Он прекрасно понял свой Выбор. И его рвало и тошнило на лестнице потому, что он знал - кому он теперь служит и кому - Служу я. И что нам теперь - вечно следить друг за другом, ибо у нас - разные Хозяева.
Он - не хотел этого. Я - тоже. Ведь мы с ним - напарники..."
Пушкин с ужасом выслушал мою исповедь. Потом его затрясло и он прошептал:
- "Но почему... Почему Вы допустили для Вашего ж Друга сей Выбор? Зачем Вы сами толкнули его на край бездны? Ведь Вы ж - еврейский Учитель?! Разве Вам не страшна гибель кого-нибудь из Вашей Паствы?"
Я долго смотрел на поэта, а потом... Я не знал, как с ним говорить. Это все равно, что слепому расписывать прелести Сикстинской Мадонны...
- "Ты - не понял. Я - не Пастырь и не Учитель. Я - реббе. Я не имею Права влиять на Выбор. Ибо Выбор - веление чьей-то Души, как я могу Взять чью-то Душу? Если бы я Выбрал за Сашу, я загубил бы его сто раз вернее, чем... Я... Я - не христианин.
Я не верю в то, что Любовь - так, как вы ее понимаете, хоть сколько-нибудь спасет Мир. Иначе в Мире не было б столько Зла... Зло ж возникает по Выбору чьих-нибудь Душ. И даже если я, иль кто другой - лишит сии Души их Выбора (как сему учил Ваш Христос) - Зло уже не исчезнет. Оно родилось от того, что...
Все, что я мог сделать для Саши - дать ему Зеркало, в коем он увидал свою Душу. И она ему - не понравилась...
Дальше - опять его Выбор. Он может следовать велениям этой Души, а может - хоть как-то излечить, иль утешить ее. Но это опять - его Выбор. Понимаешь, - Его!"
Я помню, как изменилось лицо поэта. Он долго смотрел будто бы внутрь себя и потом вдруг спросил:
- "Так чем же закончилось дело Туза и... Дамы?"
Я пожал плечами:
- "Не знаю. Надобно спросить у самого Чернышева. Я теперь ему враг и беседовать о том - я не смею.
Единственное, что я знаю, - в ходе допросов никого не пытали и нисколько не мучили. Еще, - повесили лишь пятерых...
И это - хороший знак. Может быть, - я в чем-то все-таки выиграл... Не у Саши... Нет.
У того... У Нечистого".)
Простите мне сие отступление, - я объяснял Сашину суть. Пока я был в лазарете, Саша успел "пообнюхаться" и я попросил:
- "Покажи-ка девиц - полюбезнее. Да - с изюминкой. Чего попусту время терять..." - тут мы вошли в залу для танцев и я увидал двух самых прекрасных женщин, коих я когда-либо видел.
Одна из них была истинной белокурой валькирией с самыми прекрасными формами, кои только могут пригрезиться нам - мужикам. Сильный пол вился вокруг, пытаясь хоть как-то обратить на себя ее взор, но он - цвета зимней холодной Балтики, цвета глаз моей матушки - безразлично скользил мимо них...
Рядом с ней сидела вторая. Среднего роста и хрупкого телосложения. Если внешность блондинки была явно "нордической", шатенка явно происходила из более южных широт.
Волосы ее были коротко - "по-лютерански" пострижены, а из всех украшений - одна золотая цепочка, на которой обычно вешают нательный крестик. Все ее одеяние не стоило и одного камушка на пальце валькирии, но была в ней - изюминка.
Я подошел к дамам и, целуя руку сестре, спросил у нее:
- "Какими судьбами? Я думал, ты со своим... Как он?"
- "Все вы мужики - одним миром мазаны. Сулите горы, а как занялись чем-нибудь, так и - не подойди! Ему теперь не до нас... Наигрался в солдатики, теперь бредит охотой - как маленький..."
Я понимающе кивнул головой. Иной раз, чтоб крепче привязать к себе мужика - надобно оставить его. Главное достоинство женщины, - не мешать.
