашей же грязи? Настолько ль мы скисли, чтоб не видеть бельма в своем же глазу? Иль в каждом из нас крохотный якобинец? Ибо то, что дозволено черни - грех для высших сословий!? Готовы ли мы судить лишь за Страх?! За тот самый Страх, что наводили на нас наши противники? Если так, зачем тогда суд? Убьем их и завтра наши же якобинцы убьют нас, ибо мы вызываем подобный же Страх у наших же подданных!
Судите Даву, прощая меня и завтра русские якобинцы будут вешать нас тысячами. Казните Мюрата, милуя Константина и завтра вас вздернут на кол! Убейте Нея и гунн станет резать поляков за то, что они - поляки, немцев за то, что они - немцы, русских за то, что они - русские.
Судите, но знайте, что сегодня мы судим не битых врагов, но - самое себя и сию Войну, как повод к потере всего человеческого!"
То, что после доклада Мюрат стал скрываться, устроил заговор, был взят и расстрелян, - не ко мне. Сие к его Совести!
Коль Ней стал главным карателем Бонапарта, в "сто дней" резал без устали, и был расстрелян именно за это, и сие не ко мне... Каждый из нас услыхал в сем докладе - свое и сам свершил Суд над собой.
Победили же мы потому, что после доклада все поклялись перед Господом, что отныне не прольют "братней крови" и никогда, ни при каких условиях не начнут Войны первыми.
Так клялся и Бонапарт. Но обманул. И Гнев Господен обрушился на предателя. (То, что в день Ватерлоо прошел сильный дождь и грязь не пустила "гроньяров" на Мон-Сен-Жан - неспроста. Как и странная болезнь Бонапарта. На все - Божья Воля. Поверьте старому реббе.)
"Сто дней" застали меня в Париже и мой отряд отступил вместе с Блюхером. Как чисто егерская часть, мы были с пруссаками при Линьи и удирали по дороге на Вавр от наседающих якобинцев. Надо сказать, что с Блюхером у меня не сложилось, - тот имел на меня зуб за то, что "я увел у него" Винценгероде. В итоге тот так и застрял на Северном фронте, а потом не вернулся, когда тут стало жарко.
В оправданье скажу, что мы стали лучшим десантом союзников и нас не пустили от берега. Мы так и прошли на Гавр и там и встретили победную весть.
Там, где мы стояли, был курорт в сравнении с адом Парижа, но еще б один штурм означил, что латыши с эстонцами кончились. И если у Блюхера была его правда, у нас - своя.
Поэтому, когда пруссак пошел к Веллингтону, он с радостью простился со мной:
- "Ты мастер на фокусы, - сделай-ка, чтоб якобинцы не знали, куда я ушел. А удержишь Груши у себя, - за мною голштинское".
Я тут же принялся за решение сей задачи. Я согнал католиков на строительство циклопического палаточного городка. На центральной площади сего лагеря был вывешен русский штандарт и родовой стяг Витгенштейнов, с окрестных же сел я согнал баб "для русских господ офицеров". Им мы объясняли, что "Витгенштейн вышел из Померании".
Тут есть одна языковая тонкость. Любой немец с закрытыми глазами укажет вам Померанию. А если добавить, что сие - "прусская Померания" (а не шведская), речь о "зоне Кольберга", или по-польски - Колобжега. Именно в Кольберге и квартировал Витгенштейн. До Ватерлоо тысяча верст пути, иль месячный переход. Не поняли шутки?
А ларчик - прост. Для французов "Померания" - не историческая область, но - скорее "поморье". (Обыденный, но - неточный перевод с языка на язык!) Для немца "Померания" - имя собственное (с большой буквы), для французов нарицательное (с маленькой). Но у немцев-то все существительные пишутся с большой и посему подмены не ощущается! А что для француза "прусская померания"? Это - Ганновер! Это сразу на восток от Голландии! Сто верст. Три дня марша. Кавалерия будет раньше.
После Ватерлоо мне достались бесценные образцы переписки меж Бонапартом и несчастным Груши. Маршал известил Императора, что "Витгенштейн вышел из померании".
Император ответил, что знает, что "Витгенштейн в Померании". Что же касается его намерений, "я верю, что вы успеете разбить Блюхера к тому времени (выделено Антихристом), иль я подыщу себе иного помощника".
Думаю, что Император счел своего маршала дураком, а тот облился холодным потом, решив, что его "бросили на съедение волкам".
Когда Груши прибыл к Вавру, обнаружил за рекой траншеи, уходящие за горизонт, увидал моих егерей с витгенштейновскими штандартами и услыхал страсти про реквизицию местных баб, он так растерялся, что стал строить редуты, готовясь к круговой обороне.
Будучи хорошим слугой, он не решался сказать господину столь страшную весть и признался лишь после того, как Наполеон обещался удавить его на вожжах, если тот не явится к Ватерлоо.
Не знаю, рехнулся ли Бонапарт, услыхав, как Груши ждет атаки от Витгенштейна, но это его здорово подкосило. Говорят, он стал хихикать, как ненормальный. А обо мне с той поры ходят легенды.
Одна из них касалась моего участия в турецком походе 1829 года. События декабря 1825 года показали врагам раскол в русском обществе и Турция с Персией немедля напали на нас. Против турок был выставлен Витгенштейн, а против персов - Ермолов. Если к Ермолову нет претензий и после войны он стал московским генерал-губернатором (сие - доходнейший губернаторский пост Империи), Витгенштейн придержал латышей.
А царствование Nicola было еще непрочным, - над Варшавой сгущались тучи. Тогда Государь вызвал меня и сказал:
- "Пусть Дибич берет Дунайскую армию, а ты - при нем с особыми полномочиями. Пусть ты не лучший Волк, но ты - Лис Империи. Бери с собой кого хочешь, но привези мне Олегов щит и врата Цареграда!"
Приказ Его Величества не обсуждается. Я поднял Рижский конно-егерский и во главе нашего "родового" полка выступил.
Положение на Дунае было ужасным. Робость Витгенштейна, да аресты, вызванные декабрьскими событиями, уронили дух армии ниже некуда. В Кирасирской в день моего приезда никто на ногах не стоял - пьяны в усмерть!
Кирасиры - особая каста даже внутри кавалерии. Если драгуны крестьяне нашего круга, уланы - крепостные помещиков, гусары - приказчики из трактиров, да лавок, кирасиры - с заводов и фабрик.
Кирасир знает, что дни его сочтены. Его удел - таранить каре. Нет силы, способной удержать на штыке кирасирский центнер, да еще тонну его мерина! Тактика тут проста, - колонна идет на разбег и все, что окажется перед ней, будет растоптано в пыль. Вместе с первыми рядами самих кирасир...
Посему есть обычай, - комвзводов перед делом тянут бумажки: кому где идти. Те, кому выпала голова трех третей - пишут духовную и пьют, сколько смогут. После первой атаки, все кто выжил в первой трети, идут в хвост колонны и так три раза. А четырежды на дню кирасиры не ходят. Традиция. Немудрено, что все они - алкоголики.
Прибыв к кирасирам, я сказал:
- "Себя травить - Бога гневить. Я Слово знаю и заговорен от стали и пули. Посему - в бою иду со всех сторон третьим!" (В строю пять рядов, "третий в третьем" по всему - верный покойник.)
Люди сперва не поверили, но когда на учениях я и вправду пошел меж рядовыми третьим в третьем ряду, они растерялись, а потом... Потом они вспомнили все мои подвиги и ободрились чрезвычайно. По Дивизии пошел слух, что я вправду - сын Велса и стало быть, - родной брат Костлявой. А в сих кругах она... Верная спутница и собутыльница.
Многие побежали ковать перстни с черепом, иные принялись за латышский (чтоб лично общаться с "моим папочкой"), третьи... бросили пить, ибо я им приказал.
Об этом немедля узнали и турки, кои сперва посмеялись, а потом призадумались. Про меня уже шла молва и магометанцы все чаще шептались, что дыма без огня...
Турки в массе своей - суеверный народ. Они привыкли резаться с христианами и не боятся ни креста, ни икон, ни проповеди. Но встреча с темным таинственным из далеких болот... Мертвой Головы они убоялись больше, чем Христа и апостолов!
Когда на Троицу (день высших сил Бога Любви и Смерти) сыграли атаку, я поднял Родовые Штандарты и из вражьих каре понеслись крики ужаса, - над моей дивизией поднялись "Бледная Лошадь" (а у них Белый - цвет Смерти) с "Вороным Жеребцом" (для них сие знак Яхьи - Убийцы Пророков)! Русские, не знавшие магометанских поверий, так ничего и не поняли, а вражьи солдаты уже видели пред собой адское воинство с Иблисом во главе.
Страшная жара и сенная болезнь опять вынудили меня надеть маску, пропитанную чередой. Издали выглядело - будто меж моими штандартами белеет живая Мертвая Голова. На черном коне. (Я выше прочих ровно на голову.)
Я же, чтоб усилить эффект, не повел Дивизию вниз для разгона, но напротив - вывел ее на холмы и там сказал: "Сабли наголо!"
Люди мои изумились - кирасирский палаш в три раза тягче гусарской сабли! Такую дуру лишний раз не поносишь в руке и до самой атаки ее не берут от седла! Но, привыкнув следовать моей воле, парни взялись за клинки и обомлели, когда я встал в стременах и с высоты моего роста заорал на турецком:
- "Аллах акбар! Ты дал мне сих грешных! Ур-ра!"
Мои люди опять удивились и закричали "Ура", не зная, что по местным поверьям, убитому саблей закрыты райские кущи, а крик "Ура!" со времен Баязида Бесстрашного - клич самого Иблиса и его чертова воинства. А вы не знали почему именно против России турки часто устраивают свой газават?!
Слыхали историю иконы Казанской Божьей Матери? А теперь представьте себе, что в Турции помнят о Тамерлане и верят, что тот послал эту икону, как собственный лик, чтоб русские почитали его, как святого. (В Исламе запрещены собственные изображения и для турок сие - символ того, что Железный Хромец на самом-то деле был Иблисом в человечьей личине.) Ведь в те годы Казань была - не христианской и приняв лик Тамерлана, Москва признала себя его данницей. (Герцен указывал, что с точки зренья мистической доказано, что икона Казанской Божьей Матери помогает в ратных делах, - неужто сие и впрямь связано с тем, что на Востоке Тимура по сей день зовут "Бог Войны" и верят, что его личная вещь делает воина неуязвимым?!)
Не успела моя колонна скатиться с холма, как бедные турки завопили что есть мочи "Яман! Яман!", побросали мушкеты и кинулись наутек! Только их черепа лопались под копытами, как гнилые арбузы... (Тут уж ничего нельзя сделать - кирасиры встают лишь через десять верст после команды "Шагом!")
Да никто и не думал стоять, - когда идешь в кирасирской колонне, земля гудит, плавится и гнется под такой тяжестью! Воздух становится плотным, тягучим, точно вода, и время замедляет свой ход... Кажется, что прошла Вечность, а вражье каре просто куда-то девалось, а ты еще чего-то ждешь, чего-то боишься, а вокруг тишина и ослепительный Свет... А потом откуда-то проявляются звуки и ты понимаешь, что колонна замедляет свой ход и кто-то смеется, как ненормальный, а у тебя сапоги по колено в чьих-то мозгах и кто-то плачет, как маленький и сильно хочется выпить...
Все кирасиры, что когда-либо шли в первых рядах и выжили, скажут, что тот самый Свет - Свет Рая, иль Преисподней, кому уж - что в нем увидится. Но каждая наша атака - путь чрез Чистилище.
Когда все опомнились, выяснилось, что мы потеряли шестерых новичков, ребятки не удержались в седле и упали под копыта задних. Мы ж "дунули с поля" четыре полка противника! По обычаю мне должно было уйти назад, но я настоял на том, чтоб остаться, а справа от меня Петер держал Черного Жеребца Бенкендорфов, а слева Андрис - Бледную Кобылу фон Шеллингов. Потом была вторая атака. И третья.
На другой день фронт под Шумлой рухнул и армия двинулась на Сливно. Я потерял четырнадцать человек.
Сей изумительный разгром, коим я обязан не столько моим талантам, сколько турецким же суевериям, мигом облетел обе армии, и если наши войска ободрились, турецкие пали духом.
Больше я не ходил в кирасирской колонне. Иные победы стали заслугой "ливонского вепря". Первыми шли батальоны Рижского конно-егерского, выкашивавшие огнем базовое каре. Пока они били огнем, разгонялся ударный пест кирасир, пробивавший несчастных магометанцев. Егеря тут же расходились от ударной оси, обрушивая свой огонь на каре правой и левой руки. Тем временем разгонялись правые и левые кирасиры. Эффект был такой, будто турецкий строй, как гигантская льдина, трескался посредине, а в разные стороны шли торосы снежного крошева!