- "Не горюй, - главное ведь - здоровье. Сыщем другого..."
Сестрица вяло махнула рукой, показывая, что не придает значения утешениям и с видом заправской бандерши, хвалящей "товар" клиенту, по-хозяйски хлопнула товарку по заднице:
- "Знакомься. Элен. Прекрасная Элен. Не берет с мужиков ни пфеннига. Сами ползают за ней на коленках, но у нее - извращенные вкусы".
Я люблю приводить сей пример на лекциях в Академии. Что вы можете сказать об этой дискуссии?
Я доложил вам все нужные факты, чтоб вы могли сделать осмысленный вывод. Не можете? Хорошо. Вот ответ.
Нужна большая причина, чтоб пересечь Ла-Манш посреди "континентальной блокады". Я спросил у сестры, что случилось? Почему такой риск? Что с резидентом?
Дашка отвечала, что в посольстве "певец", - прошли аресты среди наших в Лондоне, а канал связи провален. Резидент просит подмоги и выяснения обстоятельств. Кроме того, - Артур не может начать операцию в Португалии тотчас и она перенесена на год, - вторжение планируется - будущей осенью. Пока ж - нету сил.
Я сказал ей, что у меня тоже плохо, - нужна крыша. Еще я приказал ей не высовываться и срочно выбыть из Лондона, - желательно ко мне - вдвоем что-то придумаем.
Она тут же порекомендовала мне девицу, указав, что Элен не имеет опыта с подготовкой, но - талантлива и схватывает все на лету. А самое главное, она даст мне крышу, коя не по зубам "местной публике".
Все это было сказано в присутствии ста человек и мы тут же "порвали связь", - теперь вы можете оценить класс работы Третьего Управления. Врагам есть за что - нас уважать и бояться.
Я поклонился Элен и тихо, но со значением, спросил ее:
- "Что же вам нравится, прелестная незнакомка? Все в моей власти..."
Элен чуть фыркнула краем рта, как - породистая лошадь и с легкой улыбкой отвечала на чистом древнееврейском:
- "Задача проста - понять, что я говорю и доказать, что имеешь право понимать, что я говорю. И это же право должно быть у твоей матери, а также матери ее матери и так далее - до самой Евы".
Я чуть не упал от того, сколь легко Элен говорила на сем языке. К счастью, Бен Леви учил меня с сестрой Торе, не ища легких путей, и я смог ответить:
- "Ну, о моей родословной ты могла бы узнать и от Дашки. Мои ж доказательства я покажу тебе в другой раз. Но какое имеешь Право - Ты осквернять Писание, оставаясь трефной свиньей?! По-моему - так сие называется", - я глазами указал на ее цепочку с крестиком.
По лицу Элен разлился какой-то совершенно радостный и в то же время стыдливый румянец, будто ее уличили в чем непотребном. Тут она почти шепнула по-нашему:
- "Коль ты мужчина, проверь сам, - насколько я - трефная. А побоишься на том и простимся".
Тогда я под изумленное аханье светских дам и кряканье офицеров, приложился с поцелуем к открытой груди Элен и - будто случайно губами прихватил золотую цепочку и потянул....
Я не вытянул ее всю. Я смотрел в глаза милой и видел в них горделивое торжество и не посмел, чтобы окружающие увидали, что - на крестильной цепочке вместо креста. В столь католической стране (вроде Франции) убивали на месте за этакое. То, что Элен все равно носила наш знак - говорило о многом.
Я сразу выпустил из губ столь опасную для Элен цепочку и, переходя на немецкий, воскликнул:
- "Я пьян от одного Вашего запаха, Элен! Простите мне мою глупость - Вы мне ударили в голову!" - и Элен, с раскрасневшимся от пережитого смертного страха лицом, счастливо улыбнулась в ответ:
- "Я знала, что Ты - enfant terrible, но не до такой степени! У вас в казарме все такие же ненормальные?"
Я же, крепко целуя ее, отвечал: